ТРАГЕДИЯ АРЕФЬЕВА

НЕБОЛЬШАЯ повесть "Уравнение с Бледного Нептуна", давшая название книжке Емцева и Парнова, - всего лишь переход к гораздо более зрелому произведению - "Душа Мира".

Эта взволнованная, на одном дыхании рассказанная история чем-то напоминает исповедь. Быть может, такое ощущение возникает под напором стремительного потока воспоминаний и размышлений героя, хлынувших с первой же страницы, когда чужие руки начинают раскладывать перед Сергеем Арефьевым его документы.

Его жизнь проходит мелькающими кадрами кинохроники - туманная и изломанная, с просветами лихорадочных поисков и темными провалами разочарований. Она в какой-то мере трагична: Сергей Арефьев постоянно оказывается мельче собственной судьбы - он удачливый неудачник. "Вот чего я хочу! Там - люди! И там - люди! И там! И там! Все они непохожие, и разные, и одинаковые, и какие угодно. Но каждый из них физически, материально живет сам по себе. Он замкнутый сосуд. Я хочу физически объединить всех вместе. Чтобы они все время чувствовали друг друга".

Жизнь безжалостна к Арефьеву - она осуществляет его мечту, материализует ее в чудовищной Душе Мира, объединяющей сознание всех людей в единое целое. Так мы входим в современную - рационализированную, кибернетическую - сказку, где осуществляются пожелания. Раньше они осуществлялись с помощью волшебства. Позже Уэллс открыл, что волшебника в жизни, а стало быть, и в литературе с успехом заменяет вмешательство науки. Сегодня эта мысль стала надеждой (или страхом) миллионов. Наука, как и действительность, стала глобальной, ее "чудесное посещение" не ограничивается исполнением желаний сказочного героя, а имеет тенденцию вмешиваться в судьбы народов.

Вот почему фантастический рассказ о Душе Мира не ограничивается историей отдельной человеческой судьбы, а становится страницей из вымышленной истории человечества.

Такова нынешняя фантастика. Она рисует картины несуществующего будущего, но на самом деле непрерывно твердит о современности; предлагает заманчивые гипотезы и фантастические открытия, а в действительности рассказывает о человеке, стоящем перед лицом истории. В "Душе Мира" она снова проявляет себя как особый метод художественного познания действительности - в отвлеченных от самой действительности формах.

Само "открытие" Души Мира становится итогом научного пути человека, и в этом плане "Душа Мира" представляет собой рассказ о разных путях в науке - о пути Арефьева и пути его друга и ученого-антипода Эрдмана. Трагедия Арефьева - это прежде всего трагедия человека, ожидающего от науки немедленного "чуда", немедленного исполнения противоречивых желаний. Трагедия непонимания самой этой противоречивости, именно непонимание противоречивой сущности происходящего вызывает метания Арефьева, его надлом; именно это делает его мельче происходящего. Сила Эрдмана прежде всего - в сознании диалектичности бытия.

Этот внешний психологический конфликт - оригинальное выражение очень современных размышлений о двуликой, противоречивой сущности научного прогресса. Емцев и Парнов отбрасывают миф о какой-то особой природе науки, показывая, что природа ее "двуликих" возможностей коренится не в ней самой, а в социальных противоречиях человеческого общества.

Так все мысли романа оказываются стянутыми в один узел проблемой, которую можно определить как конфликт индивидуализма и коллективизма. Незримый, неназванный, присутствует в романе главный наш враг - оголтелый индивидуализм, опирающийся где-то в древних глубинах психики на ту биологическую "отдельность" каждого человеческого существа, по адресу которой шлет такие страстные проклятия Арефьев.

История Души Мира - это история неудачной попытки Арефьева "биологически" преодолеть социальное зло. Биологическая попытка несостоятельна, ибо человеческий коллективизм имеет социальную природу. Истинная Душа Мира - это "объединенное человечество... охваченное единой благородной идеей". Такой коллективизм диалектически противоречив - это единство отдельностей. Такой коллективизм несовместим с Душой Мира, навязывающей людям сверхнаучнейшее принуждение, понуждающей их чувствовать и мыслить по одному шаблону.

Безрадостный триумф чувственного биологического коллективизма, убивающий Арефьева, и сознательная воля человечества, вдохновляющая Эрдмана на борьбу с Душой Мира, - таковы две картины, заключающие роман.

Однако нельзя не заметить, что антитезис к Душе Мира - идея свободного коллективизма - не находит в книге фантастически образного воплощения и кажется рассудочным. Эта "неуравновешенность" содержания тотчас сказывается: на всех "переходах" от тезиса к антитезису рвутся связи отдельных пластов, возникают композиционные "оползни", судорожно прыгает сюжет через зияющие пустоты, появляются совершенно проходные фигуры с иллюстративными функциями, и в конце концов авторы вынуждены сами вступать в объяснение с читателем. Это досадно ослабляет художественное воздействие повести, мельчит се идейную значительность.

Но Емцев и Парнов идут еще непроторенными путями. И, быть может, наиболее важным поэтому является именно выход на эти пути, а он очевиден.

Р. НУДЕЛЬМАН
МУРОМ