МЫ ЖИВЕМ НА ЗЕМЛЕ

Для многих из нас Игорь Всеволодович Можейко (Кир Булычев) стал человеком, через творчество которого мы соприкоснулись с миром фантастики. Перипетии бесконечного сериала о похождениях Алисы Селезневой, коллективное сочинительство на страницах «Пионерской правды» вызывают сейчас теплые ностальгические чувства и воспоминания о «застойной» пионерской молодости.

После этого мы прочитали и вполне взрослые произведения Кира Булычева, выводящие писателя далеко за рамки приписанного ему имиджа «оптимистического автора подростковых вещей», такие, как наполненный юмором «Глубокоуважаемый микроб» или довольно мрачная «Смерть этажом ниже», где поднимаются остроактуальные проблемы современности.

Не будет преувеличением сказать, что Кир Булычев – это человек, встреча с которым была интересна многим любителям фантастики, как бы они ни относились к творчеству писателя. Маевские «фэны» имели такую возможность – усилиями клуба фантастики МАИ «Флаер», в один из вечеров была организована встреча с писателем в ДК института.

Надо сказать, что Игорь Всеволодович оказался еще и очень хорошим рассказчиком, человеком откровенным и доброжелательным. Его выступление было записано на магнитофон. К сожалению, напечатать стенограмму полностью невозможно из-за дефицита газетной площади, и мы предлагаем вашему вниманию отрывки из нее.

Первый вопрос был традиционным:

– Расскажите, пожалуйста, как у Вас возник псевдоним – Кир Булычев?

– Есть на эту тему у меня стандартный апокриф. Я уже не уверен, что это было именно так, потому что я сам уже несколько раз рассказывал. Но основа ее, в общем, правдивая. Она начинается с журнала «Искатель». В то время, в 1966 году, я был очень близок к журналу «Вокруг света», и мы очень дружно жили. И там случилась вот такая беда: была напечатана обложка, офсетная, тиражом в триста тысяч, а рассказ, к которому она была напечатана, вылетел в цензуре. Рассказ был какой-то переводной, и почему он вылетел – сейчас я, честно говоря, уже не помню и даже не помню, какой был рассказ. Главное, что существовала обложка, и так как надо было делать новую, значит, что все лишаются премии, и у всех в журнале масса неприятностей.

И у кого-то родилась светлая идея: взять и написать рассказ по существующей обложке. Обложка была сложная для рассказа: на ней был изображен стул, на стуле – банка, а в банке – динозавр. Мы все разбежались по домам, написали несколько рассказов, по-моему... Ну а кончилось тем, что рассказов-то было всего два или три, поэтому конкурс у меня был небольшой. Потому что как-то лень всем стало: знаете, пошутили и разошлись. Но я написал и поставил таким образом редакцию «Искателя» в положение, когда они, в общем, вынуждены были этот рассказ напечатать, – или иначе они премии лишались. (Смех в зале).

И рассказ этот был напечатан. Он был достаточно прост. Фотокорреспондент какого-то журнала присылает телеграмму с Дальнего Востока, что динозавры не вымерли, что пойман живой. Ну, собирается платформа, там большая суматоха, а в этот момент корреспондент приезжает в редакцию, привозит банку с динозавром и говорит, что они не вымерли, но сильно измельчали. (Смех в зале).

Значит, рассказ был напечатан. А к тому времени я уже кончал аспирантуру и представил себе, что приду в институт, когда это будет напечатано, и мне скажут: «Вот вы, товарищ Можейко, на овощную базу не пришли, к товарищу Иванову не по-товарищески отнеслись, опоздали на собрание...», – или еще что-нибудь такое, – «И еще пишете фантастику!» Вот это: «И еще пишет!», – мне стало так страшно, что я решил скрыться за псевдонимом. А так как времени на это не было, то я взял имя своей жены, фамилию мамы и составил из этого такое вот механическое образование и, полагая, что это мой первый и последний рассказ, написал: «Кир Булычев», А уж потом, когда я увидел его напечатанным, и он уже стал каким-то осязаемым... И подпись эта – она как бы оторвалась от меня и уже звучала, существовала сама по себе. И менять ее мне как-то было уже неудобно перед этим Киром Булычевым. Вот так он и остался.

Потому ли, что среди пришедших на встречу было немало людей пионерского возраста, или же потому, что детские книги интересны не только детям, но это часть творчества писателя подверглась пристальному вниманию.

Среди других был задан вопрос о некоторых противоречиях, замеченных в серии произведений об Алисе Селезневой, на что Кир Булычев сказал следующее:

– Знаете, я вот написал какое-то количество книжек про Алису и постепенно проникся отвращением к ней и ко всем этим ее друзьям. А получилось это так: у меня была репутация оптимиста и детского писателя. Я приходил в Детгиз и говорил, что я хочу, допустим, написать взрослую повесть, а мне говорили: «Что ты, что ты, на взрослую у нас очередь на шесть лет вперед, а вот экологическая ниша для оптимистических авторов подростковых вещей у нас открыта специально для тебя». (Смех в зале).

И я садился и писал, ковал очередную Алису, а ведь есть такой закон, который всем известен, что «Три мушкетера» всегда лучше, чем «Двадцать лет спустя», и лучше, чем «Десять лет спустя». Все продолжения всегда хуже, чем начало. И поэтому я должен признаться, что последние книжки про Алису – они все-таки составлены уже из отработанных кирпичиков, это как бы я ни старался. Я честно говорю – стараюсь находить какие-то новые пути, новые ходы... И все-таки понимаю, что с этой Алисой, к сожалению, исписываюсь.

По ходу встречи вопрос о продолжениях возник еще раз:

– Вы сказали, что продолжение, по Вашему мнению, всегда хуже, чем начало...

– Да.

– И в то же время недавно появился «Поселок» с продолжением – «Перевал» и «За перевалом».

– Но ведь «Перевал» получше будет, а?

 – Между нами разница довольно большая. Вот как и почему возник именно второй вариант?

– Знаете, почему? Мне самому в этой повести не хватало конца. Мне хотелось самому узнать, что будет дальше. Это я только удовлетворял собственное любопытство.

Ведь писатели довольно четко, по-моему, делятся на две категории. Есть люди, которые продумывают структуру вплоть до мелочей того, что они будут делать, и только потом садятся работать. И обычно быстро работают. И есть писатели моего типа – мне интересно знать, чем все кончится. Поэтому для меня процесс писания – он процесс и чтения тоже: я сам себя читаю. Поэтому я обычно знаю в общем, что я хотел бы написать, но никогда конечный результат не равен тому, о чем я думаю вначале.

Герои Кира Булычева, как правило, обыкновенные люди – «такие же, как мы» – и близкие, возможно, самому писателю. Происходящие с ними события подчас умышленно приземлены, немасштабны, тесно связаны с повседневностью, бытом, а фантастика присутствует лишь как элемент, случай.

Существует мнение, что в противовес так называемой «реалистической литературе», к фантастике обращаются лишь как к «эзопову языку» для иносказательного выражения тех же сегодняшних проблем. А что думает по этому поводу Кир Булычев?

– Если бы в нашей стране можно было бы писать обо всем, что думаешь и чувствуешь, Вы все равно остались бы фантастом?

– А вы знаете, что в фантастике масса того, что еще сегодня все равно не говорится. Я – человек слабый. Я – не лидер, не вождь, не характер. Поэтому я теперь начинаю доставать какие-то свои рассказы, которые я писал раньше, и обнаруживать с горем, что они отлично печатаются сегодня, и даже их отдавать... Вот, допустим, рассказ у меня в «Огоньке» недавно был, который в самом деле написан был довольно давно, но просто тогда мне даже в голову не приходило: как так я могу его напечатать?! А сейчас никто и не заметил.

У меня это кончилось тем, – с такой скоростью меняется жизнь, и в фантастике тоже, – что два года назад я написал повесть, и мне показалось, что ее нужно быстро-быстро напечатать, изо всей силы постараться, что я этим говорю какое-то слово. Ведь фантастика – она актуальнее во многом реалистической литературы. Я не беру сейчас публицистику, я говорю о художественной литературе. И в фантастике ты иногда можешь сказать более острые вещи, чем может сказать реалистическая литература. Возьмите тех же Стругацких – в свое время, когда они у нас были единственными, у кого были характер и сила для того, чтобы это говорить. Я тогда стал искать кооператив, который бы за мой счет эту книжку издал. В результате я нашел такой для меня очень удобный случай, когда кооператив за мой счет эту книжку напечатал, а потом издательство «Московский рабочий» допечатало ее тираж до ста тысяч и со мной рассчиталось как по обыкновенным ставкам – то есть я ничего на этом деле не потерял. Я к чему: книжка в результате вышла этой зимой. И когда я ее прочел сам, я понял, что она в значительной степени фельетон вчерашнего дня. Было так обидно. Знаете, вот уже два года назад я смотрел вперед и говорил сам себе: «Ах, какой я смелый!». А сейчас – нет, оказывается, я далеко не смелый. Я просто опаздываю.

(Примечание: речь шла о книге «Смерть – этажом ниже»).

Разговор на встрече шел откровенный и касался в том числе и подробностей литературы кухни. Например, один из читателей задал такой вопрос:

– С повестью «Звездолет на Вятке» или, под другим названием, «Звездолет в лесу», произошла такая непонятная история: в свое время, как раз на мою пионерскую молодость это пришлось, было написание ее читателями в Пионерской правде» под Вашим руководством – как я сам помню. И потом она появилась...

– Под моей фамилией. И таким образом, я обокрал бедных детей и еще приют. (Смех в зале). Дело в том, что когда-то родилась в «Пионерской правде» идея: писать повести вместе с читателями. Таких повестей было напечатано, по-моему, штук пять в общей сложности. Просто вы уже вышли из пионерского возраста, а они все печатались. Значит, как это делалось?

Представьте себе «Пионерскую правду». Это комната большая, в которой сидят три дамы. Одна из них занимается музыкой, другая занимается еще чем-то, а третья занимается литературным отделом в «Пионерской правде». Значит, есть одна милая женщина. Я прихожу туда, и мы обсуждаем, какую повесть я мог бы написать. После этого я иду домой и пишу эту повесть, потому что, особенно в прошлые времена, никто бы тебе не разрешил напечатать повесть, которая не прошла цензуру. Где вы живете – в Америке, что ли? Когда повесть готова, мы ее приносим в «Пионерскую правду» и печатаем первую главу.

После этого приходит тринадцать тысяч писем от читателей. Тринадцать тысяч писем – это вот такая гора. Их надо прочесть. Ну, естественно, все понимают, что никто их никогда не прочтет, потому что до следующего номера три дня, на чтение – два. Но существует бюрократическое правило, по которому нельзя выкинуть письмо, если оно не прочитано. Ни одна организация не имеет права. Значит, письмо надо вскрыть, а потом выкинуть. (Оживление в зале). Созываются все знакомые и незнакомые для того, чтобы вскрыть и выкинуть. Я помню, что однажды папа одного из читателей привел с собой двадцать курсантов академии Дзержинского, с ножами, которые сидели весь день и резали эти письма. (Смех в зале).

Это не потому, что все какие-нибудь очень циничные, – я просто прошу вас понять, что мы живем на Земле. И главная цель, которая преследовалась мною и редакцией, когда делалась эта повесть, – чтобы дети, которым скучно, занимались делом, и что-то у них в голове двигалось. Чтобы они прислали эти письма, чтобы они участвовали... Понимаете? Чтобы они как-то шевелились, чтобы людей расшевелить. А после этого в пределах тех возможностей, которые у нас были, мы прочитывали пятьдесят, сто писем – вдвоем, ну, сколько мы можем прочесть? И мы из них брали, если нам попадались, интересные фразы. При условии уже существования общего сюжета невозможно из-за каких-то писем менять сюжет. Если ты меняешь основной сюжет в повести, которая идет из номера в номер, и не будешь знать, чем она закончится, то вернее всего она ничем не кончится. Это же работа – придать сюжет.

Поэтому это не от большого цинизма, а вот просто так получалось. Поэтому я считал себя вправе грабить приют дальше, потому что иначе бы эти повести не были опубликованы. А когда я приходил в издательство и говорил: «Ну, хорошо, давайте напишем: «Булычев и другие»... И тринадцать тысяч помощников», – там смотрели на меня и улыбались, и правильно делали.

(Примечание: Игорь Всеволодович поступал совершенно честно – ибо под своей фамилией он печатал первоначальные, авторские варианты этих повестей, которые весьма существенно отличаются от того, что печаталось «Пионерской правдой»).

Провел вечер и записал председатель КЛФ МАИ «Флаер» М. Качелкин. Материал к печати подготовили члены КЛФ МАИ «Флаер» М. Качелкин, В. Копанев, О. Колобков.