«ДУШУ И УМ ТЕСНЯТ»

В двадцатые годы появился - сначала в США - журналистский термин "разгребатели грязи". Так называли тех, кто писал на болезненные общественные темы - о нищете, о бездомности. Булгаков был из таких писателей-исследователей: каждая его вещь, от романа до фельетона, есть акт социологического анализа, точного и бесстрашного. Это видят его читатели. Но литературная жизнь наша шла до последнего времени так, что исследователям Булгакова пришлось притворяться, будто они этого не замечают и сатира замечательного писателя направлена только и исключительно против "московской обывательской... среды конца двадцатых годов с ее, как тогда говорили, "отрыжками нэпа", что он "издевается над мещанством, над пошлостью, приспособленчеством, корыстолюбием" (К. Симонов), и только. На деле Булгаков не знал запретных тем, что при внимательном чтении его вещей буквально поражает. В годы разрухи он писал, до какой степени она вызвана расхлябанностью. В годы репрессий писал о репрессиях.

Поэтому сейчас мы как бы начинаем писать о нем заново.

Попытаемся разобраться, зачем нам, сегодняшним, умудренным за полстолетия многими опытами, нужны социологические размышления писателя старшего поколения. Пример возьмем не самый сложный, кажущийся даже простым, - жилищную проблему. Пример тем, что за полвека, прошедшие после смерти Булгакова, проблема не разрешена и, более того, остается мучительной.

Но Булгаков-то стал писать о московских квартирах почти семьдесят лет назад, едва поселившись в Москве, в голодном и холодном 1921 году. И писал вплоть до смерти своей. Если упомянуть лишь самые известные его вещи, то тема жилища присутствует в "Дьяволиаде" и "Роковых яйцах", очень сильна в "Белой гвардии" и в "Зойкиной квартире", главенствует в рассказе "№ 13. Дом Эльпит Раб-коммуна" и повести "Собачье сердце", пронизывает "Мастера и Маргариту". Этой темы нет разве что в "Мольере" - другой век, другие страсти.

Линия очень заметная и, естественно, она не оставлена критиками без внимания. Но, отмечая ее присутствие, булгаковеды как бы боялись углубляться и явно или неявно пытались объяснить этот лейтмотив личными причинами. Известно, что Булгаков полной мерой хлебнул страдания из-за плохого жилья. "Как я существовал в течение времени с 1921 по 1923, я вам писать не стану. Во-первых, вы не поверите, во-вторых, это к делу не относится", - сказано о его жилье тех лет, крошечной каморке в мансарде, в коммунальной квартире. А в очень личной почти автобиографической книге "Белая гвардия" дом Турбиных сделан истинным центром счастливого бытия. Не дом даже, квартира с маленькими комнатами, кремовыми шторами, роялем и изразцовой печью. Так вот, кремовые шторы в особенности не давали покоя критикам. Булгакова обвиняли не то в мещанстве, не то в буржуазности и из-за трогательной его любви к дому детства, к "семи пыльным и полным комнатам".

Думается, здесь все не так. Булгаков знал, что доброго человека растят не только родители, школа, окружение; растит дом. Стены добру учат. А мы забыли. Жилищный кризис жмет на нас уже два поколения, он исказил само понятие хорошего жилья: слишком долго мы мечтали хотя бы о выносимом. Ушло из памяти то, что сто двадцать лет назад сформулировал Достоевский: "...Низкие потолки и тесные комнаты душу и ум теснят!"

Приведу один лишь пример. Прекрасный и умный драматург Виктор Розов опубликовал в "Литературной газете" большую статью. В частности, там говорится о подростке, бежавшем из колонии для малолетних преступников, чтобы убить свою мать. Причина всего - и того, что ребенок попал в колонию, и попытка убийства - такая: "...У мальчика умер отец, мать нашла сожителя, а комната одна. Приходит мужчина - мальчик марш на улицу В снег, в мороз, в дождь, в жару" Писатель как бы не видит собственной ремарки "комната одна" и взывает только к абстрактной нравственности: "Вот вам и древнегреческая трагедия в наши дни! Совершенное злодеяние вызывает ответное. Образуется порочный круг". Не замечает, что "порочный круг" не образовался бы, имей семья две комнаты. Что уж говорить о следующем вопросе: а если б отец был жив, хорошо ли подростку жить в одной комнате с молодыми родителями?

...Может быть, не наша вина, а наша беда в том, что, полагая себя марксистами, мы постоянно забываем: общественное бытие определяет человеческое сознание. Булгаков не был марксистом, но не забывал этого никогда.

Год 1925, шестой от начала московского жилищного кризиса. Писатель заканчивает повесть "Собачье сердце". Это фантастическая вещь. Гениальный врач профессор Преображенский, проживающий в известном каждому москвичу Обуховом переулке, делает невероятную операцию. Он пересаживает собаке человеческие железы, и пес превращается в человека. Это новое существо - не помесь человека с собакой, как было у Уэллса в "Острове доктора Моро", не отвратительное чудовище, как у многих фантастов - от М. Шелли до К. Чапека. Обыкновенный человек небольшого росточка, правда, хулиган, пьяница, потенциальный убийца. Но в жизни это ох как бывает... И фамилию он принимает простецкую, хоть и "собачью", - Шариков. Но обыденность, узнаваемость героев как бы обрубает фантастический сюжет, начинается действие вполне реалистическое.

Преображенский - мировая знаменитость, поэтому за ним сохранена квартира в семь комнат - по тем временам, да и по теперешним, невероятно большая. Домовый комитет не смеет его "уплотнить", и потому председатель домкома Швондер ненавидит профессора. Бывший пес, а ныне человек, Шариков, оказывается для Швондера сущей находкой бывший пес начинает претендовать на "жилплощадь", требуя у профессора свои законные "16 квадратных аршин" (примерно 8 квадратных метров)... Домком с восторгом идет ему навстречу, и ситуация становится трагической. Профессор не может жить под одной крышей с хулиганом. Гордый, веселый, победительный человек стареет, сгибается, становится как бы иной личностью.

Несомненно, за квартирным конфликтом скрывается другой, крупномасштабный. Это сшибка между старой интеллигенцией и нечистой пеной, всплывающей на волне великой революции. Как бы предчувствуя страшные события тридцатых годов, Булгаков заставил профессора произнести вещие слова: "...Если кто-нибудь, в свою очередь, натравит Шарикова на самого Швондера, то от него останутся только рожки да ножки". Однако же характерно, что в основу сюжета Булгаков положил именно квартирный конфликт - и разыграл его как бы в той же профессорской квартире, что описана в "Белой гвардии", в тех же "семи пыльных и полных комнатах".

Этот акцент тем более примечателен, что тогда Булгаков считал "квартирный вопрос" легкопреодолимым. Годом раньше в "Роковых яйцах" он предсказал, что к 1926 году "американо-русская компания" застроит Москву, "раз и навсегда прикончив тот страшный и смешной жилищный кризис, который так терзал москвичей в годы 1919-1925". Примечательно, что он не желал мириться с временным, преходящим - "смешным" - явлением, ибо оно подрывало человеческую нравственность, толкало даже самых хороших людей на бесчестные поступки, вплоть до преступлений. Именно это и показано в финале "Собачьего сердца", обозначено точно и недвусмысленно: "Преступление созрело и упало, как камень..." Преступление совершает благородный герой, профессор Преображенский: не в силах переносить соседство бандита, дойдя до крайности он делает обратную операцию - вшивает Шарикову собачьи железы, и тот опять становится "милейшим псом". Сомнений нет, это преступное деяние, как сказал бы юрист, - человек фактически убит. Для нас здесь чрезвычайно важна двойственность булгаковской оценки события: объективно он своего героя обвиняет: "преступление", субъективно же явно оправдывает.

Проходят годы. Через двенадцать лет, совсем другим человеком - не писателем начинающим, однако уже известным и успешным, битым, травленым, отлученным от литературной работы, - Булгаков неожиданно начинает вещь из жизни двадцатых годов, невероятно смешную и столь же трагичную, "Театральный роман". Бросает его, видимо, поняв, что время жизни истекает и едва ли успеть с "Мастером и Маргаритой". В незаконченной этой вещи мы находим массу деталей из жизни Михаила Афанасьевича, при том, что действие по замыслу кончается самоубийством героя. Так вот, символом беды и неминуемой гибели служит жилище: "омерзительная комната" в мансарде, с керосинкой "на полу в углу", рваным диваном и абажуром, свернутым из газеты. (И опять вспоминается "Белая гвардия": "...И еще хуже, когда абажур сдернут с лампы. Никогда. Никогда не сдергивайте абажур с лампы! Абажур священен".) Самый выразительный, по-моему, знак беды - у героя-писателя умирает кошка, единственное близкое существо. Гаснет в углу, как керосинка: "...Я застал ее неподвижной в углу на боку". Кошка, символ дома, домашнего уюта. Булгаков написал эти слова в то самое время, когда в "Мастере и Маргарите" шлифовался рассказ о коте Бегемоте, не расстававшемся с примусом, символом коммунальной квартиры и домашнего неуюта в Москве тридцатых годов. И этим примусом Бегемот с веселым наслаждением поджигает "нехорошую квартиру" - речь о ней пойдет чуть дальше.

Опустив по дороге несколько существенных вех, мы подошли к "Мастеру и Маргарите", роману, с которого началась мировая слава Булгакова. Попытаюсь показать, что и здесь звучит лейтмотив жилья, что он раскрывает генеральную булгаковскую идею: общественная нравственность теснейше связана со всем человеческим бытом.

Начнем с того момента в одной из первых глав, когда сатана-Воланд появляется в квартире Степы Лиходеева, директора театра Варьете. Появляется - и выкидывает из нее хозяина, мгновенно перебрасывая его в Ялту. Эпизод пресмешной, и вот, веселясь и потирая руки от удовольствия, читатель не обращает внимания на некоторые несообразности. Воланд вдруг заявляет хозяину квартиры: "...Кое-кто из нас здесь лишний в квартире. И... этот лишний - именно вы!" И свита Воланда тут же обосновывает это, прямо скажем, странное заявление. "...Они в последнее время жутко свинячат. Пьянствуют, вступают в связи с женщинами, используя свое положение, ни черта не делают... Начальству втирают очки!". Это - Коровьев; за ним вступает Бегемот: "Машину зря гоняет казенную! - наябедничал и кот, жуя гриб" Затем - Азазелло: "Я... вообще не понимаю, как он попал в директора...". Неужто Степу наказывают выселением из квартиры за служебное несоответствие? Но, простите, за это надо гать с работы, а не из квартиры... В том и дело: Воланд и компания придираются к первому попавшемуся поводу, чтобы выжить Степу и занять его жилье. Поскольку же всемогущему сатане никаких поводов не требуется, все происходящее - пародия на квартирную склоку.

Современный читатель может подумать, что Воландовы фокусы специфически дьявольские и к реальной жизни отношения не имею Но не любой читатель - есть еще москвичи, которые помнят, какими способами, бывало, пытались избавляться от соседей по коммунальной квартире чтобы занять их "жилплощадь". Булгаков дал соответствующую картинку, отнеся ее на дальний конец романа: "Свет надо тушить за собой в уборной... а то мы на выселение на вас подадим!". Логика, в сущности, та же, хотя пользуется ею не дьявол, а обыкновенная москвичка. Чины Воландовой свиты ведут себя, как люди, "подавая на выселение" на Степу, донося на него Воланду... Булгаков это и обозначает, говоря: "наябедничал и кот". Ябеда, в старом обиходе, донос.

Булгаков, однако, на этом отнюдь не успокаивается. Дав читателю отдохнуть от квартирной темы - совсем немного, - он рассказывает, что происходит вокруг той же Степиной "нехорошей квартиры". Сейчас же после смерти другого жильца, Берлиоза, в домком поступают тридцать два заявления с "претензиями на жилплощадь покойного". "В них заключались мольбы, угрозы, кляузы, доносы... указания на несносную тесноту и невозможность жить в одной квартире с бандитами... два обещания покончить жизнь самоубийством...". Если принять этот период не за бойкую и неуместную насмешку над обывателем, а всерьез, становится страшно. Булгаков всегда был точен, - если он указал количество "жалоб", значит, цифра ему зачем-то понадобилась. Так вот, дом, о котором идет речь, известен: это дом 10 по Большой Садовой. Он не очень велик - почти из половины квартир поступили эти заявления. И вспомним о профессоре Преображенском, который пошел на убийство из-за "невозможности жить" рядом с бандитом...

Человеческая трагедия. Писатель прямо говорит о ее сути: героиня романа Маргарита должна бы быть счастлива, поскольку она "не знала ужасов житья в совместной квартире". "Адских мучений", как припечатано в "Театральном романе".

Зафиксируем цепочку: квартиры - кляузы - ябеды - доносы. Донос определяет судьбы не только проходных персонажей "Мастера и Маргариты". По наветам гибнут два центральных героя, носители булгаковской идеи, Мастер и Иешуа Га-Ноцри.

Сначала о Мастере. У него есть только любимая женщина и единственный друг, Алоизий Могарыч. Мастер говорит об этой дружбе как о чем-то очень важном для него. История же Мастера такова: он пишет роман, за который его травят критики, причем их статьи - несомненные политические ябеды. Писатель заболевает от страха, и недаром: его арестовывают. Когда же возвращается, подвальная квартирка (одна комната "совсем малюсенькая", другая "громадная комната четырнадцать метров") оказывается занятой. "В комнатах моих играл патефон", вспоминает Мастер. Здесь рассказ его прерывается, и только через сто сорок страниц обнаруживается владелец патефона. Азазелло допрашивает Алоизия Могарыча: "Это вы... написали на него жалобу сообщением о том, что он хранит у себя нелегальную литературу?.. Вы хотели переехать в его комнаты?". И вот что поражает в этой истории. Воланд, принимающий участие в судьбе Мастера, беспощадно казнит главу его преследователей Берлиоза, еще быстрее и круче расправляется "с наушником и шпионом" Майгелем, но с головы доносчика Могарыча и волоса не падает! А добил-то Мастера он...

Почему? За что ему такая милость? Вопрос этот многократно усиливается, когда сравниваешь историю Мастера историей Иешуа Га-Ноцри. Напомню: Иешуа есть литературное изображение Иисуса из Назарета, Христа. Иешуа еще более одинок, чем Мастер, - у него один-единственный друг. Как в Евангелиях, его берут по доносу и приговаривают к смерти, но в отличие от прототипа доносчик - не друг и ученик, а случайный знакомец. Хотя его и зовут похоже на евангельского друга-доносчика - Иуда из Кириафа, он видит Иешуа впервые в жизни. И вот с ним у Булгакова расправляются столь же свирепо, как с Берлиозом и Майгелем.

Расставим факты систематично. Алоизий был другом своей жертвы - Иуда из Кириафа едва с ней познакомился; Алоизий оклеветал Мастера - Иуда донес о подлинных речах Иешуа; Алоизий действовал в шкурных интересах - Иуда мог считать, что действует для блага страны. Но первый отпущен на свободу, а второй казнен с исключительной яростью и хитроумием. Существенная деталь: экономный Булгаков посвятил этой казни две романные главы. Наконец, подчеркнем еще раз символический ход, заметный только при аналитическом чтении, - дружба Алоизия с Мастером как бы перенесена в роман из Евангелия - Иуда Искариот дружил с Иисусом.

Итак, повторяю свой вопрос: почему иуда-Алоизий помилован?

Ответ, как мне кажется, дан в сцене "сеанса черной магии" в театре Варьете. Сюжет сцены таков: слуги Воланда показывают вызывающие фокусы, конферансье пытается вмешаться, за что ему отрывают голову. Зал, разумеется, потрясен: живая голова отчаянно кричит в руках палачей. Коровьев спрашивает зрителей: "...Простить его, что ли?" Раздаются просьбы о прощении, и Воланд выносит следующий странный приговор: "Ну что же... они - люди как люди... Ну, легкомысленны... ну что ж... и милосердие иногда стучится в их сердца... обыкновенные люди... квартирный вопрос только испортил их... Наденьте голову". Приговор странен потому, что он фактически выносится не одному конферансье, а "москвичам в массе" (как скажет сам Воланд позже). В тоне Воланда явственно звучит оправдание: люди как люди, только их испортили.

Сцена в Варьете еще более увлекательна, чем "выселение" Степы Лиходеева. Она написана с великолепной избыточностью, и в азарте чтения мы упускаем из виду, что Воланд явился в Варьете с определенной целью. Он выясняет "важный вопрос: изменились ли эти горожане внутренне?" И Коровьев отвечает принципалу с полной серьезностью, без своих обычных гаерских ужимок: "Да, это важнейший вопрос, сударь". Как мы видели, ответ получен: люди испорчены "квартирным вопросом", силой внешней по отношению к ним, социальным злом. Их нельзя судить строго: "адских мучений" ведь никто не хочет... И Булгаков равно прощает мерзавца Могарыча и рыцарственного Преображенского - их испортили.

Разумеется, из сказанного не следует, что прощенные писателем герои безвинны лишь потому, что их вина - следствие их беды.

Мы получили ответ на вопрос, поставленный в начале этих заметок: для чего нам нужен сегодня Булгаков-социолог. Он смог увидеть в жилищной проблеме огромную нравственную проблему задолго до того, как ее расценило именно так общество в целом. Он каким-то путем сумел отринуть доводы, которые общество приводило себе для самооправдания: что надо совершить огромные усилия, ликвидируя последствия двух войн и разрухи; что надо срочно строить промышленность, готовясь к войне моторов и брони; сооружать школы и детские сады и т. д. Наивно было бы думать, что Булгаков не принимал этого в расчет. Напротив, он помнил и то, что мы стали забывать: Россия всегда была бедной страной, и большая часть ее населения ютилась в переполненных крестьянских избах, ночлежках и бараках для бедноты. Он учитывал - и превосходно описал в своих вещах - наше национальное презрение к материальным благам. Но ничто не могло отвести его от нравственной оценки происходящего.

Может быть, это удавалось потому, что он вырос в семье приличного достатка? Однако большинство писателей его поколения вышло из обеспеченных семей, а проблему обсуждал с таким упорством он один. Разгадка, как мне представляется, - в приверженности Булгакова традициям русской литературы XIX века с ее острым вниманием к нравственному, стремлением говорить правду, одну только правду.

Читая Булгакова, надо перечитывать Достоевского; поразительно, но тогда оба писателя становятся понятней. Сравнивая их романы я понял, что знаменитые страдальцы Достоевского как бы разделены на два ряда: жертвы собственных страстей и жертвы социальной несправедливости. О первых написаны библиотеки - о Карамазовых, Рогожине, Раскольникове. Вторые забыты большим литературоведением, оставлены для школьных учебников, словно в тени вечной несправедливости: Девушкин, Мармеладов, Снегиревы и еще многие, поименованные и безымянные, взрослые, старики, дети. Об их создателе сказал Белинский: "Муза его любит людей на чердаках и в подвалах". Первый же роман Достоевского "Бедные люди" - герой живет в клетушке, выгороженной из кухни, где стоит "остро-услащенный запах какой-то", где духота такая, что "чижики так и мрут", и, главное, пожалуй с гнусными соседями, у которых "такое делается, что зазорно и рассказывать". У других бедняков - еще хуже, по конуре на семью, с больными и умирающими. Так в "Бедных людях" и в "Преступлении и наказании", "Идиоте", "Братьях Карамазовых". Поэт и тонкий критик Иннокентий Анненский с удивительной точностью назвал "Преступление и наказание" "романом безобразных давящих комнат", перефразируя тираду Раскольникова "А знаешь ли. Соня, что низкие потолки и тесные комнаты душу и ум теснят! О, как ненавидел я эту конуру!" (сравните в "Мастере и Маргарите": "Уу, проклятая дыра!" - это Мастер о своей комнате в коммуналке).

Подхватывая тему "истинного страдания" Булгаков пошел против своего учителя в очень важном пункте. Достоевский отвергал мысль о социальной природе преступления; он бы Алоизия Могарыча не помиловал. Очень интересно это разворачивается в "Преступлении и наказании", когда Разумихин доказывает, что в преступлениях виновна "натура" человеческая, природа, а не общество. Он оспаривает Фурье, который надеялся на улучшение морали после переустройства общества и, среди прочего, предлагал поселить людей в коллективных дворцах, "фаланстерах". Разумихин кричит "...Все на одну только кладку кирпичиков да на расположение коридоров и комнат в фаланстере свели! Фаланстера-то и готова, да натура-то у вас для фаланстеры еще не готова..."

Булгаков как бы указывает Достоевскому на противоречие между его наблюдениями жизни и размышлениями, когда "чижики мрут" от духоты, как ждать от людей высокой морали!

Прошлый век дал Булгакову еще одного учителя, Владимира Сергеевича Соловьева (1853-1900), очень популярного до революции и очень своеобразного философа. Он был экзальтированным религиозным мыслителем - и протестовал против диктата православной церкви в обществе; он сочетал абстрактную философию с конкретной социологией, в чем также был двойствен, ибо, резко обличая капиталистов ("плутократов", как он их называл), он с недоверием относился и к марксистам ("экономическим социалистам"). К сожалению, нам не удастся даже бегло разобрать параллели между социологией Булгакова и трудом Соловьева "Оправдание добра. Нравственная философия". Отмечу лишь, что Булгаков развил соловьевскую критику христианства, доведя ее до логической завершенности. Так вот, в главе "Экономический вопрос с нравственной точки зрения" философ гневно объявил что нельзя эксплуатировать человека как "двуногое вьючное животное". Что общество "имеет обязанность... обеспечивать право каждого" на достойное человека существование. Необходимыми для всех он считал хорошую пищу и одежду, жилье "с теплом и воздухом", отдых и досуг "для духовного совершенствования" и решительно добавлял "лишнее же от лукавого". Домом, жилищем он интересовался особенно.

Владимир Соловьев считал материальные блага непременным условием высокой - или хотя бы приемлемой - морали. Полемизируя с теми, кто собирался строить общество, где материальная заинтересованность полностью отсутствовала бы, Соловьев утверждал, что тем самым людей хотят уподобить "лилиям и птицам небесным", что весьма рискованно. Невозможно "сделать всякого человека ангелом... а между тем привести людскую массу в скотское состояние вовсе не трудно".

Доносы из-за жилья - воистину "скотское состояние"...

От соловьевских идей об экономической справедливости, как мне представляется, исходит многое в философии Булгакова. Его отношение к нэповским скоробогачам очень похоже на отношение Соловьева к "плутократам". По-видимому, социалистическую революцию он принял недоверчиво. Но принял - не эмигрировал, как многие писатели и тысячи других интеллигентов, как его младший брат, например. Революция избавляла Россию от гнета денежных тузов и обещала справедливость, которой так мучительно не хватало на всем протяжении российской истории.

Булгаков был сильным социальным историком; он понимал, что после тяжких испытаний и жертв 1914-1921 годов нельзя сразу требовать благополучия - чтобы "страдания, муки, кровь, голод и мор" сгладились, нужны время и труд. Он голодал и холодал, ютился в каморках. И без ложных славословий помогал своему народу правдивым словом. Но время не оправдало его ожиданий. Он был отстранен от литературы, нужда в стране не проходила, наступили самые тяжкие годы в истории Советской России. Работая над "Мастером и Маргаритой", он ясно понимал, что откровенная сатира на уровне "Роковых яиц" и "Собачьего сердца" не будет опубликована. Поэтому социальная тема так завуалирована в романе. Поэтому же, как мне кажется, быстрый и блестящий импровизатор Булгаков написал несколько редакций романа - правдивое социальное слово с каждым годом становилось все опаснее для его автора. Он как бы уходил глубже и глубже в систему иносказаний. Но жилищный кризис оставался полуразрешенной темой, и вот на ее плацдарме писателю удалось сказать о страшной беде тридцатых годов и всего периода сталинских репрессий - о стихийных доносах.

В то же время меня не оставляет и другая мысль: Булгаков был настолько проницателен, что смог оценить жилищный кризис как бедствие самостоятельное, фундаментальное, долгое и чреватое новыми бедами. Он оказался прав: в конце 1987 года в очереди на жилье ждали около сорока миллионов человек (мои личные подсчеты). И вторичных бед - этических и социальных - тоже достаточно. Горестная слепота В. Розова, о которой я упомянул, как и сам предмет его рассказа, - этическое следствие кризиса. Приходится сталкиваться даже с апологетикой плохого жилья, - например, в "Правде" В. Евсеев сообщил, что читателям "добрые уроки общежития давала старая коммуналка" ¹. Вряд ли, впрочем, так думают многие, поэтому куда опаснее следствия социального плана, которые перекашивают жизнь людей. Трудно сосчитать, скольким из нас пришлось искать работу на предприятиях, не соответствующих нашим склонностям и способностям, зато располагающих жильем. Это, в числе прочего, создает вторичный дефицит рабочей силы в целых отраслях промышленности и географических регионах, ограничивает перемещения населения, естественные и совершенно необходимые в развитой стране. А ведь в ближайшие годы перестройка заставит миллионы людей сменить место работы... Дефицит жилья порождает одни и обостряет другие межгрупповые конфликты, особенно в национальных республиках, на нем же постоянно расцветает коррупция. Есть следствия еще более широкие, затрагивающие все население, не только тех, кто нуждается в жилье. В свое время паспорта и прописку рассчитывали использовать и как средство против обострения жилищного кризиса. Вряд ли это дало серьезный эффект, Москва все равно набрала свои десять миллионов жителей. Между тем система "паспорт - прописка", раз родившись, стала самодовлеющей - она ограничивает демократические свободы и отнимает массу времени и сил как у населения, так и у администрации.

Надо сказать, что социальные результаты жилищного кризиса Булгаков оценил сразу, по горячим следам. Он отметил и взяточничество, и истинное назначение паспортов. В "Мастере" есть такой эпизод: киевский экономист приезжает в Москву, чтобы "прописаться в трех комнатах покойного племянника". В квартире его принимают Бегемот и Азазелло. Они разыгрывают сценку, пародируя на сей раз не поведение типичных жильцов, а обычные в таких случаях действия милиции. Вот короткий конспект "Паспорт, - тявкнул кот и протянул пухлую лапу... - Каким отделением выдан документ?.. Потрудитесь уехать к месту жительства... Азазелло!" Тут является второй дьявол и произносит сакраментальные слова: "Возвращайся немедленно в Киев... и ни о каких квартирах в Москве не мечтай, ясно?"

...Читая Булгакова, я часто думаю, что мы к нему несправедливы. Мы отвыкли от философско-сатирической прозы; заразительный хохот, рвущийся с булгаковских страниц, мешает нам услышать что-то главное. Знаете, Лермонтов писал в эпиграмме, посвященной товарищу по университетскому пансиону, отчаянному проказнику:

За службу долгую и труд,
Авось на место класса
Тебе, мой друг, по смерть дадут
Чин и мундир паяса.

Вспомнилось это мне потому, что друг Лермонтова, по странному совпадению, носил фамилию Булгаков. Разумеется, "паясом" Булгакова не считают, но, при всей любви и уважении к нему, мы слишком часто не замечаем серьезности писателя и проницательности, не всегда оцениваем в должной мере глубину его обществоведческих размышлений.

Здесь была затронута лишь малая их часть, но, возможно, из самых для него важных. О доме, необходимом каждому, об очаге, что "грел и растил... в самое тяжкое время живительный и жаркий". ?

А. Зеркалов

1. "Правда", № 37 (25389) от 6 февраля 1988 года.