С САМОЙ ПРИСТРАСТНОЙ ЛЮБОВЬЮ

На сцене некоторых театров, на экранах кино и телевизоров ныне появился скептически настроенный молодой рабочий, одетый хотя и модно, но не с иголочки, причесанный кое-как, но тоже по моде. Он слишком умен и небрежен, чтобы придавать значение внешнему виду. Каждым жестом он демонстрирует принадлежность к атомному веку - эпохе кибернетических роботов и сверхзвуковых скоростей.

Посмотришь иногда на такого героя, послушаешь его речи и придешь к невеселому заключению: парень этот вышел не из реальной жизни, порожден тенденциозностью некоторых литераторов и режиссеров, сосредоточивших свое внимание на той незначительной части молодежи, которая откровенно склонна к легкомысленному скептицизму, социальному эгоизму, к громкой "левой" фразе. Только им одним ясно, что мир устроен не так, как бы они желали, и потому не может быть ими принят. Это одна из разновидностей героев так называемой исповедальной прозы, но только подновленных, притянутых за уши к заводу и расцвеченных красками экрана. Породившим его на свет божий фактически нет дела до подлинного образа рабочего. Отцы литературных и сценических персонажей постоянно "обтесывают" излюбленное детище, пытаются увести его из-под огня критики и для этого надевают на него то маску физика, то маску рабочего; они даже могут послать его на Усть-Илим или на острова в северном море. Смелости в этом смысле им, как говорится, не занимать. И мы, пожалуй, не удивимся, если завтра наиболее дерзкие из литературных отцов нарядят своего героя в космический скафандр и пошлют открывать звездные миры.

Впрочем, почему завтра?.. Братья Борис и Аркадий Стругацкие уже "порадовали" читателей книгой, в которой, правда, битлсы не покоряют космос, но в делах участвуют вполне космических...

Но вот начинаешь читать - все та же старая песня: молодой человек брюзжит и кривляется, он не видит в жизни никаких просветов, ему некуда и незачем стремиться, и прочее и прочее. Одним словом, старенький набор расхожих идеек, порядком приевшихся и, как показывает время, бесплодных.

До черноты сгущены краски в повести "Второе нашествие марсиан". Тут что ни человек, то гнусность. Не трус, так пьяница, не пьяница, так блудник. И делают они одни только гадости. Дочь Артемида прелюбодействует на глазах у отца Аполлона, зять Харон - пьяница и болтун, полицейский - осел Пандарей...

Особенно потешаются авторы по поводу патриотизма и воинских доблестей своих героев. "Этот Полифем жить не может без патриотизма. Без ноги он жить может, а вот без патриотизма у него не получается". А когда на Землю напали марсиане, тут случилось такое, что и описать нельзя. Люд земной превратился в толпу обезумевших, а Полифем взобрался на скамейку и возопил о всеобщем предательстве...

В предисловии к повести сказано, что "...события происходят в стране без названия". Однако любимые народом "страны без названия" словечки да пословицы проливают кое-какой свет: "Не наводи тень на ясный день", "Лес рубят - щепки летят". Кур называют "пеструшками", распутников - "кобелями" и т. д.

Итак, вальяжный парень на фоне современного советского завода, наконец, эти паяцы, козыряющие русскими пословицами... К счастью, в последнее время простаков становится все меньше: обостряющаяся борьба на идеологическом фронте снимает иллюзии с самых благодушных, настораживает и тех, кто по лености своего ума или незнанию ставил знак равенства между идейной борьбой и схваткой с ветряными мельницами, полагая, что в нашем обществе давно исчезли все идейные разногласия, нет для них ни почвы, ни причин, а следовательно, и нечего уподобляться Дон-Кихотам и атаковать ветряные мельницы.

Враги социализма не хотят, не могут до зубовного скрежета признать наших побед в создании нового человека, ибо признать это - значит признать преимущества идеологии рабочего класса, подписать себе смертный приговор. Поэтому все свои средства в настоящее время они направили на развенчание главной движущей силы современного общества - рабочего класса. Теоретики, состоящие на службе у денежного мешка, объявили процесс "депролетаризации". Они утверждают: рабочего класса как такового ныне нет, он "растворился", от теперь играет в обществе исполнительскую роль, а ведущая переходит к инженерии, к ученым, людям интеллектуального труда.

...Как говорили в старину, предоставлять читателю верные и поучительные картины жизни - смысл и задача искусства вообще и литературы в частности. Книги только тогда выполняют почетную функцию "памяти народа", когда они верно зафиксировали эпоху, отразили строй ее духовного и материального бытия,

Книга братьев Стругацких выполняет роль противоположную. Но, может быть, она исключение? Может быть, произвол писателей в какой-то мере объясняется жанром фантастики?..

Откроем другую книгу, что называется, вполне земную: "Аптекарский остров" А. Битова. Выпущена она в прошлом году в Ленинграде. И тут увидим, что братья Стругацкие не одиноки. Они изображают плохих людей - просто людей! - а вот А. Битов в книге "Аптекарский остров" стремится "приземлить" своих героев. Персонажи Битова трудятся. Виктор из рассказа "Бездельник" рассуждает:

"С сегодняшнего дня я посвящу себя... Чему??? Я буду не спать четыре ночи, и я придумаю новую машину, и она сама собой устранит все те нудные переделки, которые мне надо сделать, а какие - даже не расслышал. Потом я разоблачу этого руководителя, я раскрою всем глаза".

Или вот еще "откровение":

"Кончится испытательный срок, не справлюсь - ну, и слава богу. Хоть видеть тебя не буду. А когда меня уволят, я превращусь в невидимку. Невидимый, я пройду через ваше бюро пропусков без всякого пропуска. Наконец-то никто не будет меня сличать с документом: я ли это? Я буду на этот раз точно я, и я пройду сам, свободно. Я пройду, вскрою все сейфы, сожгу все личные дела, все сугубо секретное перенесу в бухгалтерию, а бухгалтерские книги положу в секретные сейфы, вызову по телефону руководителя к директору, а директора - в управление, тогда я включу радиоузел и буду пускать самые веселые пластинки и объявлю всеобщие танцы..."

Таковы думы битовского героя. Между тем Ленинградское отделение издательства "Советский писатель", выпустившее книгу, в кратком вступлении предпослало ей такие слова: "Прозе А. Битова свойствен глубокий анализ душевной жизни героев, острая постановка морально-этических проблем, высокая нравственность мысли".

К сожалению, это далеко не так. В книге "Аптекарский остров" все герои на один лад, все они неудачники, горемыки, но притом непременно выдаются за людей умнее и лучше других, В ней нет живой рабочей среды, нет зримой и конкретной обстановки, среди которой жилет и действует человек. А без детального, конкретного рабочего мира нет и не может быть литературы о рабочем классе. Творческий метод, по которому чертится схема "обиженного", раздраженного человека, не предполагает глубокого проникновения в сферу созидательного труда. Труд - это жизнь, люди, многоликая, многокрасочная картина созидания, борьбы, порыва, вдохновения. Тут противоборствуют, сшибаются страсти сильных и смелых, тут ритм нашей жизни и нашего движения, дух и плоть эпохи. А скептику не нужна борьба. Ему нужен повод для брюзжания, нужно, так сказать, самоутвердиться за счет других. Но, повторяю, поистине велика дистанция, отделяющая подобного литературного героя от подлинного молодого современника, с которым мы работаем, живем, неизгладимый след деятельности которого наблюдаем всюду.

Циник, мученик, скептик... То в книге, то на экране, то на сцене. Он уже порядком надоел всем, пора бы и бросить его. Но, к сожалению, иные критики и публицисты пытаются теоретизировать по этому поводу, как бы закладывают фундамент необходимости под само существование "безвинного мученика". Так, журнал "Юность" (№ 11, 1968 год) публикует статью Аллы Гербер "Фанатики жизни". Автор пишет:

"В жизни есть трудности, и к ним надо быть готовым". Верная эта мысль как бы проскальзывает мимолетно, а весь строй рассуждений, все доводы статьи сводятся к странному утверждению: трудно, невыносимо трудно в наше время начинать трудовую жизнь молодому человеку. Автор рассказывает, как однажды к ней подошел десятиклассник и сказал:

"Вот вы вроде пишете о молодых и в самом деле хотите научить нас жить. А если я сейчас спрошу вас: как мне жить?" Я хочу вам сказать, что мне шестнадцать. В этом году - в институт... А у меня такое ощущение, как будто взяли меня, взболтали, и все во мне смешалось, сместилось куда-то, все рассыпается!"

Алла Гербер услышала в этом вопросе зов нашего подрастающего поколения и решила повести с ним задушевный разговор о выборе профессии, о труде.

Ну вот, к примеру, врач. Ох, какая это ужасная профессия! Не верите? И Алла Гербер убеждает: "Работа с клизмами, дурными запахами, гнилыми зубами, колитами, гастритами, мокротами, рвотами. Это необходимость, жестокая необходимость каждый день слышать про боли и страдания. Видеть их. Ненавидеть их. И бороться с ними, чтобы хоть на время, на год, на день вернуть человека к здоровой жизни".

Но, может быть, это врачам так тяжко? Может, другим легче?.. Например, инженерам? Алла Гербер и тут находит много ужасного. Устами другого страждущего лица - теперь уже десятиклассницы - она говорит:

- Я бы, может, и в технический пошла. У меня, знаете, и по физике и по математике пятерки, но какая же каторжная ждет меня там жизнь! Ученым я все равно не буду - это точно. А вкалывать где-нибудь на заводе, сами понимаете, не великое счастье".

Но постойте: не все потеряно. Есть еще рабочий класс. Может быть, рабочему у станка живется веселее?..

В конце статьи Алла Гербер скороговоркой говорит о молодом технике, но и его жизнь, оказывается, не мед. "Он был техником-инструментальщиком и попал на завод... Прошло два месяца, и Витя затосковал. Он писал грустные письма. Он сам не знал, что с ним происходит".

А дальше следуют описания тягот заводской жизни (их и сравнить не с чем1). И всюду пестрят слова: "мучиться", "вкалывать"... фразы: "выдержишь ли ты ее повседневность", "не согнешься под тяжестью ее понедельников"...

Остается выяснить: журналистам так ли тоже плохо? Алла Гербер с некоторым кокетством говорит о своем родном деле. "Иногда с такой тоской подъезжаешь к аэродрому, что только об одном и думаешь: хоть бы не полететь. Ну, пусть завтра, через неделю, только не сегодня" А гостиницы! Когда сутками молчит телефон, и надвигается вечерняя "командировочная" тоска, и все вокруг чужие, незнакомые. И знаешь, так будет всегда: и усталость под стук колес, и какой-то насквозь просвечивающий, как в рентгеновском кабинете, вагонный свет, и откуда-то вползающий в тебя самолетный страх..."

Не жизнь, а круги дантова ада. Правда, с оговорками: это, конечно, для тех, кто ошибся в выборе профессии, но оговорки мимолетны, они не запоминаются, - контрастно и зримо проработана безотрадная картина трудовой жизни. И вывод сделан вполне логичный для статьи: чтобы жить, нужно быть фанатиками.

Ну, а как быть тем, кто не фанатики, обыкновенным?..

Алла Гербер не удержалась и от соблазна дать. свою трактовку природе героического.

"Иногда, - пишет автор "Юности", - бывает легче совершить подвиг, чем, предположим, долгие годы возиться с одним экспериментом, который весь-то умещается в маленькой колбе. Или всю жизнь пытаться расшифровать смытую временами рукопись. Или с механической точностью подсчитывать расходы и доходы, или высаживать розы, или мучиться над новым гибридом пшеницы... Или не мучиться, а тихо нянчить детей, или выдавать книги, или продавать телевизоры..."

Возиться, подсчитывать, продавать, расходы, доходы... Вот, оказывается, как: все наше обыденное коловращение и суета - все подвиг, все заслуживает названия героического, следовательно, всяк на свой лад герой, и нечего возводить на пьедестал каких-то одиночек, прорвавшихся в космос, ринувшихся на таран, поставивших рекорд выплавки стали.

Из тех же, скажем, источников растекаются и потоки так называемой дегероизации. Вот, например, автор книги "Завтра газета выходит" Семен Гершберг, ссылаясь на мнение военного корреспондента Л. Бронтмана, делает попытку развенчать таран: "...сегодня таран-это азиатчина, это варварство, к тарану прибегают те, кто не умеет драться".

Газета "Красная звезда" дала достойную отповедь этому кощунству. И получила от читателей много писем. Вот что написал инженер-подполковник Б. А. Усов:

"В принципе такая писанина не должна попадать на страницы печати, а должна рассматриваться как распространение буржуазной идеологии в нашей стране... Ведь не секрет, что западная военщина ставит целью идеологическую обработку социалистического лагеря в таком плане, чтобы в будущей войне не было Матросовых, Космодемьянских, Талалихиных".

В этом же ряду нужно рассматривать и повесть Н. Воронова "Юность в Железнодольске" ("Новый мир" № 11-12 за 1968 г.).

"Литературная газета" напечатала письмо ветеранов Магнитогорского комбината с протестом против этой повести и публикации ее. Они пишут: "Автор повести изображает все в серых, безнадежных, мрачных тонах, вызывающих недоумение и вопрос: для чего все это написано?.. Создается впечатление, будто строительство велось неизвестно для чего, будто люди работали только за кусок хлеба, думали только о том, чтобы найти местечко "потеплее". И далее в письме говорится: "Мы, бывшие участники строительства и эксплуатации Магнитогорского комбината, глубоко возмущены этой повестью".

Такую суровую оценку получил и "Новый мир", опубликовавший очередную идейно-художественно недоброкачественную продукцию, - повесть о рабочих нашей Магнитки, о делах, про которые известный певец Урала, сам участник великой стройки, Борис Ручьев сказал:

В этот зримый глазами героев нареченный
решающий год
выше
нашего
Магнитостроя
в мире не было горных высот.
Будто с поля великого боя,
не сводя настороженных глаз,
с первой,
самой пристрастной
любовью
вся Россия глядела на нас.

Газета "Правда" в статье "Ведущая революционная сила" писала:

"Подорвать веру трудящихся в неисчерпаемые революционные потенции и историческую роль рабочего класса, в его способность сплотить вокруг себя все антиимпериалистические силы - такова одна из целей новейших идеологических диверсий разного рода противников марксизма-ленинизма, спекулирующих на новых явлениях в экономике, на изменениях в структуре рабочего класса и других последствиях научно-технического прогресса".

Западные пророки вещают о затухании классовой борьбы, о том, что даже по количеству рабочих с каждым годом становится меньше. А на самом деле рабочий класс растет, крепнет, набирает все новые и новые силы. В середине прошлого века рабочих на нашей планете было 10 миллионов человек, в начале нынешнего века-30 миллионов, теперь же число рабочих и служащих во всем мире достигло 540 миллионов человек. И еще научная статистика говорит: рабочий класс растет быстрее там, где быстрее развивается технический прогресс - самолето- и автомобилестроение, электромашиностроение, химическая промышленность и т. д.

Растет боевой дух в рабочем классе. В последнее время в ряде главнейших стран капитала созрели предпосылки для новых, серьезных успехов левых сил. Вот данные Института международного рабочего движения АН СССР: в 1966 году в буржуазном мире бастовало 45 миллионов человек; в 1967-м-около 47 миллионов; в 1968-м -57 миллионов.

Остро и современно заучат ныне слова Ф. Энгельса о рабочем классе: "Следовательно, этот класс необходим при всяких условиях, хотя должно прийти время, когда он не будет уже больше классом, когда он будет охватывать собой все общество".

И если мы обратимся к истории советской литературы, то увидим, что все наши большие писатели обращались к теме рабочего класса и создали произведения, в которых по достоинству воспели человека труда. Таковы "Мать" Горького, "Цемент" Гладкова, "Люди из захолустья" Малышкина, "Журбины" Кочетова и многие другие. Александр Фадеев, создавший замечательные образы людей, вышедших из трудового народа, посвятил последние годы своей жизни роману "Черная металлургия", оставшемуся, к сожалению, незавершенным.

И как бы ни был труден путь художников, творящих героический образ человека-созидателя, образ этот живет и здравствует, он развивается и мужает, светится новыми гранями живого человеческого обаяния.

Из самых последних работ - на наш взгляд, весьма удачных - хотелось бы отметить хронику рабочей бригады на строительстве Красноярской гидроэлектростанции "Бог ты мой", опубликованную в журнале "Москва" за 1968 год. Автор хроники Анатолий Зябрев как бы задался целью вскрыть пласт жизни самой яркой, самой напряженной, представил нам людей, строящих невиданное доселе на земле инженерное сооружение, самую большую в мире гидростанцию. Велик был, наверное, у автора соблазн сбиться на слова пышные, цветистые, на похвалы и восторги всему увиденному на стройке. Но, к счастью, ему не изменило чувство меры и художнический такт, он изобразил людей обыкновенных, но в обыкновенности своей прекрасных, и замечательных, - людей, помыслы которых направлены лишь к одному: сделать свое дело ладно и хорошо.

Нас особенно привлекает в хронике Зябрева романтический строй повествования. Художников социалистического реализма иные критики обвиняют в недостатке романтического элемента - того возвышенного, эмоционального строя, который способен увлекать сердца людей, в особенности молодых. И в противовес пытаются представить примеры ложной романтики, образы мифической природы и еще более мифических людей; нечто похожее на экипаж бригантины, поднимающей паруса, и сомнительных рыцарей флибустьерской жизни. В хронике же Анатолия Зябрева-романтика созидания. Она и в огромной стройке, и в неуемности людских характеров, и в картинах природы. Вот автор изображает строящийся город за Полярным кругом:

"Будет ехать якут или долган на оленьих нартах по ледовой тундре, вдруг впереди средь вьюжной ночи чудо полыхнет, ворота раскроются стеклянные, а там, куда войдет северный путник, апельсины в садах меж домами под окнами вызревают, и такое-то уж в меру тепло, и в меру мягкое солнце на столбе над домами стоит!.."

Где тут фантастика, а где романтика? Да ни то, ни другое! Это самая живая и реальная наша настоящая жизнь. В то же время сколько в ней поистине романтического!

Пафосом поиска внутренней красоты, романтической устремленности наполнены наиболее удавшиеся образы другого писателя - Андрея Блинова. Тема рабочего класса - главная в его произведениях.

Мы тут не задаемся целью анализировать произведения Блинова, хотя недавно вышедшая книга этого писателя "Время ожиданий" вполне заслуживает обстоятельного анализа. Укажем лишь, что в новой повести, посвященной строителям города на Севере, прослеживается та же заметная тенденция в творчестве писателя - показывать рабочего человека в процессе быстротекущей жизни, прослеживать черты возвышения человека, его души, ума, его творений.

Не так давно в Свердловске состоялось совещание литераторов, пишущих о рабочем классе. На этом совещании один из ораторов призвал смотреть на тему о рабочем классе широко, не суживая понятия... Дескать, в наше время представление о рабочем человеке не то, что было раньше. Ныне человек, стоящий у прилавка магазина, за стойкой аптечного ларька, метеоролог, склонившийся над картой погоды, специалист у электронного пульта, оператор, включающий турбины гидростанции, горновой крупнейшей в мире домны - все они тоже рабочие. Вроде бы рабочий, но уже и не рабочий. И его культура, и психология, и круг интересов стали теперь иными. Происходит, мол, некое усреднение человека. Казалось бы, такая постановка вопроса весьма соблазнительна. Но мы не можем с ней согласиться, ибо она совершенно не учитывает те типические социальные черты, которые выделяют рабочих как ведущий общественный класс.

На совещание в Свердловск приехало двести писателей - преимущественно те, кто создает произведения о рабочем классе. Никто из них не принял идеи "усреднения", "размывания" - все писатели говорили о другом, о необходимости продолжать традиции крупнейших представителей социалистического реализма, создавать произведения о рабочем классе, достойные его дел и свершений.

Первый секретарь Свердловского обкома КПСС К. Николаев сказал на этом совещании: "Поиски настоящих героев нашего времени, я думаю, потому должны вестись в среде передовых рабочих, что именно там складывается более высокий социальный человеческий тип. Художественно осмыслить его рождение - благородное дело для советского литератора".

...Недавно мне привелось побывать в доме замечательного советского рабочего, шахтера по профессии, Егора Афанасьевича Луч-кипа. Егор Афанасьевич десять лет как уже на пенсии, но время от времени спускается в шахту и помогает горнякам рубать уголек. Его и не пускают в шахту, а он говорит: "Не могу я, братцы, усидеть дома, от тоски по шахте изнываю".

Сидели за щедро накрытым столом. И рядом с нами была молодежь - все Лучкины, от рода его и от сердца. Ни словом красным, ни видом никто будто не выделялся, а между тем из Лучкиных-молодых были инженеры, внедрявшие на шахте механизированный комплекс безлюдной выемки угля; были конструкторы, создавшие этот комплекс своей смелой фантазией; был и бригадир угледобычной бригады, поставивший рекорд выемки угля... Первопроходцы, открыватели, революционеры... И теперь, когда я оживляю в памяти лица из рабочей династии Лучкиных и рядом с ними мысленно ставлю до времени уставших молодцов, я вопрошаю с облегчением: да может ли быть иначе? Кто бы сеял и убирал хлеб, добывал бы уголь, варил сталь? Кто бы совершал все те великие, изумляющие мир чудеса, которые человека делают человеком, которые поддерживают в нем чувство отца, матери и брата, которые придают ему крылья и делают жизнь вечной и радостной?"