РУССКАЯ ВЕРСИЯ

1979 - ГОД написания романа, 1990 - год публикации в России (журнал "Юность" №№ 1-5). Десять лет, по нашим меркам, для книги вообще не срок. Ведь поле сегодняшнего духовного опыта формирует "опоздавшая литература", создававшаяся многие десятилетия тому назад, что в сущности есть лишь частный случай вывихнутого времени, в котором мы растворены настолько, что уже не замечаем парадоксальности своего двойного существования - там и теперь, здесь и тогда. Но для такого произведения, как "Остров Крым", даты значимы, ими не только обозначен тектонический слом эпох, в который бесславно и безрадостно утекли годы нашей жизни, но и запечатлен момент, когда история усмехнулась в лицо политике.

Время написания - это неустанное созидание по всему миру Великой китайской стены между двумя враждующими лагерями, физическое и духовное расчленение тех национальных организмов, которые ни одной из сторон не удалось отхватить целиком, грубое торжество "доктрины Брежнева" над волею народов. Время публикации - нежданное падение стен и оков, воссоединение разрезанных надвое стран, окончательное освобождение Европы. Такой контекст сообщает читаемой (или перечитываемой) сегодня книге В. Аксенова неожиданный исторический объем, заставляя говорить уже не о занимательной беллетристике социально-фантастического толка, отмеченной к тому же известными провалами по части вкуса, а о вполне отчетливой реплике в извечном споре о России, вспыхнувшем сегодня с новой силой. И пусть слово Аксенова не может претендовать на то, чтобы быть уравненным в нашем внимании со словом Чаадаева, Бердяева, Кюстина, Замятина или Оруэлла, оно оказалось ко времени сейчас, как и десять лет назад, а это уже срок.

Все последние годы общественная мысль медленно, но вполне целеустремленно обращалась ко все более ранним периодам советской истории, пытаясь отыскать ту развилку, с которой начался наш долгий путь в незавидное сегодня. Немало промежуточных, а подчас и ложных альтернатив было рассмотрено и отброшено, прежде чем совершилось восхождение к самым истокам, в октябрь 1917-го. Конечно, речь здесь об эволюции массового сознания в отличие от индивидуального - более динамичного, далеко идущего и всегда в подобных случаях работающего на опережение общественных запросов. Достаточно вспомнить в этой связи ставшие недавно доступными и писавшиеся словно в день нынешний "Окаянные дни" И. Бунина, "Несвоевременные мысли" М. Горького, письма В. Короленко к Луначарскому, критику М. Бакуниным марксизма... Сегодня нашим общим навязчивым состоянием, едва ли не национальным неврозом, стал вопрос: "А что было бы, если бы тогда все повернулось не так, а эдак?" Сознаюсь, что ни в данном случае, ни вообще подобный подход меня лично совершенно не занимает, ибо я вполне согласен с Бердяевым, что тысячелетняя Россия выносила и выстрадала свою крестную судьбину в XX веке, и ничего другого, кроме уготованной ей голгофы, быть не могло. Но признаемся себе, что это магическое "а если..." сильнее нас, превыше логики, соблазнительнее знания и что независимость духа истории от человеческой воли непереносима для нашего сознания. В сущности, в этом вопросе-предположении, а точнее в счастливой идее, из него развившейся, и заключается, на мой взгляд, главное достоинство романа В. Аксенова.

Помню, читая в школьные годы все в той же "Юности" и опять-таки аксеновскую "Затоваренную бочкотару", я обратил внимание на то, что поезд, к которому на протяжении всей повести стремятся и на который все же опаздывают ее герои, отправляется в путь не когда-нибудь, а точно по расписанию - в 19.17. Нынешний молодой читатель вряд ли задержится на этой малозначащей подробности, но тогда, на исходе шестидесятых, читали другими глазами. Ситуативная модель, положенная в основу романа "Остров Крым", имеет отправной точкой все тот же час нашей истории. А вот то, что случилось дальше, было совсем не по учебнику - ни истории, ни географии. Во-первых, потому что, по роману, врангелевская армия не бежала в 1922 году из Крыма, а отразила натиск красных и закрепилась на своем последнем плацдарме. А во-вторых, потому что полуостров Крым, опять же по аксеновской версии, оказался... островом, отрезанным Чонгарским проливом от материковой Совдепии. Получилась как бы черноморская Формоза, сотворив которую в своем воображении, автор уже без труда спроецировал известную геополитическую ситуацию "двух Китаев" на дальнейший ход русской истории.

Именно эта гипотетическая модель - в условиях предложенной нам литературной игры простая, достоверная и корректная - представляется мне главной находкой Аксенова. Правда, не обошлось без некоторых нестыковок - например, в анналах острова белых на Черном море опущена вторая мировая война: может быть, историческая Ялтинская конференция тому виной, а может быть, и то, что такой остров, существуй он в природе, неизбежно достался бы при послевоенном разделе мира Сталину, но тогда это был бы уже совсем другой роман. И все же продуктивность общей идеи книги выше частных неувязок, ибо в одной плоскости здесь оказались соположены брежневский Советский Союз в разгар застоя и кусочек старой России, отколовшийся от исторической родины, но не свернувший с пути остального человечества.

ОДНАКО ошибается тот, кто предполагал увидеть на страницах романа на сей раз действительно "последний и решительный бой" между Давидом и Голиафом - крошечной островной демократией и могучим континентальным тоталитаризмом. Нет, все оказалось неожиданнее и парадоксальнее. Великий северный сосед крымчан ведет себя в полном соответствии с ожиданиями, а точные и ядовитые зарисовки нашего специфического образа жизни вполне совпадают с тем, что мы читаем у В. Войновича в "Антисоветском Советском Союзе", в сатирах Ю. Алешковского или А. Зиновьева (хотя, замечу в скобках, из 1990 года нельзя не оценить десятилетней давности предсказаний относительно появления в стране неформальных антикоммунистических групп или смычки части партийного аппарата с так называемыми патриотическими силами). Главная загадка здесь - остров Крым, поведение жителей которого и доктор, и политик однозначно квалифицировали бы как неадекватное.

К описываемому моменту старая врангелевская гвардия вышла в тираж, и на космополитическом острове утвердилась современная буржуазная демократия с заметным американским акцентом. На политической арене действуют четыре десятка партий, включая одну профашистскую и полдюжины марксистских, однако национальную идею на базе широкого консенсуса воплощают отнюдь не они. Собственно, идея эта до самого последнего момента обходится без оформления в какую бы то ни было организационную структуру, поскольку и без того всецело владеет умами. Это Идея Общей Судьбы: "аморально богатый" и погрязший в благоденствии Крым должен совершить искупительную жертву, воссоединившись с "любимой и трижды проклятой исторической родиной - СССР". Должен, ибо нет другого способа избыть комплекс вины перед пребывающей в запустении Россией, кроме единственного: предать себя ей, раствориться в ней, стать тем бродильным ферментом, который со временем радикально переменит весь состав ее жизни. Что-то вроде маленького чистенького катера, буксирующего к большой воде проржавевшую и неповоротливую баржу. Как бы булгаковский "Бег" в обратную сторону. При этом хорошо информированные крымчане вполне реалистически представляют себе, что это несет их процветающему острову и что за жизнь здесь пойдет под присмотром обкомов и райкомов, - и все-таки "даже муллы за автономию в границах СССР". Идеологи Союза Общей Судьбы готовятся к неизбежной депортации в Сибирь или назначают друг другу свидание "на стекольном заводе в Потьме" - и тем не менее продолжают действовать, подобно героям древнегреческой трагедии рока, всеми силами приближая свой конец. И если перед нами не сеанс массовой политической паранойи, то что же тогда? Однако гораздо интереснее вопрос о том, каково в этой ситуации соотношение случайности и закономерности, человеческого самоослепления и логики истории, авторского произвола и политического императива.

По заразительной советской приверженности к аббревиатурам и к некрасовской музе страдающие суицидальным комплексом островитяне именуют историческую родину ЕНУОМБ - Единая, Неделимая, Убогая, Обильная, Могучая и Бессильная. Со времени написания романа положительные компоненты в этой характеристике существенно обесценились, так что теперь как исторический курьез воспринимается сделанное некогда Тодором Живковым предложение включить Болгарию в состав СССР в качестве шестнадцатой республики. Сегодня нам впору самим к какому-нибудь богатенькому островку прислониться, да что-то не видно желающих. В нынешнем контексте такая Идея Общей Судьбы выглядела бы столь же неуместно, как крики "горько!" на поминках. Что, разумеется, не может служить препятствием для существования заграничной великорусской партии. Как одной из многих - да, но уж никак не в качестве лидирующей. В первую очередь потому, что государственный идеализм плохо усваивается рыночной экономикой и здравым смыслом народов. Это утверждение можно попытаться опровергнуть, обратившись к примеру столь непохожих государств, как Израиль и Иран. Контрдоводов немало, но для меня наиболее убедителен один: русскому характеру не свойственна идеология национально-религиозного мессианства, в отличие от идеи личной жертвенности.

Сегодня, когда мы стали свидетелями мощных центробежных процессов, в которые, быть может, окажутся втянутыми даже исконно российские земли за Уралом, вопрос, поставленный В. Аксеновым, выглядит совершенно неактуально, в самом деле, если и не все бегут с тонущего корабля, то уж наверняка никто не станет покупать на него билет. Но положение может кардинально перемениться со стабилизацией обстановки в самой России и в отложившихся от нее частях. Основания предвидеть это дает то, что в национальных республиках районы с компактным проживанием русскоязычного населения (или даже нерусскоязычного, но не коренной национальности) уже сегодня выступают за введение в них прямого президентского правления - то есть, говоря языком времени становления Русского централизованного государства, просятся под руку Москвы. И, кто знает, не станем ли мы однажды свидетелями интеграционных тенденций на великорусской или панславянской основе? И потому идея аксеновских крымчан, при всей ее неубедительности и искусственности в рамках романа, способна дать пищу для размышлений за его пределами.

ДО СИХ ПОР мы говорили об объективной, внешней стороне Идеи Общей Судьбы. Ее персонифицированное воплощение и живой символ в "Острове Крым" - главный герой романа редактор газеты "Русский курьер" Андрей Лучников, или просто Луч. Международный плейбой, неврастеник, спортсмен, аристократ, пижон, патриот, космополит, политик-любитель... Это вполне аксеновский персонаж, отмеченный всеми знаками авторской симпатии, но от того ничуть не менее отталкивающий в своем авантюристическом эгоцентризме. Потому что по отношению к согражданам он сыграл роль козла-провокатора, которого ставят во главе отары, шествующей на бойню. Когда непоправимое свершится и советский десант высадится в Крыму, Лучников тронется разумом, скрывшись в безумие от горя, стыда и безнадежности. Будь он фолкнеровским героем, кто-нибудь обязательно сказал бы о нем: "Несчастный сукин сын!" Жаль, что в реальной жизни нам никогда, наверное, не удастся узнать, о чем думает лидер, идеи которого несут в его народ дружественные оккупационные войска.

Впечатляюще и безукоризнено написав финал романа, где военно-спортивный праздник "Весна", разыгранный у гостеприимных крымских берегов Госкомспортом, ДОСААФ и Министерством обороны СССР, оборачивается широкомасштабной операцией вторжения. И покуда взрослые дети островной демократии соревнуются в изъявлении братских чувств к великой Советской Армии, идеологи Союза Общей Судьбы поминают Альенде и Дубчека. Заварившие эту кашу могли быть довольны собой, ибо ничего другого и не ожидали. И, действительно, обмануться насчет большого брата с севера было бы трудно: против такой наивности возопили бы камни Берлина пятьдесят третьего года, Будапешта пятьдесят шестого, Праги шестьдесят восьмого... Но как тогда объяснить этот самоубийственный выбор аксеновских героев, их добровольное безумие, осознающую себя патологию сознания? Отнюдь не по Гоголю, Достоевскому или Кафке. Все гораздо проще, потому что свою жертву они принесли... читателю семьдесят девятого года. Однако он прочел книгу десять лет спустя, и в это десятилетие успел уложиться еще и Афганистан.

В сущности, эта книга - политологический сценарий, типовая прогнозирующая модель, внешнеполитических рефлексов Советского Союза, каким он был десять лет назад. Но это лишь один пласт проблематики романа. Другой видится в том, что, хотим мы того или нет, но для порождающей в самой себе массу проблем демократии вечным и обольстительным искусом будет оставаться простота, функциональность и упорядоченность "государства победившего социализма". Естественно, при условии, что идеал достаточно далеко отстоит от наблюдателя во времени или в пространстве. Все мы, отлично знающие изнанку нашего недавнего образа правления и теперешнего образа жизни, видимо, недооцениваем, насколько они могут еще оказаться привлекательными для других в условиях нищеты, кризиса ил" поиска альтернатив. И, быть может, наиболее показательна и удивительна в этом отношении наша собственная страна, немалая часть которой вросла в свое нечеловеческое существование настолько, что не желает слышать ни о каких переменах.

Недавние революции в Восточной Европе могли быть "нежными" или кровавыми, постепенными или спонтанными, но наши танки на этот раз промолчали. Ни один русский, как бы он ни относился к событиям в соседском доме, не наблюдал за ними через прорезь прицела. Здесь нечем было бы гордиться, если бы мы не помнили и другие времена. Значит ли это, что сюжеты книг, подобных аксеновскому "Острову Крым", отныне всецело принадлежат прошлому? Хотелось бы, чтобы было так. Для этого нужно как минимум не забывать о том, что написано в этих книгах. Потому что история напоминает забывчивым: никогда не говори "никогда".

В. МАЛУХИН.