АННИГИЛЯЦИЯ

Когда мне предложили ответить на читательские письма, посвященные моей статье о творчестве братьев Стругацких "Отвергнувшие воскресенье" (1989, № 5), я не представляла, что меня ждет. "Только, знаете, там есть разные письма, - с оттенком сострадания попыталась подготовить меня сотрудница редакции. - Да вы не огорчайтесь. Когда мало-мальски дискуссионный материал, всегда так..."

Каюсь: предостережение показалось мне неуместным. Я отдавала себе отчет, что статья придется по душе не всем, возражения могут быть резкими и, чего доброго, обоснованными. Не имея претензий на обладание истиной в последней инстанции, нужно быть к этому готовой. Что с культурой полемики у нас не все в порядке, - тоже не новость. О чем же предупреждать?

Предупреждать было о чем. Некоторые послания оказались ошеломляющими. Не потому, что их авторы обнаружили в статье стиль, достойный комикса, "похоронную торжественность", легкомыслие и, о ужас, отсутствие чувства юмора. И даже не потому, что в одном из писем моя работа оценена как "полный провал", поскольку я не беру в расчет эволюцию Стругацких, упускаю из вида, что писатели не тождественны своим героям, что их произведения остры, неоднозначны и "побуждают к самостоятельному мышлению". Мне-то казалось, что я толкую о том же на всем протяжении статьи...

Но если бы это было все! Ленинградка Р. Баженова гневно отметает "придуманные" мною "чудовищные обвинения" в адрес писателей, которые "помогли выжить целому поколению 60-70-х годов". Москвич Ю. Ревич беспощадно уподобляет меня тем "охранителям святости культуры", что жаждут упразднить рок-музыку и даже Грина или Дюма способны привлечь к ответу за порчу нравов. Жители Казани А. и Е. Зеличенок советуют мне печататься в "Нашем современнике"; они поражены, каким образом автору статьи удалось вовлечь достойных людей, руководящих "Знаменем", в "грязную закулисную интригу", и требуют публикации своего письма, ибо в противном случае останутся опороченными "как доброе имя Стругацких, так и доброе имя целого журнала".

Напротив, в письме, подписанном "профессорско-преподавательским коллективом Куйбышевского государственного университета" (господи, неужели там был кворум?!), мою "писанину" клеймят, ссылаясь на "самые широкие круги читателей", которые "не принимают всерьез братьев Стругацких, нашедших для себя "золотую жилу", штампуя сомнительную в художественном и идеологическом аспектах бездарную фантастику". В своем гневе коллектив охотно прибегает к крепким выражениям, оправдываясь тем, что идут они "от души": проза Стругацких- "дрянцо", я повинна в "клакеризме", то бишь в продажности, и в "удивительной наглости", ибо осмелилась "талантливейшего, умнейшего фантаста И. Ефремова" сравнить со Стругацкими. (Обидно за И. Ефремова, действительно талантливого писателя и к тому же интеллигентного человека. Будь он жив, даже коллективная душа, может быть, постыдилась бы использовать его имя в подобном контексте).

Скорбя о "неразборчивости уважаемого журнала", позволившего мне на своих страницах "натужно теоретизировать, одобряя и восхваляя" Стругацких, авторы письма теряются в догадках, почему "Знамя" пало так низко: "Что, Васюченко очень Нужный Человек? Конъюнктура? Связи? Личные или корпоративные интересы?"

На это, право, не придумаешь, что и ответить. Можно лишь посочувствовать студентам Куйбышевского университета. В учебном заведении, где преподавательский состав проявляет такую мощь и сплоченность, должно быть, атмосфера не из легких. Побуждения читателей, которые, не разобравши дела, бросаются на защиту Стругацких, понятнее и по сути человечнее. В памяти еще свежи разгромные кампании прежних лет - немудрено, если кто-то пугается малейшего критического замечания в адрес любимых авторов. Однако в результате поклонники Стругацких осерчали на меня за "невосторженный образ мысли": ту самую провинность, что вызывала державный гнев дона Рэбы из повести "Трудно быть богом".

Здесь нет парадокса. Пока нам, словно бдительным пионерам из детских книжек, всюду мерещатся заговоры и закулисные интриги; пока в средневековом тумане угадывается знакомый силуэт мельницы врага, мы недалеко ушли от высмеянного Стругацкими арканарского правосудия. Плоха моя статья или хороша, как считают - спасибо им - Я. Быховский из Москвы, И. Хухров из Ленинграда, Р. Стенникова из Волгограда, О. Гольденштейн из Кишинева (впрочем, посвятивший добрый десяток страниц критике моих "спорных положений"), - это едва ли должно быть поводом для озлобления. Пускай наше общественное сознание не свободно от средневековых понятий, но и тогда, как говаривал персонаж той же повести, не вижу, почему бы благородным донам не сохранить хоть немного старинного вежества.

При таком условии я бы охотно и поспорила, и кое в чем согласилась со своими оппонентами. Но, увы: подобный разговор потребовал бы большей журнальной площади, чем сама статья. Поэтому я лучше отойду в сторону и предоставлю авторам писем послушать друг друга. Тем более, что столкновение их мнений оказалось поучительным.

Так, многих возмутило замечание, что мир Стругацких жесток. "Какая жестокость? - сердится, например, молодой читатель Г. Головчанский из Перми. - Какая жестокость, я Вас спрашиваю?" "Васюченко борется с ветряными мельницами, приписывая Стругацким апологию формулы "цель оправдывает средства", - язвительно замечает Ю. Ревич. Между тем, когда речь заходит о коллизии повести "Жук в муравейнике", те же читатели рассуждают о средствах и цели так: "Вот вам идеальная (или почти идеальная) демократия, и вот нечто, что (пусть гипотетически) ей угрожает. Что с этим делать?" (Ю. Ревич). "Выстрел Сикорски (убившего героя повести. - Прим. И. В.) - подвиг, жертва, этого нельзя не понять, это лежит на поверхности" (Г. Головчанский). Им вторит Р. Баженова, убежденная, что нечего восставать против жестокости, раз возник "конфликт между тем, что полезно государству и отдельному человеку. Льва Абалкина убивают, потому что он несет в себе программу, опасную для Земли. Возможен ли другой выход?"

Как хорошо нас научили, - что невозможен! Мы даже забываем, что там, где подобный вопрос разрешается выстрелом работника спецслужбы, о демократии говорить смешно... Мне возразят, что бессудная расправа вроде той, какая описана Стругацкими, в экстремальной ситуации возможна и при самом гуманном правлении - мол, не на облаке живем. Пусть так. Однако, когда нравственное чувство цивилизованного народа не извращено, он не хочет, чтобы во имя его блага приносились кровавые жертвы, К тому же и разум подсказывает ему, что подобные деяния оставляют в истории семена зла. А мы?.. Всегда готовы почтительно замереть, вытянувшись во фрунт перед государственной необходимостью!

Вымышленный мир Стругацких жесток потому, что отражает реальность - не столько нашего быта, сколько умонастроения. Демонстрируя в фантастико-приключенческом действии многие наши "почти идеальные" представления, эта проза дает возможность взглянуть на них новыми глазами, спросить себя, чего они стоят. Вот почему, вопреки подозрениям некоторых читателей, я не думала нападать на знаменитых фантастов. Это один из тех случаев, когда "неча на зеркало пенять...".

Кстати, читательские письма - лучшее доказательство "зеркальности" прозы Стругацких: просто удивительно, какие разные люди находят в ней отражение своих, подчас противоположных воззрений. Так, Р. Арбитман и В. Казаков недоумевают, зачем уделять внимание "первым, романтически приподнятым утопиям" фантастов, ведь каждому сно, что они давно не занимают ни самих авторов, ни их аудиторию. А Г. Головчансккй возмущен моей непочтительностью по отношению к этим утопиям, которые он вовсе таковыми не считает: "Несмотря на Ваше утверждение, что мир коммунистического завтра, созданный воображением Стругацких, - неудача, тысячи тысяч поклонников этих произведений поставили цель - создание такого мира (что бы об этом ни говорили). Я требую, чтобы эти слова Вы взяли обратно".

Г. Головчанский настроен решительно. Для него, в отличие от В. Казакова и Р. Арбитмана, книги Стругацких не повод для "сомнения, рефлексии, поиска, а руководство к действию. Со всем азартом юности он готовится строить бодрый тоталитарный коммунизм, вычитанный из ранних повестей любимых фантастов. Общество, где все обретут счастье, отдаваясь делу без остатка. А кому не в радость суббота, по желанию передовых трудящихся превращенная в понедельник, пусть держит язык за зубами. Разве не так? Видите: Г. Головчанский ничего еще не построил, а уже велит мне помалкивать, раз против меня "тысячи тысяч".

Подобные разногласия в понимании идей и конфликтов прозы Стругацких встречаются в письмах поминутно. Едва ли не на каждое утверждение приходится отрицание:

- "Если герои (повести "За миллиард лет до конца света". - Прим. И. В.) не соглашаются с природой, то в том смысле, в каком мы не хотим примириться с землетрясением, извержением, наводнением. При чем тут ненависть к природе?"

- "А чем Вам не нравится фраза Ермакова "Мстить и покорять - беспощадно и навсегда!"? Именно так! Человек будет богом! И "матушка-природа, стихия безмозглая", падет к нашим ногам".

- "Богом быть не трудно, богом быть невозможно..."

- "Откуда Васюченко взяла, что Стругацких интересуют "приключения профессионалов"?.. Меньше всего их герои "люди действия".

- "Вы правильно отметили: герои Стругацких - профессионалы. А профессионалы, как правило, целеустремленны и должны принимать решения".

- "Хочу поблагодарить Васюченко за несогласие с С. Плехановым..."! - "Да еще задевает заметки настоящего интеллектуала С. Плеханова!.."

- "Кстати, о Плеханове. В наше время только слепой или сумасшедший может ставить в вину Стругацким "изничтожение зловредного арийско-славянского фантома" (Плеханов С.). Бороться с "Памятью" надо хоть так..."

На бумаге в мирном соседстве эти реплики кажутся записью нормального литературного спора. В жизни он пока невозможен: многие письма дышат нетерпимостью. Почитатели Стругацких, как и те, кто отрицает их творчество, не только встречают в штыки попытку непредвзятого анализа, но и спешат припугнуть оппонента мнением "самых широких слоев". Без опоры на авторитет масс обходятся в основном доброжелательно настроенные читатели. Ведь чтобы любить и размышлять, нет нужды чувствовать за спиной сплоченные ряды. Эта надобность возникает, когда дело пахнет расправой. Не зря Лавр Вунюков из "Сказки о Тройке" так любил повторять: "Народ не позволит..."

Там, где начинается стрельба из таких крупнокалиберных орудий, уж не до дискуссий о литературе. Признаться, трудно (а как хотелось бы!) вообразить, что мои оппоненты "справа" и "слева" захотят выслушать и понять друг друга хотя бы только в литературной беседе. Так и кажется, что при их встрече произойдет катастрофа. Аннигиляция. А если бы (говоря о фантастике, позволительно дать волю воображению) им удалось увлечь за собой сочувствующие массы, от имени которых они так уверенно возвышают свой голос?

Есть что-то глубоко болезненное в том ожесточении, что так легко охватывает даже людей читающих, думающих. Недаром Стругацкие - писатели, хорошо чувствующие свое время, сегодня с таким отчаянным упорством убеждают "отягощенных злом" опомниться, остановиться, подумать.

И. Васюченко