ФАНТАСТИКА ПРЕВРАЩЕНИЙ

У фантастики, как и у любого литературного жанра, есть свои законы, свои традиционные приемы. Алексей Мельников в предлагаемой статье исследует один из этих приемов, а точнее некоторые особенности так называемой "фантастики превращения". Нужны ли вам, дорогие завсегдатаи "Клуба любителей фантастики", такие теоретические исследования? Об этом мы узнаем из ваших писем.

"На одной из пластинок браслета была художественно выгравирована буква "Н", на соседней - буква "З". Стоило Данилову рукой или волевым усилим сдвинуть пластинку с буквой "Н" чуть вперед, как он сейчас же переходил в демоническое состояние. Движение пластинки с буквой "З" возвращало Данилова в состояние человеческое".

Так описал превращение из человеческой ипостаси в демоническую в своем романе "Альтист Данилов" писатель Владимир Орлов. Мировая проза знает много подобных, а также совсем иных литературных метаморфоз: помните апулеевского "Золотого осла", трагедию доктора Джекиля у Стивенсона, классический рассказ Кафки и многое-многое другое?

Тема таких чудесных превращений, а с ней и возможность взглянуть в неожиданном ракурсе на человеческую психологию, привлекает советских писателей, я в первую очередь, конечно, фантастов. Такие авторы, как А. Ким ("Белка"), Т. Пулатов ("Черепаха Тарази"), С. Абрамов ("Ряд волшебных изменений милого лица"), В. Михайлов ("Все начинается с молчания"), З. Юрьев ("Часы без пружины"), апеллируют к кардинальному совершенствованию человеческой природы, к идеальному торжеству Добра на внутренних весах характера человека. Очевидно, фантастов более, чем раньше, занимает перспектива дальней шей психологической и социальной эволюции отдельного индивидуума и человечества в целом. Как когда-то социалисты-утописты, они не устают представлять читателю все новые и новые грани устройства будущего мира. Но предпочтение отдается не изображению глобальных социальных моделей, а действующему образу.

Герой современной фантастической прозы индивидуализован. И это не случайно. Интерес фантастики к психосфере персонажа - это действенное средство борьбы не только с унификацией личности в век научно-технического прогресса, но и со стандартизацией образной системы в литературе.

Жанр фантастики позволяет без излишне усложненных мотивировок воссоздать экстремальные, пограничные ситуации, требующие от героев раскрытия истинной их сущности. Отсюда и стремление создавать в произведении модель абсолютной по всем параметрам личности, ее позитив и негатив и резкие, взаимоисключающие друг друга смены одного другим.

Превращение - прием, типичный в условной фантастике.

Например, у героя С. Абрамова, Станислава Политова, после автомобильной катастрофы происходят необратимые изменения в системе мышления, полная смена доминанты. В результате из небесталанного, но лицемерного приспособленца Стас превращается в человека идеального (причем его близкие считают сначала, что Стас психически болен). Но Политов не становится толстовцем и борется с пошлостью, грязью и фальшью активно и непримиримо.

Старинные часы, купленные за бесценок Николаем Аникеевичем Изъюровым ("Часы без пружины" З. Юрьева), снабжены неземного производства универсальным блоком, передающим всю, вплоть до мыслей, информацию о владельце часов в Межгалактический центр.

Перед Изъюровым встает дилемма: или отказаться от следящего за ним блока и влачить прежнее, не очень интересное и не очень чистоплотное существование, или оставить чудо у себя и "...жить будет страшно и весело. Непредсказуема станет жизнь. А можно ли жить, зная, что не задернуть шторки за юркими, шустрыми мыслишками? Так ведь никто его не попрекнет его маленькими тайнами... Да, но от знания, что ты не один, сам ты станешь судить себя, другая появится точка отсчета".

И Николай Аникеевич выбирает вторую возможность. Он остается приобщенным к чуду и, как следствие, становится по-настоящему полномочным в морально-нравственном отношении представителем человечества. Так что в определенной мере эволюция Политова и Изъюрова, как и Зернова из повести В. Михайлова "Все начинается с молчания", есть элемент литературно-воспитательный.

Превращения, описанные выше, - это своеобразное формирование нового человека, это реальное представление об идеальной личности будущего, ростки которого, как правильно заметили Стругацкие, появляются уже среди нас.

Однако в современной условной фантастике есть и превращения, служащие совсем иной сверхзадаче. Это метаморфозы предупреждения.

Здесь у образа тоже два полюса, но если один из них - это человеческое обличье, то второй - нелюдь.

При смене обстоятельств, по желанию самого человека или по каким-то другим причинам "папиллярный узор" характера персонажа меняется, и тогда герой уже не человек, а демон ("Альтист Данилов"), не художник-неудачник, а трусливый лесной зверек ("Белка"), не сызмальства привыкший к угодничеству слуг, власти денег и чинопочитанию молодой судья, а прячущаяся в панцирь, всего боящаяся черепаха ("Черепаха Тарази"). Вот об этом последнем произведении мы поговорим немного подробнее.

В религиозных верованиях древних народов образ черепахи, по-видимому, из-за ее долголетия, всегда ассоциировался с мудростью и жизненным опытом. У узбекского писателя Тимура Пулатова черепаха символизирует собой совсем другие людские качества - осторожность, трусоватость, приспособленчество, нежелание задумываться над извечными вопросами бытия.

В романе "Черепаха Тарази" эта неторопливая рептилия олицетворяет собой начало и конец рода Бессаза. Особый интерес для автора представляет так называемый "танафуз" (превращение в зверя) - полная деградация и вырождение личности.

Родившемуся с черепашьим хвостом Бессазу не может помочь никакой ученый-тестудолог (специалист по превращению). Характер молодого чиновника, социальная среда, в которой он живет, а самое главное, внутренняя потребность к существованию на уровне инстинктов, без особой надобности в мыслительном аппарате - вот что снова и снова заставит Бессаза превращаться в черепаху

"... Думаю, что духовная порча ускорила порчу физическую..." Таков диагноз тестудолога Тарази.

В романе это далеко не однозначный образ ученого, каким кажется он на первый взгляд. Именно Тарази является главным героем романа, и не только потому, что он положительный антипод Бессаза. Мировосприятие и чаяния незаурядного мыслителя, отшельника и путешественника Тарази интересуют автора гораздо больше, чем злоключения никчемного чиновника Бессаза и вырождение его рода (примечательная перекличка с романом Г. Г. Маркеса "Сто лет одиночества").

Фигура древнего восточного просветителя в некотором роде типична. В каждом веке живут пытливые умы, опередившие свои время, в каждом веке рождаются хвостатые младенцы, которые деградируют в животных. Но черепахой делает человека не злой неведомый фатум, нечто потустороннее и непостижимое, а копящийся из года в год на генном уровне и вдруг резко перешедший из количественного состояния в качественное интеллектуальный и эмоциональный распад - жизнь без идеалов и устремлений, без борьбы, жизнь животного. И это не наказание свыше, а вполне осознаваемый закон природы, который даже можно выразить математической формулой.

Фантастика Пулатова - не в том, чтобы сравнить Бессаза с конкретным зверем, а в том, чтобы с помощью художественных средств поместить его в черепаший панцирь личностной деградации. Черепаха-оборотень - это олицетворение абсолютного регресса человека разумного, интеллектуального ничтожества, которое судьбе было угодно столкнуть с настоящим человеком.

Но незаурядный мыслитель Тарази, крайне бескорыстный и нетерпимый к социальному конформизму и религиозным догмам, бесконечно одинок.

Всеобщую формулу превращения Тарази ищет для себя, чтобы утолить постоянную жажду познания природы, и для людей, чтобы возвращать их к нормальной человеческой жизни. И он добивается успеха: Бессаз на какое-то время снова становится человеком. Но неумолимая природа превращения - общественное зло - мешает ученому. "Черепаший" склад характера Бессаза берет свое, и человек в страхе перед миром, даже не делал попытки осмыслить его, снова забивается в панцирь "брата нашего меньшего".

В отличие от пресыщенного садиста - уэллсовского доктора Моро, Тарази мучительно переживает неудавшийся эксперимент.

Но ученый велик своей добротой и человечностью, а не знанием формулы "танафуза", секрет которого, кстати, будет после его смерти безвозвратно утрачен.

Мыслитель затеряется в песках, его опыты по искусственному "танафузу" со временем забудутся. Но не забудется его ошибка, совершенная во имя любви к людям, как и заданный им высочайший морально-нравственный критерий деятельности ученого. А нам, читателям, останется образ ученого и мечтателя Тарази и вклад его автора в искания фантастики превращений. Напоследок, думается, уместно привести слова известного исследователя взаимоотношений сказки и научной фантастики Е. М. Неелова о степени веры читающего фантастическое произведение:

"... Слушатель сказки не верит в реальную возможность изображаемых событий, и, его опыт укрепляет его в этой позиции, но герой сказки верит, и его опыт подтверждает правомерность этой веры "внутри" сказки. Точки зрения противоположны, как полюсы магнита, но из этого столкновения "веры" героя и "неверия" слушателя рождается то, с чего, собственно, и начинается художественное восприятие - доверие: горой говорит "да" (и он прав в своем мире), слушатель говорит "нет" (и он прав в своем, реальном мире), и от этого столкновения "да" и "нет" рождается "если", рождается не слепая вера или ее оборотная сторона - слепое неверие, а доверие к судьбе героя в мире, в котором он живет".

А. МЕЛЬНИКОВ.