ФАНТАСТИКА В ДВИЖУЩЕМСЯ МИРЕ

После второй мировой войны западная фантастика, прежде всего англо-американская, превратилась в крупную отрасль современной литературной индустрии. Специализированные издательства и специальные журналы с параллельными изданиями в Англии, Франции, Италии, Японии и скандинавских странах. Стремительный поток все новых и новых книг, рассчитанных на читателей разных категорий, разного возраста, разных вкусов. Ежегодные сборники «лучшего из лучшего», «самого лучшего» и просто «лучшего» в научной фантастике. Тщательно разработанная система присуждения литературных премий, из которых премия Хьюго (в честь Хьюго Гернсбека, «отца» американской фантастики) считается наиболее почетной. Клубы любителей фантастической литературы со своими библиотеками, бюллетенями, международными и региональными конференциями; конгрессы и диспуты писателей-фантастов; профессиональные критики, референты, обозреватели, рекламные агенты и служащие торговых фирм, изучающие читательские интересы и конъюнктуру книжного рынка.

Только в Соединенных Штатах обслуживанием этой сферы духовного производства занято не менее трехсот литераторов. Из них тридцать или сорок популярны и в других странах. Кроме хорошо известных у нас Брэдбери, Азимова, Кларка, Шекли, почти в каждой статье и обзоре упоминаются десятки имен американских, а также английских писателей-фантастов, обладающих индивидуальным творческим почерком и тяготеющих к серьезной проблемной литературе, что резко выделяет их из общей массы безликих поставщиков коммерческой беллетристики.

В современной западной фантастике ошеломляет исключительная пестрота и разнородность господствующих тенденций. Но при всем этом на первый план выдвигается фантастика социальная и психологическая, исходящая из идеи решающего влияния науки и техники на жизнь общества.

Писателей-фантастов, за редкими исключениями, меньше всего занимает сейчас обоснование научных или наукообразных гипотез. Наука используется в фантастических произведениях как художественный прием, а сама фантастика – как способ утверждения или развенчания определенных идей – философских, социальных, этических, эстетических и т. д. Процесс этот всеобщий, с тем, разумеется, различием, что писатели Запада и социалистических стран в оценке социальных проблем настоящего и будущего занимают подчас противоположные позиции.

Задачи, стоящие перед научной фантастикой, требуют от нее, чтобы она была самостоятельным видом литературы. «Мы твердо уверены, – пишет американский писатель Р. Хейнлейн, – что научно-фантастические произведения должны быть прежде всего хорошими рассказами, теплыми и человечными, а не слегка замаскированными инженерными отчетами». С этими словами нельзя не согласиться, так же как и с утверждением А. Азимова: «Научная фантастика выполняет свою самую полезную функцию не когда изобретает технические фокусы, а когда пытается представить последствия для общества от таких открытий. В своей функции предвидеть социальные последствия этих открытий научная фантастика может стать могучей силой, помогающей людям».

Но экстраполяция в будущее социальных, политических и нравственных конфликтов нашего времени в западной фантастике не всегда служит столь благородным целям. На сотни и тысячи лет вперед в нашу и другие галактики переносятся понятия, предрассудки и образ действии буржуа XX века. Безграничное накопление знаний и технических средств, воины, революции, восстания, говорят авторы подобных фантастических произведений, не приводят ни к каким качественным изменениям, как будто в истории ничего не происходило и не было никаких перемен.

В освоенном, изъезженном, обжитом космосе устанавливаются фашистские диктатуры, всесильные олигархии держат в страхе и повиновении миллионы населенных планет, монополисты борются за «сферы влияния», колонизаторы отодвигают все дальше в глубь Галактики «форпосты цивилизации», работорговцы поставляют рабочую силу, звездные «викинги» совершают набеги, миссионеры читают проповеди, негоцианты заключают сделки. И хотя так называемая «космическая опера» (направление в американской фантастике, созданное Берроузом и его многочисленными последователями) постепенно сходит на нет, этот условный «социальный фон» сохраняется не только в романах для юношества, но и в проблемных произведениях.

Встречи представителей инопланетных цивилизаций чаще всего приводят к истребительным войнам, а в лучшем случае – к установлению «нормальных» торговых отношений. Такие сюжеты варьируются в серьезном или ироническом плане, как нечто само собой разумеющееся. Для чего же иначе устанавливать контакты? Американец Клиффорд Саймак рассказывает об этом с характерным для него народным юмором. Заурядный парень, которого считают неудачником, сталкивается с необычными явлениями, но никогда ничему не удивляется и не попадает впросак. И он уж не упустит своей выгоды, когда встретит симпатичных зверюшек, оказавшихся разумными обитателями другой вселенной, или увидит дерево, на котором растут доллары...

Но не все произведения фантастов выглядят так безобидно. Например, рассказ Макрейнольдса «Земляне, убирайтесь домой!», где марсиане изображены как представители «низшей» расы, нельзя воспринять иначе, как сатиру на борьбу народов против проникновения США в слаборазвитые страны, а рассказ Уильяма Самбро «Гном» – как дань англосаксонскому шовинизму: дикий и невежественный ирландский крестьянин убивает пришельца из космоса, приняв его за гнома. Эти примеры выбраны наудачу из «Восьмого ежегодника лучшего в научной фантастике», составленного Джудит Мерилл. Произведения с такой неприятной окраской встречаются не так уж редко.

Изображение всемирных катастроф в результате опустошительных тотальных войн, вторжений инопланетных агрессоров или неотвратимых космических бедствий (угасание или разогревание Солнца, оледенение Земли, вспышки сверхновых звезд и т. п.) – такое же «общее место», как придание человеку будущего психологии американского бизнесмена.

Нормальным считается, например, такое исходное допущение: на мертвой, выжженной Земле чудом уцелевшая после термоядерной войны горстка людей начинает «все сначала». Среди английских и американских фантастов есть немало «специалистов» но изображению всякого рода катастроф. Но каждый ли из них дает себе отчет в том, что подобные сюжеты прямо перекликаются с пессимистическими взглядами многих философов, социологов и публицистов Запада, не верящих в способность народов предотвратить угрозу всеобщего самоубийства? Больше того. Поразительная непринужденность обращения с темой глобальных катастроф отражает столь же распространенное на Западе убеждение, что агрессивные инстинкты неотделимы от биологической природы человека и заложены изначально в генной памяти. И потому войны были, есть и будут, покуда не пресечется род человеческий, и ничего уж тут не поделаешь.

В одном из рассказов Пола Андерсона изображено «организованное» общество будущего, в котором сохраняется отдушина для жаждущих кровопролития. Парадокс основан на том, что войны, правда в ограниченном масштабе, ведутся ради поддержания мира. Битвы в космосе между несколькими сотнями рыцарей, представляющих капиталистический и коммунистический блоки, передаются по телевизору, а люди на Земле, наслаждаясь упоительным зрелищем, испытывают возбуждение, которое заменяет им непосредственное участие в войне.

Но независимо от того, как трактуются такого рода сюжеты – с ироническим, пародийным подтекстом или вполне серьезно, с «эффектным» нагромождением ужасов, – суть дела не меняется, если только автор не ставит своей целью напомнить об ответственности политиков и ученых за судьбы мира, предостеречь от опасностей и бед, угрожающих существованию человечества.

В современной фантастической литературе Запада с переменным успехом борются два начала: апологетическое и критическое. Условные литературные приемы и столь же условные допущения (проецирование в будущее общественных отношений, конфликтов и противоречий, свойственных современному капитализму) используются серьезными писателями лишь как повод для постановки злободневных вопросов и выражения критических взглядов на существующий порядок вещей.

Мы уже упоминали «Восьмой ежегодник лучшего в научной фантастике», составленный Джудит Мерилл, – один из многочисленных сборников, изданных за последние годы. Рядом с рассказами мистическими, иррациональными, в той или иной мере реакционными по заложенным в них идеям, здесь напечатаны и рассказы Марка Клифтона «Опусти голову, вандал!», Джералда Керша «Небезопасный сейф» и Зенны Хендерсон «Подкомитет», где проводятся гуманные идеи. Ограничимся только одним примером.

З. Хендерсон, по профессии школьная учительница, в основу этого и других своих рассказов кладет здоровую мысль о необходимости искать пути к взаимопониманию и сотрудничеству, решать конфликты мирным путем.

Солнечную систему атакует космический флот. Непонятно, как началось столкновение и кто в этом виноват. Люди пытаются договориться, но плохо понимают пришельцев. Их делегацию изолируют, переговоры заходят в тупик. Тем временем ребенок одного из членов земной делегации подкапывается под забор и затевает игру с ребенком чужих. Туда же пробирается мать и завязывает отношения с матерью маленького пришельца. И тут выясняется, что пришельцы не питают к людям никакой вражды. На их планете иссякли некоторые минеральные вещества, необходимые для воспроизводства жизни. Инопланетяне ждут от людей помощи, хотят взаимовыгодного обмена, и разгоревшаяся война – сплошное недоразумение. Рассказ несколько испорчен сентиментальным тоном, но, в отличие от множества произведений на эту тему, появляющихся в США, завершается оптимистической нотой.

В разных аспектах развивает те же мысли и молодой французский писатель Шарль Демют. Его исходный тезис заключается в том, что вмешательство в чужую жизнь, даже с субъективно добрыми намерениями (действие происходит на далеких планетах, куда попадают земляне), может вызвать непоправимо пагубные последствия («К востоку от Лебедя», «Человек из лета» и др.).

Из самой природы фантастического образа вытекает такая его особенность, как второй план, требующий соотнесения фантазии с действительностью. Если фантастический замысел используется не ради обоснования научной или технической задачи, не только в популяризаторских целях, то в серьезном произведении этого жанра почти всегда будет содержаться подтекст – иносказание, притча, аллегория.

Горас Голд, издатель журнала «Галактика» (США), говорит, что в художественной литературе мало есть вещей, которые так же остро отражают желания, страхи, надежды, внутреннюю и внешнюю напряженность нашего времени, как научная фантастика. Прав и Сирил Корнблат, заявивший па одной из дискуссий американских фантастов, что писателя, изображающего мыслимые варианты будущего Соединенных Штатов (или всей Земли), не следует обвинять в фашизме и ни в каком другом «изме». «Он создает возможные миры, чтобы привлечь внимание к тому, что может произойти». Но для нас вовсе не безразлично, с каких позиций создается эта проблематическая социальная конструкция.

И когда американский или английский фантаст выражает свои негативные представления о будущем, нам важно понять, что это – зловещая антиутопия или «предупреждение», проникнутое болью и тревогой за судьбы мира. А между тем западная критика часто не проводит различий между тем и другим жанром, хотя валить в один котел пищу отравленную и здоровую по меньшей мере безрассудно.

Победоносное наступление коммунистической идеологии, овладевающей умами широких масс, успехи социалистического строя неотвратимо порождают реакцию со стороны идеологов старого мира. Во многих книгах современной фантастики мы обнаруживаем явную перекличку с распространенными на Западе философскими, социальными и экономическими учениями – с теорией круговорота событий, вечной повторяемости социальных процессов в разные исторические периоды (К. Райт, А. Тойнби, Питирим Сорокин), с концепцией технократического государства Джеймса Барнхэма или с теорией «элиты», противопоставляющей «пассивной массе» высокоодаренных индивидов, призванных управлять и господствовать (Э. Ледерер, Дарлингтон, Шумпетер и др.).

Антиутопия и есть одна из форм реакции против социалистических идей и социализма как общественной системы. Злобные, пасквильные фантастические романы, направленные своим острием против марксизма и первого в мире социалистического государства, получают немалое распространение в наши дни.

Тут можно усмотреть характерную закономерность. Жанр антиутопии развивается как бы толчками – в периоды, представляющие непосредственную угрозу для самого существования капиталистической формации: после первой русской революции, вызвавшей подъем рабочего движения на Западе, в первые годы Советской власти, в годы мирового экономического кризиса и после второй мировой войны, когда социалистический строй утвердился во многих странах.

«Классиков» этого жанра выдвинула Англия. За последние годы у Олдоса Хаксли и Джорджа Оруэлла, автора известного романа «1984 год», появилось немало последователей. В потоке реакционной литературы, выходящей на Западе, антиутопическая фантастика занимает далеко не последнее место.

Наряду с этим после «Войны миров» Уэллса систематически создавались романы, поднимающие острейшие социальные проблемы с целью предупредить об опасности, представить в форме фантастической гиперболы нежелательные тенденции общественного развития. Реальная угроза фашизации и духовного одичания капиталистического общества получила отражение во многих произведениях крупнейших писателей Запада, опубликованных накануне и после второй мировой войны («Самовластье мистера Парэма» и «Облик грядущего» Уэллса, «У нас это невозможно» Синклера Льюиса, «Война с саламандрами» Чапека, «451° по Фаренгейту» Брэдбери и т. д.).

Тему предупреждения в фантастической литературе ставит, например, Айзек Азимов в статье «Будущее? Напряженное!» («Fantasy and Science Fiction» № 6, 1965). Грядущие перемены – «революционные изменения первого ранга» – должны, по его мнению, затронуть четыре сферы жизни. Это «взрыв населения», «взрыв автоматизации», «взрыв информации» и «взрыв свободы». Каждому из этих «взрывов» посвящено энное число фантастических произведений. «Так или иначе, – заключает Азимов, – каждое из этих важнейших изменений, стоящих на нашем пути, в состоянии еще до того, как одно поколение сменится другим, разрушить мир, который мы знаем. Чтобы изменения в мире не привели к его уничтожению, мы должны сделать разумные прогнозы о том, куда мы идем, и начать действовать теперь же на их основе».

С оценкой Азимовым важнейших аспектов фантастической литературы «предупреждения» можно было бы согласиться, если бы американский писатель не обошел молчанием наиболее животрепещущих, волнующих все человечество вопросов, связанных с угрозой истребительной тотальной войны и фашизации некоторых капиталистических государств.

Без позитивных представлений о будущем невозможно создавать утопии. В западной фантастике после повести Уэллса «Люди как боги» трудно назвать сколько-нибудь значительную социальную утопию. Этот жанр, обогащаясь новыми качествами, с учетом положительного исторического опыта, накопленного человечеством за последние десятилетия, продолжает новую жизнь в социалистических странах («Туманность Андромеды» И. Ефремова, «Магелланово облако» С. Лема и др.). В буржуазной фантастике утопию почти совсем вытеснили антиутопия и роман-предупреждение.

Правильно предвидя или предчувствуя реальную опасность, грозящую миру, писатели Запада рисуют в своих произведениях, и подчас с большой впечатляющей силой, мрачные картины торжествующего зла. А в тех случаях, когда пытаются найти какое-то светлое, гармоническое начало, устремляются мыслью не вперед, а назад и находят убежище в уютном патриархальном прошлом. Таковы некоторые рассказы Брэдбери из «Марсианских хроник», из сборника «Золотые яблоки Солнца», некоторые из повестей Пола Андерсона или финал весьма типичной для современной западной фантастики повести французского писателя Андре Дотеля «Остров железных птиц».

Герой этой повести Жюльен Гренби, попавший на неведомый остров, сталкивается с миром кибернетических устройств, управляющих всем населением острова по законам логики и целесообразности. Подобно тому как в «451° по Фаренгейту» суд и расправу над провинившимися учиняют механические псы, здесь эту роль выполняют кибернетические гарпии – железные птицы, уничтожающие каждого, кто позволит себе хоть малейшее отклонение от установленных норм. И когда после многих приключений Жюльену Гренби вместе с его подругой удается бежать с этого ужасного острова, он находит успокоение и счастье в провинциальном французском городке – на лоне природы, в общении с богом и любимой женой...

Там же, где современная западная фантастика обращается к проблеме личности, нередко возникает цепь парадоксов. Парадоксально прежде всего отношение к самой науке. Человек, уподобивший себя творцу, нарушил законы природы, и природа (бог) жестоко за это мстит. Человек создал искусственный мир, вдохнул жизнь в бездушную машину, и машина обрушивается на своего творца. Неповиновение роботов, вытеснение людей автоматами, замена человека кибернетическим двойником – эти мотивы варьируются бесконечно. Испуг и растерянность перед фатальными силами, вызванными с помощью науки, которая служит не добру, а злу, – такими настроениями проникнуты тысячи произведений американских, английских, французских и японских фантастов.

А отсюда еще один парадокс, подмеченный Кингсли Эмисом в книге «Новые круги ада»: человек, задавленный техникой, стремится с помощью той же самой техники освободиться от техники, создать иллюзию независимости и покоя. Брэдбери решает эту тему в памфлетно-сатирическом ключе в романе «451° по Фаренгейту» (телевидение как наваждение и кошмар) и в лирическом – в многочисленных новеллах.

И не только Брэдбери. Бунт одинокого беспомощного человека против жестокой механической цивилизации, подгоняющей всех под один уровень, – сюжет столь же распространенный, как и бунт роботов.

В рассказе австралийского писателя Ли Гардинга «Поиски» герой убегает на лоно природы из огромного железобетонного города, чтобы насладиться пением птиц, полежать на траве, понюхать живые цветы. Наконец, все это он находит, и все оказывается искусственным – из синтетики. И в довершение трагедии этот новоявленный руссоист с ужасом убеждается, что он и сам не настоящий: робот, вообразивший, что он человек.

Страх и отчаяние человекоробота доводятся до обобщающего символического гротеска в знаменитой повести Фредерика Пола «Туннель под миром». Странная метаморфоза, случившаяся с конторским служащим Буркгардтом и с городом, где он живет, получает в рамках фантастического сюжета правдоподобное объяснение. После взрыва химического завода рекламная компания моделирует разрушенный город и погибших людей, чтобы проверить на них новые способы рекламы. И читатель вместе с самим Буркгардтом, который чувствовал что-то неладное, но не подозревал о своем существовании в новой ипостаси – в виде биоробота, узнает только на последних страницах, что город и его обитатели смоделированы... на лабораторном столе.

В других вариантах мистерия кибернетического века выглядит еще более зловещей. Все функции управления и контроля за деятельностью каждого члена общества передоверяются универсальному искусственному мозгу, который в конце концов либи пытается покончить с собой, не выдержав чудовищного напряжения («Все грехи мира» А. Азимова), либо, осознав свое могущество, пытается установить деспотическую власть, как это делает «мозг-гигант» в одноименном романе Гейнриха Гаузера или в рассказе «В соответствии с программой» Жиля Сартена.

Деформируется и подменяется не только сам человек, но и его психика. В сознании ошеломленного обывателя мир теряет свою целостность, воспринимается в нарочито искаженных ракурсах и пропорциях, расчленяется на элементы, громоздящиеся в хаотическом беспорядке. В таких случаях человек – только игрушка судьбы. На каждом шагу его подстерегают неведомые угрозы, опасности, ужасы, катастрофы.

Не трудно заметить в подобных сюжетах гипертрофированное и часто болезненно искаженное отражение вполне реальных противоречий капиталистического строя и вполне реальной опасности дегуманизации культуры в результате вытеснения живого, мыслящего индивида бездушными механизмами. Именно с этим связана одна из самых животрепещущих кардинальных тем современной фантастики «предупреждения».

Итак, если в антиутопиях коммунистическим идеалам противопоставлены реакционные общественные идеи и в конечном счете status quo, то в «предупреждениях» мы имеем дело с честными попытками указать, какие беды и опасности, препятствия и трудности подстерегают человечество на пути к будущему. Указать и предостеречь во имя здравого смысла, прогресса и мира на Земле.

От этих общих соображений о современной зарубежной западной фантастике мы хотели бы перейти к той полемике, которая возникла между авторами этой статьи и американскими писателями-фантастами.

В нашей статье «Будущее, его провозвестники и лжепророки» («Коммунист» № 2, 1964) из разных аспектов проблемы социального моделирования был выбран один-единственный: соотношение фантастических идей и образов с философскими и социологическими концепциями нашего времени. Основные положения иллюстрировались недавно изданными произведениями писателей-фантастов Запада и социалистических стран.

Эта статья вызвала отклик в Соединенных Штатах. Отрывки из нее с кратким предисловием от редакции и репликами Айзека Азимова, Пола Андерсона, Макрейнольдса и Рэя Брэдбери напечатаны в «Fantasy and Science Fiction» (№ 10, 1965) – одном из самых распространенных американских научно-фантастических журналов.

К сожалению, редакция этого журнала познакомила читателей не с полным текстом статьи, а всего лишь с тенденциозной подборкой механически скомпонованных цитат. И это, конечно, не могло не привести к недоразумениям, тем более что редакция «Fantasy and Science Fiction» исключила в своем «монтаже» все, что говорилось о социалистической научной фантастике и ее существенных отличиях от западной.

Но отрадно заметить, что американскими писателями были высказаны мысли, создающие почву для установления контактов и поисков взаимопонимания между советскими и американскими фантастами: никакие раздирающие мир противоречия не могут быть разрешены с помощью новейших разрушительных средств, ведущих к непоправимой катастрофе.

Азимов в подтверждение этой мысли цитирует свое предисловие к изданному в США сборнику советской научной фантастики:

«И все-таки, в общем, я хочу верить, что советские граждане и в самом деле желали бы видеть пришествие царства любви, когда народы перестанут поднимать меч друг на друга и забудут о войнах.

Почему бы им не хотеть этого!

Если бы только мы могли верить в то, что они хотят этого, и если бы они поверили в то, что мы хотим того же самого, тогда, вероятно, все бы в конце концов пошло хорошо».

Азимову вторит Макрейнольдс:

«Я думаю, – пишет он, – что социально-экономические учреждения всего мира, включая учреждения Советского Союза, находятся в состоянии развития. Я в достаточной степени оптимист, чтобы верить, что у нас есть все шансы сделать этот мир чертовски приятным по сравнению с тем, что было в прошлом. Но я в то же время не так слеп, чтобы не понимать того, что если современная политика великих держав будет продолжаться, то нам еще при жизни придется быть свидетелями мирового хаоса».

Тревогой за будущее, озабоченностью судьбами мира и человечества проникнуты и грустные слова Брэдбери:

«Я всегда думал, что дело научной фантастики – учить нас, беседуя с нами о нашей былой глупости, о нашей глупости в настоящем и о нашей глупости в будущем. Мы осыпаем друг друга словами и упорно не понимаем того, что могло бы быть понято, если бы мы оказались в одной комнате, смотрели бы друг другу в лицо и выяснили бы наши взаимные человеческие отношения. Любое разрушение в будущем совершит не группа несчастных безумцев, а две группы слепцов, движущихся в темноте и отказывающихся от дружеского контакта и взаимопонимания. Я лично верю, что мы не будем уничтожать друг друга и что мы сблизимся, хотя мы и безумцы».

Пол Андерсон, подчеркивая свое несогласие с доктриной коммунизма, тем не менее признает: «Коммунизм воплощает благородную идею о том, что люди способны совершенствоваться, что судьба их может быть улучшена и что долг каждого индивидуума помочь этому улучшению... Я знал многих коммунистов и спорил с ними. Когда спор шел в вежливой форме и мы больше искали взаимопонимания, чем старались обвинить друг друга, мы всегда к нему приходили. Так, например, я понял, что одно из коренных наших разногласий состоит в том, что у них больше веры в человеческий разум, чем у меня».

Не будем сейчас говорить о том, что нам трудно принять апелляцию Азимова к библейскому «царству любви», точно так же, как и метафору Брэдбери о «двух группах слепцов, движущихся в темноте». Гораздо важнее в этих заявлениях отметить искреннее стремление отыскать в первую очередь не то, что нас разделяет, а то, что в какой-то степени может сблизить.

Принципиальные расхождения начинаются там, где американские писатели противопоставляют коммунизму свое понимание свободы. И в этом отношении наиболее показательны высказывания Пола Андерсона, полагающего, что коммунистический идеал «из-за присущего ему догматизма, обязательно вступает в конфликт с не менее благородным идеалом свободы».

Это старая песня! Против понимания свободы как осознанной необходимости «ниспровергатели» марксизма выступают со времен его зарождения. Но любопытно еще и такое признание Пола Андерсона, которое следует непосредственно за его толкованием «идеала свободы». «Американцы, – заявляет он, – такой свободой не пользуются, никогда не пользовались и никогда не будут пользоваться ею. Не так уж порабощены и люди за «железным занавесом». Что я хочу показать, так это только контраст между ориентацией, высшими ценностями и конечными целями обоих обществ. Так как литература по необходимости всегда есть упрощение жизни, то конфликт легче увидеть в ней, чем в запутанной и вечно меняющейся сфере современной политики».

Не найдя воплощения идеала свободы ни за «железным занавесом», ни в своей стране. Пол Андерсон пытается утвердить этот идеал в собственных фантастических сочинениях.

Как и многие его коллеги, Андерсон видит в истории лишь хаотическое нагромождение событий, где нет и не может быть никаких закономерностей. И потому ему ничего не стоит замещать в своих произведениях современные отношения канувшими в лету патриархальными порядками. И даже корда он переносит действие на просторы вселенной, далекое будущее фатально оказывается все тем же прошлым.

Высказывания Макрейнольдса затрагивают проблему изображения будущего. «Очевидно, – заявляет он, – что когда писатели-фантасты основываются на данных из области политической экономии, то им легче представить себе антиутопию, нежели совершенное общество будущего. На каждое произведение типа «Взгляд назад» Беллами приходится несколько произведений типа «1984 год» Оруэлла. Одна из причин этого, возможно, заключается в следующем: большинство наших писателей убеждены в том, что современные социальные учреждения настолько совершенны, что всякое изменение их может быть только в худшую сторону». Для Макрейнольдса не имеет ценности ни одна из существующих социальных систем:

«В свое время, – пишет он, – я опубликовал рассказы о мире будущего, основанном на анархизме, технократии, социализме, коммунизме (вариант, принятый в Советском Союзе, и вариант, осуществляющийся в Югославии), синдикализме, промышленном феодализме, государственном капитализме и различных комбинациях этих общественных формаций. Некоторые из этих рассказов оптимистичны, другие нет. Это зависит от рассказа и его задач.

Любой из предложенных «вариантов будущего» становится для Макрейнольдса не более чем литературным экспериментом. Так он демонстрирует широту своих взглядов в противовес однозначности коммунистической доктрины.

Его реплика завершается на высокой ноте:

«Вы считаете, что многим американским и английским писателям трудно создать оптимистический рассказ о будущем, в котором капитализм уже перестал быть господствующей социальной системой, а сменился чем-то более соответствующим дальнейшему развитию. Пусть так. Но тогда покажите нам рассказ советского писателя-фантаста о чем-то более совершенном, чем то, что вы называете коммунизмом!

Или вы утверждаете, что уже завершили свою социальную эволюцию? Что дальше уже немыслимо ничего, что могло бы быть совершеннее системы, существующей сейчас в Советском Союзе?»

Макрейнольдс не знает, что коммунизм никогда не изображался его теоретиками застывшей формацией, ограничивающей возможности дальнейшего совершенствования и развития. Напротив, чем больше достигнуто, тем больше остается впереди. И это относится к самому человеку и к общественному устройству, которое не может быть неизменным и стабильным, и к безграничным перспективам познания и покорения природы. Не зная, видимо, этого, Макрейнольдс полагает, что советская социальная фантастика заполнена розовыми утопиями, где коммунизм с барабанным боем вторгается в будущее.

Если бы Макрейнольдс был лучше осведомлен в нашей научно-фантастической литературе, он убедился бы, что все обстоит не так, как ему кажется. Коммунистическое будущее отнюдь не изображается в советских утопических романах (мы, употребляем этот термин за неимением лучшего) в тонах сплошной идиллии, как полное благополучие, самоуспокоенность, отсутствие всяких-конфликтов. Напротив! Герои произведений, действие которых переносится в грядущие века, вечно в исканиях, испытывают чувство неудовлетворенности достигнутым, дающее стимул к дальнейшему поступательному движению. Они полны жажды деятельности, задумывают и совершают грандиозные дела, идут на подвиги. Подробно раскрывая новые общественные отношения, авторы новейших коммунистических утопий видят безграничные возможности для приложения сил и способностей наших далеких потомков. Непрерывное устремление вперед – в вечном поиске – является для них естественной нормой поведения и главным стимулом дальнейшего развития общества. Это одинаково относится к столь разным и непохожим одно на другое произведениям, изображающим мир будущего, как «Туманность Андромеды» и «Сердце Змеи» И. Ефремова, «Далекая Радуга» и «Возвращение. Полдень XXII-й век» А. и Б. Стругацких, «Докучливый собеседник» и «Скиталец Ларвеф» Г. Гора, «Легенды о звездных капитанах» Г. Альтова, «Леопард с вершины Килиманджаро» О. Ларионовой и многие другие.

Макрейнольдс, вероятно, и не подозревает, что у нас создаются не только утопии, но и «предупреждения». Разумеется, они не имеют ничего общего с антиутопиями типа «1984 год» Оруэлла, но в них смело говорится о тех огромных и неизбежных трудностях, с которыми сталкивается человечество, расчищая себе дорогу в грядущее. И только недальновидные критики могут принять «Страну Дономагу» И. Варшавского, негативные социальные построения братьев Стругацких («Трудно быть богом», «Попытка к бегству», «Хищные вещи века») или кибернетические памфлеты А. Днепрова за выражение авторских идеалов.

Однако и в тех произведениях, которые мы относим к коммунистическим утопиям, и в тех, которые мы называем предупреждениями, советские писатели исходят из марксистско-ленинской теории общественного развития. Иначе говоря, их социальные концепции, даже выраженные языком фантастических образов, опираются на научное понимание исторического процесса.

Нет исторического подхода и в реплике Рэя Брэдбери. Мы не сомневаемся в гуманных побуждениях этого замечательного художника и в его искреннем желании улучшить отношения между нашими странами. Но в своих рассуждениях он так далек от реального хода истории.

«Россия, – пишет Брэдбери, – меняет свои убеждения под влиянием развивающейся техники и индустриализации и начинает походить на Соединенные Штаты, тогда как Соединенные Штаты под натиском требований и нужд масс некоторыми своими сторонами начинают походить на русское общество. Хотим мы этого или нет, но это будет происходить независимо от того, чего желает каждая из наших стран и чем она стремится быть, до тех пор, пока одна не станет зеркальным отображением другой. Те из нас, кто наблюдает, поняли, что этот процесс начался уже много лет назад. Для всего человечества это будет только выгодно».

Талант Брэдбери получил мировое признание. Он оригинален, самобытен, неповторим. Но в его взглядах на будущее ощущается влияние распространенной сейчас в кругах буржуазных социологов фальшивой теории так называемой «конвергенции» капитализма и социализма – их последующего слияния в «единое индустриальное общество».

И если мы не можем принять предложенный Брэдбери рецепт «синтеза» капитализма и социализма на основах экономического прогресса, то хочется только приветствовать его пожелание установить постоянный обмен духовными ценностями.

«Мы должны, – пишет он, – узнать друг друга, это совсем просто и совершенно необходимо. Где бы ни существовали тирания и гнет, каждая страна должна стараться обнаружить и устранить их. Я искренне надеюсь, что мы можем читать произведения друг друга без всякого предубеждения и принимать их как вполне обоснованные рассказы, созданные народом, искренне желающим выдвинуть свою точку зрения».

Конечно, никто не ждет, что в результате впервые состоявшегося обмена мнениями между советскими критиками и американскими писателями-фантастами наши оппоненты станут на платформу научного коммунизма. Да и они вряд ли рассчитывают обратить нас в свою веру. Тем не менее возможность диалогов и встреч нужно только приветствовать.