ДЕЛА ДАВНО МИНУВШИХ ДНЕЙ

В этом номере журнал "Знание - сила" публикует пакет документов, которые до недавних пор хранились в папках ЦК КПСС с грифом "Секретно". Как минимум одну государственную тайну документы эти раскрывают: они воочию демонстрируют механизм того жесткого прессинга по всему полю, под напором которого приходилось жить и работать в 60-70 годах писателям и редакторам. Здесь идет речь только о такой узкой сфере как фантастика, но это лишь подчеркивает всеобъемлющий характер самого механизма.

Поучаствовав прямо или косвенно во многих литературных баталиях тех лет, я могу сегодня вспоминать о них со скептической усмешкой, но заверяю вас, что непосредственным участникам событий бывало не до смеху.

Документы расположены по хронологии, но я начну с тех, которые касаются повести Аркадия и Бориса Стругацких "Сказка о Тройке". Теперь уже, наверно, мало кто помнит, что за публикацию "Сказки..." в 1968 году был расформирован альманах "Ангара", а его непосредственные руководители изгнаны с волчьими билетами.

Сейчас-то мы понимаем, что в "Сказке..." Стругацкие нанесли удар по самой системе. Но в те годы, боюсь, даже авторам представлялось, что они сражаются только с ее извращениями. Они (и мы) еще не знали, что система называется административно-командной, что ее необходимо разрушить до основания, дабы в нашей стране могло начаться какое-нибудь "затем", что мероприятие это окажется невероятно трудоемким и что при жизни по крайней мере одного из авторов оно не завершится. Что ж до реакции партийных органов на публикацию "Сказки о Тройке", то она представляется мне, если так можно выразиться, адекватной. Товарищи из Иркутского обкома без труда распознали в кривых зеркалах собственные отражения и всполошились.

Думаю, редакторы "Ангары" прекрасно понимали, какие оргвыводы будут сделаны в "инстанциях". И сегодня остается только отдать должное их мужеству. (Имена названы в "докладных записках".)

Конечно, умные люди сделали бы вид, что "Сказка..." написана вовсе не про них, и сперва заявили бы, что КПСС в целом и Иркутский обком в частности тоже против бюрократизма и именно партия возглавляет эту борьбу. (Могла ли тогда партия чего-нибудь не возглавлять?) Но умные - если они и попадались в идеологических отделах - тщательно скрывали эту черту своего характера. Во всяком случае составители докладной не стали утруждать себя обходными маневрами. Нет, одну фразу в духе обязательной демагогии тех лет они все-таки написали: авторы повести де "отделили недостатки от прогрессивных общественных сил, успешно (конечно же - В. Р.) преодолевающих их", и "в результате частное и преходящее зло приобрело всеобщность". Понятно, раз автора "отделили", то с ними церемониться не приходится. В ход был пущен весь большой джентльменский набор проработочной критики: "злословят", "охаивают", "очерняют", "глумятся"...

Но если в случае со "Сказкой о Тройке" расклад противоборствующих сил предельно ясен, то в той гласной и негласной возне, которая была поднята вокруг других произведений Стругацких, есть и непросматриваемые с первого взгляда глубины. Хотя на поверхности вроде бы все то же самое. С одной стороны, очернители самого передового строя и единственно правильного учения, с другой - истовые защитники и того, и другого. Но попробуем заглянуть немного поглубже.

Когда я прочел докладную записку отдела пропаганды и агитации ЦК КПСС от 5 марта 1966 года, у меня возникло смутное ощущение, что я это где-то уже читал. Но как же я мог читать то, что четверть века пролежало в сейфе? Пришлось вспомнить, где. Как раз в ту пору в прессе была развернута мощна кампания против "философской фантастики". (Под этим эвфемизмом, где главная нагрузка ложится на иронические кавычки, подразумевалось исключительно творчество Стругацких). Писатель Немцов и обществовед Францев в "Известиях", Сапарин в "Коммунисте", Котляр в "Октябре", несколько позже Свинников и Краснобрыжий в "Журналисте", не помню уж кто в "Молодой гвардии" - тот же стиль, та же аргументация, одни и те же примеры... Каким образом возник параллелизм писательских раздумий и докладных записок отдела пропаганды, можно только догадываться. Хотя догадаться нетрудно.

О Стругацких вообще и о тех трех повестях, которые "анализируются" в докладной, написано много, но все же, дав заново слово одной из сторон, может быть, не лишне хотя бы вкратце высказать еще раз и контрдоводы. Да, как большие писатели Стругацкие смотрели на окружающую действительность более мудрыми, более дальнозоркими глазами, чем многие, но парадокс заключается в том, что именно в этих повестях никаких посягательств на коммунистические идеалы Стругацкие не предпринимали, с каких бы ортодоксальных позиций к ним ни подойти. И не потому, что они боялись или приспосабливались. В официальных лозунгах КПСС было немало общечеловеческого. Что дурного, например, в лозунге интернационализма? Другое дело, что к декларируемым лозунгам руководители компартии никогда всерьез не относились.

Наиболее проста "разборка" с "Попыткой к бегству". Эта повесть антифашистская, и никакого другого тайного, подтекстового смысла в ней нет. А потому лягать ее удавалось, только исказив авторскую идею. Что и было сделано. Главный герой повести, советский офицер, как раз и совершивший попытку к бегству в будущее из гитлеровского концлагеря, пришел к убеждению, как утверждается в докладной, "что коммунизм не в состоянии бороться с космическим фашизмом" и "возвращается (надо полагать, с отчаянья - В. Р.) снова в XX век, где и погибает от рук гитлеровцев". Ничего подобного, даже отдаленно. Он возвращается к месту последнего боя, потому что, побывав в будущем, убеждается: борьбу с фашистской заразой нельзя откладывать на потом, иначе она может опасно распространиться. Попытка уйти от выполнения этого долга в своем времени и на своем посту не может расцениваться иначе как дезертирство. О чем в повести и сказано - черным по белому: "Дорогие мальчики! - пишет герой в прощальной записке юношам из коммунистического далека. - Вы возвращайтесь на Саулу и делайте свое дело, а я уж доделаю свое. У меня еще целая обойма. Иду...".

Правда, этих двух коммунистических мальчиков суровые дяди из XX века упрекнули в том, что, увидев на другой планете гнет, невежество, издевательства над разумными существами, они сначала стали раздумывать, с чем же таким они столкнулись, нет, чтоб немедленно схватить автоматы или лайтинги и приступить к массовым расстрелам...

Гораздо более резко проблема вмешательства в чужую жизнь, в чужую страну, в чужую цивилизацию была поставлена в одном из лучших произведений Стругацких и, может быть, всей мировой фантастики нашего столетия романе "Трудно быть богом". Авторы записок не поняли, а может быть, не были тогда в состоянии понять, что в романе затронут один из самых кардинальных вопросов существования современного человечества - возможно ли, приемлемо ли искусственное, насильственное ускорение исторического процесса? Они деланно возмущаются: да как же так - представители высокоразвитого коммунистического человечества, маскирующиеся под местных жителей на планете, где правит бал средневековое варварство, стиснув зубы, наблюдают пытки, казни и тому подобные ужасы - и не вмешиваются. В докладной им прямо так и предложено: "Земное оружие могло бы предотвратить страдания несчастных жителей Арканара". Поверим на время в искренность этого возмущения и предложим возмущенным, доведя свою мысль до конца, конкретно представить себе ход и результат вмешательства земных "богов". Высаживаем, значит, карательный десант, "огнем и мечем" проходимся по городам и весям Арканара, палачей, аристократов, солдат, подручных - к стенке, к стенке, к стенке!

Не стану напоминать, что все мыслимые варианты вмешательства разобраны в самом романе и что Стругацкие дали единственно правильный ответ - спасать разум планеты, ученых, книгочеев, рукописи, поддерживать ростки просвещения и образования. Ну, постреляем мы угнетателей. А потом - что? Мы еще недостаточно насмотрелись на "кухарок", поставленных управлять государствами? Нам еще недостаточно опыта экспериментов над собственным народом? Тогда вспомним Камбоджу, Афганистан, Эфиопию, Мозамбик, Северную Корею... Разве не эту модель - нищета, отсталость, моральный и физический террор - мы пытались распространить на весь земной шар? Правда, все эти примеры приобрели убедительность уже после появления романа, но это и доказывает прозорливость Стругацких...

Скучно, да и наверно сейчас уже, действительно, ни к чему приводить аргументы в защиту третьей, тоже оболганной повести - "Хищные вещи века". Можно только удивляться тому, как авторы статей и записок были не в состоянии допустить, что, перебрасывая действие в некое условное будущее, фантасты очень часто вовсе не собирались ни воспевать, ни осмеивать коммунизм: у них могли быть совершенно иные заботы, как в той же повести Стругацких, как в романе Ст. Лема "Возвращение со звезд", которые говорят об опасностях, возникающих при утрате духовности.

Даже с позиций того времени затруднительно назвать подобную критику защитой материалистического мировоззрения или борьбой с проникновением буржуазного влияния. Но она велась - прицельно и беспощадно. Только истинные намерения у ее организаторов были иными.

Ну, в случае с инициаторами кампаний коллегами Стругацких по фантастическому цеху разгадка не простая, а очень простая. Они писали доносы, побуждаемые обыкновенной завистью, по опыту зная, что в нашей стране это наиболее действенный способ устранения конкурентов. За долгие годы Немцов, Казанцев, Томан, Шпанов и еще с десяток литераторов того же уровня привыкли считать, что они-то и есть советская фантастика. И вдруг появляются дерзкие мальчишки, которых называют - подумать только! - талантливыми, которых все читают, которых охотно - это самое непереносимое! - печатают за рубежом. Тут же был объявлен крестовый поход, который не закончился и по сей день.

Эти настроения нашли сочувственный отклик в партийных структурах, хотя структуры руководствовались иными соображениями. Творческая интеллигенция, всегда вызывавшая головную боль у идеологических отделов, делилась четко - "наши" и "ненаши". На "ненаших" опереться было невозможно, они ежеминутно могли подвести, ляпнуть что-нибудь неподобающее. Ясно, что нечего было и предлагать им подписать очередной пасквиль против Сахарова или Солженицына - не подпишут, да еще и оскорбить могут. Поэтому эта категория подлежала травле и запретам, что бы она ни писала в своих сочинениях, хотя бы и вдохновенные поэмы о светлом будущем. (Было и такое в творчестве Стругацких, да и сатирический гнев "Сказки о Тройке" тоже имел основанием позитивные идеалы, а отнюдь не маниакальное стремление охаять строителей коммунизма.)

Зато с "нашими" иметь дело - одно удовольствие. Неважно, что в массе своей они были бездарны, неважно, что в силу этой бездарности они несли в своих книгах несусветную чепуху, часто оказываясь не в ладах ни с коммунистическими идеями, ни со здравым смыслом. Это никого не волновало. Зато если надо было организовать так называемые писательские отклики - никаких проблем. "Ручку, пожалуйте-с!" (В данном случае я имею в виду - шариковую.)

Я думаю, даже знаю, что иные из "докладных записок", к счастью, составлялись достаточно формально, как обязательный отклик на сигналы "писательской общественности", и благополучно укладывались под сукно. Наверное, не меньше было и "указов прямого действия", за их появлением следовали выговоры, снятия и исключения... Но и те, и другие служили, с позволения сказать, правовой базой для идеологических воздействий. Иногда - в непосредственной форме, например, путем снятия стружки с главных редакторов - грубой плотницкой операции, регулярно и публично проводившейся в кабинетах на Старой площади. Иногда - подспудно, ведь "доклады" никогда не обнародовались. И часто оставалось только гадать, почему книги вылетали из планов, почему запрещались и даже прерывались публикации в периодике, почему те или иные немилости обрушивались на головы авторов и издателей. Помню, Аркадий Стругацкий рассказывал, как, устав жить в обстановке открытого и скрытого недоброжелательства, он, может быть, с изрядной долей наивности, напросился на разговор к секретарю ЦК П. Демичеву, был вежливо принят и внимательно выслушан. "Аркадий Натанович, - было сказано ему, - ищите врагов пониже, в Центральном Комитете их нет". Об искренности этих слов теперь можно судить воочию. Да и тогда... не помню уж точно, в каком году, где-то в 70-х, в Японии состоялся Всемирный конгресс фантастов, куда Стругацкие получили персональное приглашение. Добавлю еще, что Аркадий Натанович в совершенстве знал японский - он был офицером-переводчиком, участником войны на Дальнем Востоке. Но поехал на конгресс стопроцентно "наш" человек, не написавший в фантастике ни строчки. Где тогда решались вопросы такой государственной "важности"?

Но почему только Стругацкие да Стругацкие? Ведь документы в преамбулах заявляют, что будут толковать о положении во всей советской фантастике. И сами тут же сводят разговор к "Хищным вещам века". Стругацкие были главным раздражителем, красной тряпкой, потому что они - самые талантливые. С безошибочным чутьем, с, так сказать, абсолютным слухом система выбирала для расправы самое лучшее, самое заметное. Все выдающееся - то есть то, что выдается, высовывается - представляло для нее опасность. В самом деле, много ли в России 40-50-х годов было поэтов, равных по дарованию Анне Ахматовой и Борису Пастернаку? Композиторов ранга Шостаковича или Шнитке? Есть ли сейчас хоть один прозаик под стать Солженицыну? Линия эта проводилась очень последовательно. В записке среди наиболее неприемлемых для советского народа названы три самых крупных фантаста мира - Азимов, Брэдбери и Лем. Не буду приводить примеры из смежных областей, науки, скажем. Не буду вспоминать, от какого огромного духовного богатства мы были напрочь отсечены. Шло планомерное, целеустремленное изничтожение культуры. Культура и тоталитарная идеологи оказывались вещами несовместными.

Еще несколько слов о смысле обнародовании этих документов сегодня. О шестидесятниках ведется много разговоров, часто высокомерно-брезгливых. И того-то они не поняли, и того-то недоучли... Ах, как легко сейчас рассуждать об этом бойким вертихвосточкам и нагловатым, не совсем уж юным акселератам. Да, писателям, и редакторам, и даже иным работникам идеологических отделов приходилось быть осмотрительными, произносить ритуальные речи на партсобраниях, порою жертвовать второстепенным, чтобы сохранить главное - очаги культуры, очаги разума, чтобы спасти людей. Если угодно, совсем как посланники Земли на Арканаре. За эти компромиссы платили дорого, иногда жизнью. Тех же Стругацких очень настоятельно выставляли за бугор, многих их отъезд крайне устраивал. Жили бы они там покомфортабельнее, чем здесь, стоит только взглянуть на казенные малогабаритные квартирки, в которых и до сих пор обитают писатели с мировым именем или их семьи.

Я ничего не имею против уехавших, каждый волен жить там, где ему лучше. Пусть живут. Пусть приезжают в гости. Но я отрицаю их право учить нас, как надо жить. (Я не имею в виду тех, кого выселили из страны насильно.) Напротив, я думаю, что те, кто остался, как Стругацкие, как Юрий Трифонов, кто сохранил, несмотря на все чинимые препятствия, своих издателей, своих читателей, принес народу, стране гораздо больше пользы, больше способствовал разрушению той системы, под обломками которой мы и поныне задыхаемся. И было очень странно уже в наше время увидеть в двух прогрессивных журналах - "Знамени" и "Новом мире" - статьи, разделывающие Стругацких под орех за их некий конформизм. Синхронность выступления и сходство в умонастроениях никому не известных критикесс снова заставляет заподозрить единую режиссуру. Я, например, уверен, что появление этих статей ускорило смерть Аркадия Стругацкого.