«КРЫЛАТАЯ» ЭМИГРАЦИЯ

В НАШИ дни понятие "эмиграция" становится все более привычным, как бы приобретя в определенных кругах героический ореол. Отъезд - благо, награда за многолетнее прозябание. Уезжают, конечно, лучшие из лучших, остальные же пускай тянут свою малоперспективную лямку. Но главное и несомненное достижение перестройки - то, что вопрос выезда перестал быть наказуемым. Впрочем, некоторое замешательство могут вызвать способы пересечения границы; они, как известно, не слишком разнообразны. Наверное, поэтому отечественная литература не спешила их живописать.

Однако и в этом направлении уже сделан довольно смелый шаг. Хотя, признаться, открывая повесть Вячеслава Рыбакова "Не успеть" ("Нева", № 12, 1989), меньше всего думаешь о поисках благополучия, ибо автор с первых же строк заинтриговывает нас признаками какой-то страшной болезни, постигшей героя повести Глеба Пойманова. "Зуд под лопатками усиливался, переходил в боль; я то и дело заламывал руку и оглаживал спину, выступы лопаток и отчетливо тянущуюся цепь позвонков - все было нормально, ни опухоли, ни упругости характерной, но это ничего не доказывало, рано. Боль говорила сама за себя. Сомневаться уже не стоило".

Описание симптомов неизлечимого скорее всего недуга (Глеб, как видим, неплохо о нем осведомлен) В. Рыбаков перемежает картинами тяжелого, а порой жутковатого быта: унизительные очереди, выстраивающиеся задолго до открытия магазинов, талоны на продукты, скандалы в толпе и все прочее, хорошо каждому из нас знакомое.

На следующей странице мы узнаём, что болезнь прогрессирует чрезвычайно стремительно. Загадочный синдром предельно конкретизирован: "...между двумя стремительно распухающими лопаточными узлами пробежит тонкий стебель перетяжки, перехлестнет позвоночник - и тогда, при взаимоподпитке зародышей, процесс пойдет еще интенсивнее...".

Мы догадываемся, что ужасный, мучительный конец близок, и. разумеется, настраиваемся на печальный лад. Глеб уже мысленно прощается со всем окружающим, пытается написать письмо жене, с отчаянием думает о том, что ему придется покинуть привычное и родное... И даже когда он потерянно говорит директору своего института: "Я улечу скоро", - мы понимаем это лишь как метафору неминуемой смерти. Хотя, пожалуй, начинаем ощущать какую-то ирреальность происходящего.

Она, впрочем, и подчеркивается приметами не слишком отдаленного будущего, в котором происходит действие. Вот стоит перед райкомом разрешенная, "умеренных размеров толпа" демонстрантов с лозунгами: "Перестройка - да! Анархия - нет!" и "Не позволим вбить клин между народом и партией, героически взявшей на себя ответственность..." и т. д. - причем демонстрантов поощряют подносами, "уставленными почерпнутой в закрытой столовой снедью". Злая пародия здесь очевидна. Вот у героя отключают телефон, сообщая ему о штрафе в семьсот сорок шесть рублей, - и мы вздрагиваем от размеров инфляции, предсказанных оракулом-беллетристом.

Между тем болезнь развивается, напряжение растет, и только когда Глеб попадает в объятия своей подружки, мы узнаём не без облегчения (и скуки), что означают страшные симптомы: у героя растут... крылья.

Простушка-любовница - служащая прачечной - остро жалеет героя-интеллектуала, не желающего вроде бы улетать: "А мне-то тебя как жалко, ты б знал... Сколько слышала, в газете читала один раз... А не видала. У наших-то (то есть у "простонародья". - Е. О.) ни у кого..."

Тут мы наконец начинаем прозревать, выстраивая цепь умозаключений. Итак, интеллектуальных представителей общества поразил какой-то неведомый вирус, "благодаря" которому они могут покинуть страну. Для многих этот способ, видимо, нежелателен, но выхода нет - приходится улетать. Читатель подталкивается к мысли, что вирус запрограммирован всей нашей анормальной жизнью. И поскольку именно умнейшие люди полностью разочаровываются в возможности применить свои дарования, болезнь поражает их в первую очередь.

Глеб некогда был уверен в том, что все в жизни зависит от его чести и таланта, ведь он придумает "такое, чего не знает и не может придумать на Земле" никто, кроме него... Кипели идеи, десятки страниц "покрывались умными, безошибочными, изумляющими словами...". Но чем это кончилось? Унылым прозябанием.

Напрашивается вывод: если подобное существование было уготовано многим, эпидемия (эмиграции) не могла не возникнуть. Впрочем, автор, словно испугавшись своей смелости, старательно размывает эту тему, вплетая политические мотивы в кафкианский образ болезни: "...вектор сдува... никогда до сих пор не был ориентирован внутрь страны, и поэтому некоторые идеологи уже вещали с видимой доказательностью, будто славянство сгенерировало наконец некое особой компрессии очистное биополе, вытесняющее на задворки мира всех изнеженных, тонкокожих и нервных полукровок...".

Смысл, конечно, несмотря на все сюрреалистические ухищрения, весьма прозрачен. Тем более что автор усиливает значение эпидемии ее неизлечимостью и невозможностью препятствовать отлетам - ни механически, придавливая больных в момент отрыва от земли "гусеницами бульдозеров, ковшами экскаваторов, бетонными балками или шпалами...", ни изоляцией (читай: лагерями), ни даже ампутацией "эмбрионов" (читай: "спецпсихушками" для инакомыслящих).

Одним словом, стремление покинуть родину не знает никаких преград. Но трагедия ли это? В. Рыбаков описывает счастливую пару, освобождение швырнувшую при взлете свои паспорта, - деталь далеко не случайная в этой фантасмагории, даже нахально выпирающая (зачем, казалось бы, брать с собой паспорта тут же швырять с радостным воплем?..) из контекста.

Кажется, все уже ясно - и для сторонников эмиграции, и для ее противников, но автору этого мало, и он вводит в по весть давнего "знакомого" Глеба - сотрудника КГБ, у которого он давно на примете: почитывал в свое время запрещенную литературу. Этот-то сотрудник и вноси окончательную ясность в сюжет, увещевая подопечного: "В такое время покидать страну. Бросать! Когда каждый порядочный человек на счету!". Пойманов смущенно оправдывается: болезнь, что поделаешь, рад бы излечиться, душу бы черту заложил...

Далее действие принимает пародийный характер, не теряя фантастичности. Сотрудник КГБ весомо поощряет Глеба: "Значит, я не ошибся в вас", - и рассказывает о новом методе борьбы с эпидемией, для отработки которого необходим доброволец. Вот как при этом выглядят задачи госбезопасности: "...мы должна остановить отток, должны! Ведь если так пойдет, здесь, может, вообще никого не останется, кроме безнадежных алкоголиков и большого начальства!". Угроза заражения настолько велика, внушает Пойманову собеседник, что Запад уже продумывает систему борьбы с перелетчиками вплоть до привлечения сил наших же ПВС - сбивать эмигрантов над границей, чтобы, значит, им самим не мараться!..

Пойманов выпрашивает себе свидание с женой, и "Волга" послушно мчится в дачные места. По пути автор снабжает нас примечательными наблюдениями: здесь и "научные" теории относительно эпидемии ("Генофонд вида ощутил региональное закукливание генной информации и пытается его парировать"), здесь и легко узнаваемая карикатура (некто бородатый в толпе где застряла машина, вещает: "Убийственный вирус СПИДа, выведенный в тайных масонских лабораториях еще при Лорис-Меликове, которого в действительности звали, как известно, Лейба Меерзон..."), здесь и беды КГБ, которому "даже фонды магнитной ленты заморозили!".

После вялого свидания с семьей происходит малоубедительный разрыв Пойманова, которым овладели материальные заботы, с возмущенным покровителем: дверца "Волги" захлопнулась - и... "Раскачиваясь и скрежеща рессорами на песчаных ухабах проселка, государство уехало от меня".

Повесть кончается на неопределенной ноте, оставляя чувство недоумения. К чему весь этот многозначительный камуфляж простой, как репа, идеи? Ведь ясно же, что прорастание крыльев следует понимать как некое освобождение от оков государства, "окрыленность" самой возможностью эмигрировать, пусть и сопряженной пока еще со смертельным риском. В этом смысле массовый выезд за рубеж, километровые очереди за визами в западные посольства действительно приобретают характер зловещей эпидемии.

Е. ОВАНЕСЯН