ТАК ЧТО ЖЕ ТАКОЕ НАУЧНАЯ ФАНТАСТИКА?

Дискуссии о научной фантастике вспыхивают все чаще, что само по себе очень хорошо. Но в большинстве случаев - это дискуссия о вкусах, калейдоскоп субъективных оценок и пристрастных мнений. К тому же спор ведется иногда в преддуэльных тонах, излишне резко, безапелляционно, даже враждебно. А ведь ссорятся-то семь нянек, те самые, у которых дитя без глазу. Каждый имеет право на свой вкус, но какая польза нашему любимому дитяти - научной фантастике - от того, что один с пеной у рта утверждает, что книги, скажем, Стругацких превосходны, а другой - что они никуда не годятся? Спор бесплоден, потому что нет единого критерия, на который можно было бы опереться, - ведь у нас что ни статья, то новое определение и новая трактовка специфики жанра (и потому любая статья дискуссионна).

Вероятно, стоит перевести дискуссии в другую плоскость: поспорить на высшем уровне о самой сути, то есть взяться за создание теории жанра, дать его определение, выработать единые ведущие принципы, определить главные признаки. Все это позволит объективно судить о ценности той или иной книги и оказывать квалифицированную помощь начинающим авторам.

Надо полагать, что такая задача под силу большому теперь отряду писателей-фантастов и пока еще совсем маленькому взводу критиков.

Вот некоторые соображения на этот счет.

В современной исследовательской и справочной литературе нет установившегося общепринятого определения научной фантастики как части художественной литературы. Отсюда - разнобой в классификации и нечеткость границ жанра.

В Большой Советской Энциклопедии читаем: "Научно-фантастическая литература-вид художественной литературы, изображающей в живой, увлекательной манере перспективы научного и технического прогресса, проникновения человека в тайны природы. Предметом изображения научно-фантастической литературы является научное изобретение, открытие, еще не осуществленное в действительности, но обычно уже подготовленное предыдущим развитием науки и техники. Научная фантастика близка к утопической и приключенческой литературе. От социальных утопий она отличается тем, что обычно изображает борьбу за преобразование природы, а не борьбу за изменение общественных отношений" (БСЭ, т. 29, стр. 264).

Такое определение научной фантастики, данное в 1954 году, представляется совершенно неудовлетворительным по следующим причинам:

1. Социальная утопия отделяется от научной фантастики на том основании, что она изображает борьбу за изменение общественных отношений, а не борьбу за преобразование природы. Наши успехи в преобразовании природы стали возможными только в результате изменения общественных отношений, поэтому отграничивать одно от другого неправомерно. Все лучшие научно-фантастические книги социальны, начиная с Ж. Верна, хотя социально-утопическая сторона его книг приглушена блестяще поданной технологической фантастикой. Но только единство этих двух сторон обеспечило его книгам бессмертие. Если следовать определению БСЭ, то из фантастики надо исключить не только многие вещи Уэллса, но и "Туманность Андромеды".

В советской фантастике значение социального момента особенно велико, ибо она призвана быть пропагандистом коммунистических идей, облеченных в художественные картины и образы.

2. Изобретение, описанное в книге, вовсе не должно быть обязательно "уже подготовленным предыдущим развитием науки и техники".

Когда В. Ф. Одоевский в 1840 году писал об освоении Луны и создании на ней искусственной атмосферы, то это ни в какой мере не было подготовлено развитием науки и воспринималось как сказка из-за огромной дистанции между желанием и осуществлением. Но тем не менее незаконченный роман Одоевского не перестал быть научно-фантастическим.

Предпочтительнее, чтобы гипотеза, положенная в основу научно-фантастического произведения, была принципиально возможна и не противоречила законам диалектического материализма. Однако научное предвидение не всегда становится главным инструментом в руках писателя-фантаста. Мы знаем немало случаев, когда научные гипотезы оказываются мнимыми и используются лишь в качестве художественного приема.

"Следует иметь в виду, что утопия, как технологическая, так и социальная, может строиться не только на "реальных возможностях", но и на "абстрактных, формальных, пустых возможностях" (Гегель)", - справедливо писал Б. Михайловский (Литературная энциклопедия, т. 11, стр. 651).

3. Единственным объектом изображения в научной фантастике объявляется научно-техническое изобретение. При этом игнорируется не только его социальная сторона, но и его творец - человек. Ограничивать научную фантастику только технологической, инженерной темой - значит исказить ее сущность, невероятно сузить сферу ее воздействия на читателя.

4. И никак уже нельзя игнорировать такую громадную и важную тему, как формирование нового человека, улучшение его биологической природы, физических и нравственных качеств.

За последние годы делалось немало попыток дать определение научной фантастики, но ни одну из них нельзя признать достаточно полной прежде всего потому, что слово "человек" заменяется в этих определениях словом "наука". Конечно, наука - самое могущественное порождение человеческого разума. Но, говоря о руках, нельзя забывать о голове, тем более что художественная литература может показать и прошлое, и настоящее, и будущее только через человека. Поэтому научная фантастика прежде всего показывает не завтрашний день науки и техники, а завтрашний день человечества, которое эту науку создало.

Наиболее удачным нам представляется определение И. Ефремова, данное в статье "Наука и научная фантастика": "...мечта о приложении научных достижений к человеку, к преобразованию природы, общества и самого человека составляет сущность настоящей научной фантастики" ¹.

Это определение повторил Л. Коган в статье "Обедненный жанр" ². Короткая дискуссия между ним и братьями Стругацкими в конечном итоге свелась все к тому же вопросу о границах жанра.

Кто же прав?

Прежде чем решать, вспомним коротко историю возникновения фантастики.

Научную фантастику считают одним из самых молодых жанров художественной литературы. Но это справедливо только по отношению к технологической фантастике, начавшейся романами Ж. Верна. Фантастика же вообще, в широком смысле, стара, как само человечество. Человек окончательно стал человеком только тогда, когда научился предвидеть. Древние народные мечты, воплощенные в мифах и сказках, есть предвидение могущества человека. В них особенно ярко проявилась "изумительная способность нашей мысли заглядывать далеко вперед факта", - как писал М. Горький. А в статье "О том, как наука сделала людей великанами" он говорит: "...безоружная фантазия древних людей предвидела возможность для человека летать в воздухе, жить под водой, безгранично усиливать движение на земле, превращать материю и т. п."

Уверенность в победе над силами природы, сконцентрированная в мечтах древнего человека, кажется на первый взгляд необоснованной, она базировалась на опыте: люди поняли, что могут быть сильнее зверя и стихии, и стали мечтать о всемогуществе. Поистине удивителен этот оптимизм древнего человека, младенца в своем бессилии и незнании, удивителен и закономерен, ибо только при этом условии люди могли остаться людьми. Древний человек был младенцем и в своем страхе перед непонятным. Страх породил религию, но не убил творческого начала. Мечта и религия жили рядом, и взаимопроникновение не шло дальше границы, обусловленной прямо противоположными целями: религия утверждала ничтожество и слабость человека, а человек мечтал стать сильнее всемогущего бога, которого сам же и создал в воображении.

Некоторые исследователи считают почти весь фольклор порождением религиозных взглядов, выводя его из магии первобытного общества. Но самые смелые мечты человечества независимы от религии или явно противоречат ей, ибо Зевс никогда не мыслится без Прометея.

Христианство, пришедшее на смену античным религиям, играло и играет особенно позорную роль в истории нашей цивилизации. Церковь не только тормозила развитие культуры, но и приложила все силы к тому, чтобы заставить человечество забыть о своем дохристианском прошлом. В этом она особенно преуспела: были уничтожены или скрыты бесчисленные сокровища античности и более ранних цивилизаций. И в результате давно открытое приходилось потом открывать заново.

Но чем темнее и безрадостнее была жизнь, тем сильнее жаждали люди счастья и всемогущества. Именно в эпоху средневековья пишется множество утопий и слагаются песни о некоей счастливой стране, воплощении земного рая. Весьма популярную легенду о золотом веке народ трактовал по-своему: он помещал его не в прошлое, а в будущее или в настоящее, то есть отделял во времени и пространстве, всегда имея в виду возможность достижения. Официальная же версия подчеркивала безвозвратный уход золотого века в прошлое. Церковь и правящие классы настойчиво внушали народным массам мысль о том, что люди сами закрыли себе дорогу к счастью, совершив "первородный грех". Но нельзя было лишать человека побудительной цели, и потому была придумана сказка о посмертном счастье, которая оправдывала любые несчастья и несправедливости при жизни. Против этой догмы-ловушки открыто восстали лучшие умы человечества, среди которых нельзя не упомянуть о Море и Кампанелле, потому что ими созданы первые научно-фантастические книги о переустройстве общества и о счастье при жизни, а не после смерти.

И Мор и Кампанелла, и многие другие мыслители были движимы сильнейшей и благороднейшей страстью человечества - мечтой о счастливом будущем.

Под эгидой церкви наука влачила жалкое существование вплоть до XVIII века, который во многом был переломной эпохой. Отделились от теологии точные и естественные науки, была создана целостная картина мироздания, в которой бог был отнюдь не обязательным компонентом.

Однако сфера влияния науки на жизнь общества была еще очень ограниченной.

В дальнейшем капиталистическое производство окончательно лишило науку отвлеченности и поставило ее на службу производству в широких масштабах. Неизмеримо выросла роль науки и в повседневной жизни людей. Новые виды энергии, связи, транспорта, огромные промышленные предприятия и разведка новых рынков сбыта поставили себе на службу огромные массы людей. Фигурально говоря, только тогда, в середине XIX века, литература доросла до научной фантастики.

Нельзя сказать, что прежде не было тем для научной фантастики; и наука, и жизнь такой материал давали, но литература была еще не в состоянии художественно его обработать.

Устное народное творчество всегда полно фантастикой; точнее говоря, фольклор был единственным способом выражения мечты. Но мечта эта была слепой, ненаучной, так же как и способ ее выражения: слово переходило из уст в уста, оставаясь незапечатленным и беззащитным перед ходом времени. Многое дошло до нас, но кто знает, сколько потеряно?

Основным содержанием литературы всегда был человек в его стремлении к счастью. Понимание счастья менялось и меняется в зависимости от уровня цивилизации, от мировоззрения данного класса общества или отдельной личности. Наша коммунистическая идеология утверждает такое понимание счастья, когда непременным условием его достижения ставится неразрывность индивидуального счастья со всеобщим.

Художественная литература прошлого показывала преимущественно поиски (чаще всего неудачные) индивидуального счастья. В утопии изображается счастье коллективное - в соответствии с идеалами автора.

До XIX века наука никак не входила в понимание счастья, потому что ее место занимала религия. Борьба с религиозной моралью и социальной несправедливостью стали ведущими темами в литературе, и в связи с этим философия и социальные науки стали оказывать заметное влияние на художественную литературу. Что же касается техники, точных и естественных наук, то они вошли в сферу художественной литературы только в 30- 40-е годы XIX века (вспомним хотя бы Эдгара По и В. Ф. Одоевского).

Значение науки в борьбе за человеческое счастье впервые отчетливо показал Жюль Верн, и в этом его непреходящая заслуга перед мировой культурой. Но он не смог бы создать своих замечательных книг, если бы параллельно приближению науки к литературе не шел другой исторически закономерный процесс-совершенствование художественного метода отображения действительности.

Ни сентиментализм, ни классицизм не могли создать благоприятную почву для развития научной фантастики. Как ни парадоксально, но и романтизм в его чистом виде годился только для фантазий ненаучного порядка, вроде гофмановских новелл. Только расцвет реалистического романа позволил Ж. Верну создать первые настоящие научно-фантастические произведения.

Основная линия фантастики - приближение к идеалу, изображение жизни такой, какой она может и должна стать.

В то же время в художественной литературе неизбежна и другая - негативная линия. Изображение жизни в ином ракурсе - такой, какой она не должна быть. Другими словами, рядом с предсказанием идет предостережение.

Правомерна ли, нужна ли такая линия в фантастике? Безусловно, нужна и правомерна, как и во всей художественной литературе. Мало того, никто так часто не прибегает к фантастике, как сатирик. Фантастичен и знаменитый роман Рабле, и "Путешествие Гулливера" Свифта, и "История одного города" Салтыкова-Щедрина.

Ревнители чистоты жанра могут заметить, что Рабле и Салтыков-Щедрин не имеют никакого отношения к научной фантастике. Да, не имеют, если понимать фантастику только как литературу предвидения. Но тогда из нее следовало бы исключить почти все книги Уэллса, потому что если Ж. Верн - мастер предвидения, то Уэллс- мастер предостережения. Пришлось бы исключить и "Войну с саламандрами" Чапека, и чуть ли не всего Бредбери, и многое из Лема.

Да, Стругацкие безусловно правы: фантастике не обойтись без сатиры и памфлета. Но Стругацким, как и редакции "Литературной газеты" ³, кажется, что Л. Коган неоправданно сужает границы жанра. Так ли это? Ведь Л. Коган нигде не отрицает необходимости сатиры, памфлета и иных форм фантастики. Он только справедливо сетует на то, что у нас мало хороших утопических книг и машина иногда вытесняет человека. Как ни верти, а, кроме "Туманности Андромеды", у нас нет ни одной столь же яркой, увлекательной и достаточно обоснованной книги о далеком будущем, о коллективном счастье - нет полноценной социалистической утопии.

Кстати, А. Громова в своей интересной и обстоятельной статье о современной утопии "Двойной лик грядущего" ⁴ сомневается в правомерности этого термина. "Утопия в наши дни, - пишет она, - решительно отошла от философов к поэтам, стала романом, драмой, рассказом, поэмой - чем угодно, но не социально-философским трактатом, каким она была раньше".

Но ведь речь идет только об изменении формы, а цель и содержание остались прежними: дать картину жизни счастливых людей в счастливом обществе. Поэтому, думается мне, есть все основания оставить прежний термин, добавив к нему определение "социалистическая утопия", когда мы говорим о книгах, написанных писателями, стоящими на марксистских позициях.

На Западе сейчас распространен термин "антиутопия". Зарубежная фантастика сейчас почти сплошь "предостерегающая". Чаще, правда, предостережение переходит в прямое запугивание-грань здесь очень тонкая!

Конечно, мы не против романа-предостережения и романа-памфлета, направленных против наших идейных противников. Но нужно и уметь предсказывать, вести вперед! Поэтому прав Л. Коган, когда призывает к созданию "образной, наглядной, зримой картины будущего общества".

Как же все-таки быть с определением жанра? Что же такое научная фантастика? Надо полагать, что в спорах, наконец, родится истина. А сейчас можно только высказать некоторые наблюдения и доводы в дискуссионном порядке.

Научная фантастика есть часть художественной литературы, подчиняющаяся всем общелитературным законам. Но руководствоваться при анализе фантастики только этими законами нельзя, так как она несомненно имеет свои специфические особенности. Текст должен быть точен и предельно насыщен. Ведь ко всем особенностям художественного произведения прибавляется еще ее связь с научными проблемами. Вместе с тем писатель-фантаст изображает необычайное, несбывшееся, и это открывает полную свободу воображению художника. Уметь верно направить свое воображение - одно из важнейших условий, обеспечивающих ценность книги.

Попробуем в заключение сформулировать главные требования, которым, по нашему мнению, должны удовлетворять советские научно-фантастические книги:

1. Выдвижение интересных гипотез, тесно связанных с развитием сюжета. 2. Убедительные мотивировки и психологическая достоверность. 3. Не только "приключение мысли", но и "приключение характера". Иными словами, индивидуализированные образы персонажей, данные в развитии. 4. Поэтизация творческого труда и социальность прогресса. 5. Гуманизм и оптимистическая направленность книги в целом, наличие революционной романтики. 6. Марксистско-ленинская философия как идейный фундамент любой книги.

Разумеется, перечень требований можно было бы продолжить, но эти кажутся мне наиболее существенными, содержащими предпосылки для создания высокоидейной и высокохудожественной научно-фантастической литературы.

1. Сб. "Фантастика. 1962". М., "Молодая гвардия", 1962, стр. 478.

2. "Известия", 1964, 24 ноября.

3. "Литературная газета", 1964, 3 и 17 декабря.

4. "НФ". Альманах научной фантастики, вып. 1, М., 1964.