В МИРЕ ДВИЖУЩЕЙСЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ

В ПЕРВОЙ ЧАСТИ СТАТЬИ ^* шла речь о том, что современная фантастика в массе своей не рассчитана на детей. Однако известно, что фантастику, в том числе и "взрослую", очень активно читают школьники - и не только юноши и девушки из старших классов, но и ребята среднего возраста. Разумеется, они далеко не все понимают и принимают. Это естественно. Некоторые досужие дяди и тети по-прежнему пытаются мерить фантастику школьной меркой, а потом громко рыдают на страницах газет и журналов: не лезет, мол, она, такая - сякая, в наши-то мерки, рубай ее, сердечную, а то как бы дети не погибли, прочитав что-нибудь этакое, непонятное для их нежного возраста. Но пример этих критиков-любителей явно недостоин подражания. А вот попробовать разобраться в том, почему же подростки и юноши жадно тянутся к книгам фантастов, даже не все в них понимая, - это дело полезное. Мы в общем как-то плохо учитываем тот факт, что теперешние дети и подростки родились в мире, созданном технической революцией нашей эпохи, и что этот мир они воспринимают как нечто естественное и непреложное. Лишь самые старшие из них помнят, да и то смутно, Землю без искусственных спутников: они вступали в сознательную жизнь уже на пороге космической эры. Их не удивляли маленькие яркие звездочки, стремительно проносящиеся в ночном небе. Да и полеты первых космонавтов, и фотографии Луны - это было так естественно в мире синтетики и транзисторов, лазеров и электронно-счетных машин, в мире, где никого не удивляют сказочные чудеса: волшебное зеркальце, обернувшись голубым экраном телевизора, стоит чуть не в каждой квартире, а ковры-самолеты то и дело с ревом проносятся над головой. Эпоху волшебной, всепроникающей власти науки сегодняшние дети и подростки воспринимают как повседневность, как непреложную реальность. Именно поэтому им должны казаться по меньшей мере неполноценными те книги, которые, говоря о современности, игнорируют эту ее специфику. А ведь подавляющее большинство книг о современности - и даже талантливых - написано так, будто в этом отношении в мире давно ничего не меняется. Герои этих книг летают в реактивных самолетах, сидят по вечерам у телевизоров или разгуливают с транзистором, но на их психику это, по-видимому, не оказывает никакого воздействия. В этом, несомненно, есть известная доля правды - человеческая психика инертна, она заметно отстает от темпов мира технических чудес, созданного самим же человеком. Но это не вся правда о человеке и человечестве, да к тому же - это вовсе не та доля правды, которую может воспринять подрастающее поколение: подростка или юношу в первую очередь интересует и волнует именно динамика жизни, изменчивость окружающего, грядущие перспективы, новые возможности. А правда о современности состоит еще и в том, что наука изменила и продолжает менять облик мира. Не поняв этого, нельзя осмыслить важнейших явлений сегодняшней действительности.

Науку делают не боги и не волшебники, а люди - люди с пытливым разумом и неутомимой энергией, но подверженные, как и все другие, человеческим страстям и заблуждениям. Из их лабораторий выходят открытия, реализация которых, в зависимости от условий, в которых живет и работает тот или иной ученый, может осчастливить или погубить человечество. Хочется знать, что же это за люди, в чьих руках сейчас находится такая страшная власть, как они живут, работают, что они думают о судьбе своих открытий, о своей ответственности перед человечеством за практическое применение этих открытий.

Конечно, это интересует людей всех возрастов. Но у взрослых этот интерес в какой-то мере удовлетворяется и книгами типа "Ярче тысячи солнц" Р. Юнга или "Атомы у нас дома" Л. Ферми, и весьма немногочисленными романами об ученых (М. Уилсона, А. Кронина, Д. Гранина), и научной фантастикой. Для подростков же фантастика является главным входом в мир науки и ее деятелей.

Фантастика сосредотачивает внимание на необычайных возможностях современной науки, на ее романтике, а не на "будничной", практической работе. Опуская бесконечные серии экспериментов, необходимые в действительности для достижения даже скромного результата, она дает потрясающий воображение итог. Ее герои не просто мыслят - их мысль становится действием, обретает материальное бытие, изменяет облик окружающего мира. Это тоже важнейшая правда о действительности. Фантастика поэтому удовлетворяет не только жажду познания, но и свойственную юности тягу к необычному: к романтике, к приключениям. Она часто создает образы героев, достойных восхищения и подражания. Сила и отвага привлекают подростков, вообще-то говоря, в любой форме: достаточно вспомнить хотя бы "эпидемии" подражания Тарзану или героям "Великолепной семерки". Но фантастика дает эти образцы силы и отваги либо в сфере чисто интеллектуальной деятельности, либо в условиях, которые подготовлены высоким уровнем цивилизации (например, космический полет, встреча с иными цивилизациями, сцены будущего). И для того чтобы понять такое произведение, надо самому обладать высоким интеллектом, современным уровнем знаний. Это тоже очень важное (особенно для подростка) свойство фантастики. Лет десять тому назад советская фантастика пережила свое второе рождение. После первых ее успехов в двадцатые годы, после романов А. Н. Толстого ("Аэлита", "Гиперболоид инженера Гарина"), А. Р. Беляева ("Человек-амфибия", "Властелин мира", "Человек, потерявший лицо", "Голова профессора Доуэля") наступил долгий период застоя, образовавшегося в условиях культа личности. "Теория ближнего прицела", господствовавшая в те годы, ограничивала возможности фантастики пропагандой ближайших, завтрашних достижений науки и техники. Эта беллетризованная популяризация с примитивным и стандартным приключенческим сюжетом не имела фактически ничего общего с искусством. Новый период в развитии советской фантастики начинается во второй половине пятидесятых годов, - точнее говоря, после XX съезда партии и после запуска первого искусственного спутника. Тут опять стоит очень приметная веха - утопический роман И. Ефремова "Туманность Андромеды" (1958).

Широкая популярность, которую сразу завоевала "Туманность Андромеды" (сначала у нас, а потом и за рубежом), и бурная полемика, возникшая вокруг нее, объяснялись некоторыми принципиально новыми качествами этого произведения.

В чем же состояла новизна "Туманности Андромеды"? Пожалуй, прежде всего и больше всего - в самом замысле.

Это была первая утопия, основанная на принципах научного коммунизма и созданная на современном уровне познания и осмысления мира. Именно потому она так поразила воображение и советских, и зарубежных читателей; именно поэтому она вызвала яростные протесты людей, догматически и устарело мыслящих. И. Ефремов рисует далекое будущее Земли. Давно уже нет в помине ни войн, ни эксплуатации. Люди на всем земном шаре забыли о голоде, нужде, об эпидемиях, о преждевременной смерти и старости, о жилищных и бытовых трудностях. Отрегулирован климат, вся планета благоустроена, силы природы и техники поставлены на службу человеку. Люди живут полноценной, счастливой и свободной жизнью. Но это не означает, что человечество всего уже достигло и успокоилось на достигнутом. Кстати сказать" прежние утопии, от знаменитой "Утопии" Томаса Мора (1516), давшей название всему этому жанру, и до наших дней (вспомним хотя бы роман "Люди как боги" Г. Уэллса, написанный в 1928 году) воспевали, по сути дела, счастливое, идеальное завершение многовекового, многотрудного, многострадального пути человечества. Их авторы не ставили вопрос, а что же дальше? Как будет развиваться общество, перешагнувшее из "царства необходимости" в "царство свободы"? Но такой вопрос совершенно неизбежно должен был возникнуть перед писателем, который замыслил создать облик будущего, основанного на принципах современного научного коммунизма. Может быть, главное очарование "Туманности Андромеды" состоит в том, что здесь нарисован не безоблачно светлый и бездеятельный рай, а мир с незамкнутой перспективой развития, мир творческий, активный, стремительно рвущийся вперед, к новым высоким целям. И цели эти не придуманы для того, чтобы спасти счастливцев от скуки, - нет, замыслы героев И. Ефремова естественно диктуются высоким уровнем развития человечества и громадным потенциалом творческих сил в этом счастливом и свободном обществе. Понятно, что лишь в тих условиях, когда существует уже межгалактическая связь разумных цивилизаций (Великое Кольцо), можно мечтать об окончательной победе над расстоянием, о том, чтобы "научиться преодолевать любое пространство в любой промежуток времени"! Но так же понятно, что люди просто не смогут не мечтать об этом, что борьба за эту новую победу естественна и неизбежна. Во имя этой грядущей победы идут на самопожертвование Эрг Нoop и Низа Крит, навсегда расставаясь с любимой Землей; во имя этого же решается Мвен Мас на дерзкий и опасный, трагически завершившийся эксперимент. Догматиков возмутило в этой книге многое, чуть ли не все-и то, что здесь бывают трагедии и смерти, и то, что исчезает семья в ее теперешнем значении слова, и даже то, что жены не варят мужьям обед; без домашнего обеда некоторые наши современники прямо-таки отказывались идти в коммунизм: мол, что же это за жизнь будет!

Однако, разумеется, "Туманность Андромеды" можно критиковать вовсе не только с догматических позиций. Как мы уже говорили, большинство современных ученых, а также писателей-фантастов отвергают антропоцентристскую точку зрения, на которой стоит И. Ефремов. Кроме того, роман и художественно небезупречен. Написан он неровно: такие отличные, выразительные сцены, как эксперимент Мвена Маса или трагедия на темной звезде, перемежаются скучноватыми разговорами героев "на личные темы". Не очень удачна и авторская речь - она перегружена порой малопонятными неологизмами, тяжеловата. Но, с другой стороны, - легко ли изобразить психику и речь людей, живущих сотни лет спустя? Пожалуй, тут поражение почти неизбежно - и все же рисковать стоит. Почти сразу вслед за "Туманностью Андромеды" в 1959 году те явилась первая повесть Аркадия и Бориса Стругацких "Страна багровых туч". И уже по этой первой книге, неслаженной, внутренне противоречивой, кое в чем следующей старым схемам, было видно, что в советскую фантастику пришли новые авторы, яркие и своеобразные по творческому облику, стремящиеся работать на новых основах - новых даже по сравнению с "Туманностью Андромеды". Братья Стругацкие - писатели, отличающиеся крайне высокой творческой активностью. После первой книги, всего за шесть-семь лет, они опубликовали восемь повестей - "Путь на Амальтею" (1960) и "Стажеры" (1962), составляющие вместе со "Страной багровых туч" трилогию; "Возвращение" (1963), "Трудно быть богом" (1964), "Понедельник начинается в субботу" (1965), "Хищные вещи века" (1965) и десятка два рассказов (большая часть которых вошла в сборники "Шесть спичек" и "Путь на Амальтею"). И это - не простое количественное накопление. Их творчество меняется, постепенно разевается и зреет.

Что привлекло внимание читателей к первым же книгам Стругацких? Они не отличались широтой перспективы и философской глубиной, свойственной произведениям И. Ефремова, - да то и не были такие масштабные утопии: в "Стране багровых туч" описывалась экспедиция на Венеру, в "Пути на Амальтею" - рейс к одному из спутников Юпитера, в рассказах же вообще были лишь "кусочки будущего" - неудачное испытание "эмбриомеханического устройства" ("Поражение"), несколько часов из жизни курсантов Высшей школы космогации ("Почти такие же"), удачное испытание киберов ("Испытание СКИБР"). Но в том-то и дело, что Стругацкие подошли к фантастике с совершенно непривычной для нас стороны.

Мы привыкли к такому изображению, например, полета на Венеру, когда автор стремится дать читателю в той или иной форме разные сведения об устройстве ракеты, об условиях полета, рассказать о Венере; герои же обрисовываются "постольку-поскольку": скажем, сообщается, что у командира корабля есть жена и дети, а радист очень любит шахматы, а врач несколько угрюм (перед отлетом он поссорился с невестой), но в общем-то человек хороший. И вообще все участники экспедиции - весьма положительные, а если у кого что не так, то ясно: это и есть вражеский шпион, и его разоблачит очередной пионер (иди девушка). Вот слетают они на Венеру (или на Марс, на Луну, еще куда-нибудь), увидят там то-то и то-то - и вернутся обратно. Тут и сказке конец.

Но повести и рассказы Стругацких выделялись не только на этом однообразном жанровом фоне. В них главный упор делался на детальное исследование психологии героев, на изображение индивидуального характера: прием, совершенно естественный (и почти единственно возможный) в реалистической прозе - и очень непривычный для фантастики! Ведь Жюль Верн, например, рисовал характеры, выделяя одну-две главные черты; иногда это получалось достаточно выразительно (капитан Немо, капитан Гаттерас, Паганель), но даже самые убедительные образы Жюля Верна никак не могли стать в одни ряд с образами реалистической прозы - они создавались другими красками и для других целей. Многие считали, что в фантастике иначе и нельзя, -да и теперь еще некоторые критики подходят к фантастике с этой давно устаревшей меркой. Между тем уже младший современник Жюля Верна, гениальный Герберт Уэллс, подлинный родоначальник современной философской фантастики, работал совершенно иными методами: он старался не только изобразить необычное событие (нашествие марсиан, появление человека-невидимки), но и представить себе, что может чувствовать человек - обычный, рядовой англичанин, его современник, - сталкиваясь лицом к лицу с Необычайным. Это удавалось Уэллсу не всегда в одинаковой мере: в "Машине времени", например, или в "Войне миров", необычность и громадный размах событий невольно отодвигают на второй план переживания героя. Но там, где Необычайное проявляется, так сказать, в более локальной форме, индивидуальность героя выступает на первый план и многое определяет. Разве не существенно для развития сюжета "Человека-невидимки", что Гриффин был именно таким, а не другим человеком: преданным науке и отчаянно смелым, но нерассудительным, легко возбудимым, склонным к приступам безудержного гнева? Такой человек мог решиться, почти без колебаний, на сумасшедший эксперимент над самим собой, не продумав как следует его сложных и опасных последствий, не подготовив себе никакой защиты и помощи: но, попав в ужасное и почти безвыходное положение, он неминуемо должен был растеряться, озлобиться, дойти до грани помешательства. Точно так же важно, что способностью творить чудеса наделяется не гений, не ученей или поэт, а рядовой английский обыватель, человек, ограниченный и совершенно невежественный - именно личность мистера Фозерингея определяет развертывание сюжета в рассказе "Человек, который мог творить чудеса".

А характеры, созданные Алексеем Толстым? Лихой и веселый Гусев, лирическая и грустная Аэлита, волевая и холодная Зоя Монроз, дерзкий и безжалостный Гарин - целая галерея выразительных образов. Недаром говорят - "Ново то, что основательно забыто". В советской фантастике искусство создавать характеры, уже начиная с Беляева, быстро сходило на нет, забывалось, а за последующие четверть века и вообще исчезло. И. Ефремову, при всех несомненных достоинствах его прозы, изображение индивидуальных характеров тоже явно не удавалось.

В "Стране багровых туч" Стругацкие, по образцу многих своих предшественников, изображают экспедицию на Венеру как событие, достаточно интересное само по себе: люди слетали, увидели там то-то и то-то и вернулись, хоть и не в полном составе. Это уже было в фантастике много раз. Оригинальность авторского подхода к фантастике проявлялась больше всего в начале повести, Быкову предлагают участвовать в полете на Венеру. Он никогда раньше не думал о космонавтике, и это предложение его ошеломляет, заставляет сомневаться, колебаться, взвешивать за и против. В конечном счете он соглашается (и впоследствии становится первоклассным космонавтом), но ведь именно в конечном счете, и мы видим, как он приходит к этому решению, и верим ему. Герои прежних космических повестей в таких случаях никогда бы не стали раздумывать - о чем тут, собственно, думать, все ясно, как апельсин! Они бы произнесли что-нибудь такое торжественное и заранее были бы уверены, что совершат подвиги.

Герои Стругацких ни в чем заранее не уверены. Даже легкомысленный и веселый "пижон" Юрковский не строит из себя сверхчеловека. А громких фраз эти люди просто не переносят: они презирают болтунов. Стругацкие с самого начала пошли совершенно иным путем, чем И. Ефремов: они стали рисовать людей будущего "почти такими же, как мы". В первых их повестях эта установка была тем более оправдана, что действие происходило не в таком уж далеком будущем - в начале XXI века. Конечно, герои Стругацких- это не рядовые наши современники, а авангард человечества: ученые, инженеры, завоеватели космоса. Но в общем-то при такой установке можно легко и естественно пользоваться приемами реалистической прозы, с ее богатейшим и разнообразным опытом. Это и сделали Стругацкие, пока что на этом пути у них гораздо больше побед, чем поражений.

У Стругацких есть любимые герои: они переходят из книги в книгу, меняются, стареют, погибают. Быков, Крутиков, Дауге, Юрковский из трилогий, Горбовский, который впервые появляется в "Возвращении", потом в рассказе "О странствующих и путешествующих" и, наконец, в "Далекой Радуге" (многие читатели были огорчены тем, что в этой повести он погиб - жалко было расставаться с этим умным и симпатичным человеком). Есть и такие, что запоминаются и по одной встрече, например Саул Репнин из "Попытки к бегству", Антон Румата, герой повести "Трудно быть богом".

В фантастике, как уже говорилось, такие живые, рельефные образы героев - редкость. Кроме Станислава Лема, создателя великолепных, реалистически убедительных образов Криса Келвина ("Соларис"), Эла Брегга ("Возвращение со звезд"), пожалуй, и не вспомнишь ни у кого из наших современников таких книг, которые были бы "историей характера", а не историей события. Для фантастики это, может быть, и не обязательно - вот, например, в произведениях Рэя Брэдбери не найдешь ни одного четко очерченного характера, а между тем его книги не только интересны по проблематике, но и высоко поэтичны, прекрасно написаны. Но тем более радуешься, когда встречаешь на страницах фантастического романа живого, умного, смелого человека и начинаешь с интересом, сочувствием или восхищением следить за его судьбой. За недолгие годы, прошедшие после опубликования первой повести, Стругацкие научились писать смелее, точнее, увереннее. Они окончательно избавились от влияния устаревших традиций, и книги их подлинно оригинальны и по замыслу, и по художественной манере. Они пишут по-прежнему очень "реалистично", введя в пейзажи далеких планет и в "бытовые" сцены далекого будущего такие убедительные и яркие детали, что начинаешь невольно чувствовать себя свидетелем и участником этих небывалых событий. Подкупает читателей и тот щедрый, светлый, оригинальный юмор, которым насквозь пронизана повесть-сказка "Понедельник начинается в субботу" и который то и дело вспыхивает даже на страницах таких трагических по общему колориту повестей, как "Трудно быть богом" или "Попытка к бегству". И это уже зрелое мастерство помогает писателям ставить те важные, острые, весьма злободневные проблемы, о которых шла речь в первой части этой статьи.

Немногим позже Стругацких вошли в литературу М. Емцев и Е. Парков. Они идут несколько иным путем и ставят перед собой иные (хоть и сходные) задачи. Стругацкие все заметней поворачивают в сторону социально-философской фантастики, лишенной "технических" деталей (так, например, техника эксперимента в повести "Трудно быть богом" еле-еле очерчена, да она и вправду не имеет значения). М. Емцев и Е. Парков придают гораздо большее значение самому процессу познания и исследования, стремятся раскрыть присущую ему красоту и поэтичность. Сюжеты их повестей и рассказов сплошь строятся на описании научного эксперимента - описании, сделанном не в техническом, а в морально-философском аспекте, опоэтизированном, но достаточно четком и точном по деталям. И всегда в основе этого эксперимента лежат оригинальные и смелые научные гипотезы. Но хотя фантастическая гипотеза (и описание ее проверки либо реализации) играет очень большую роль в их произведениях, формирует обычно сюжет, создает фон и атмосферу действия, однако она не является самоцелью, а лишь помогает острее поставить актуальную морально-философскую проблему. Так, например, в превосходной их повести "Душа Мира" создана очень яркая и необычная фантастическая ситуация: сложное и загадочное образование, вырвавшись из-под контроля своих создателей, включает в себя психику всех людей, живущих на Земле, и возникает гигантская Душа Мира, действующая на кибернетическом уровне. Эта механическая, неуправляемая связь между людьми, фактически уничтожающая их индивидуальность, угрожает человечеству новой, чудовищной формой порабощения, и люди начинают трудную, сложную борьбу против этой неожиданной опасности.

Процесс познания, атмосфера научного эксперимента воссозданы и в талантливой повести А. Мирера "Будет хороший день!". Тут тоже в основе лежит оригинальная гипотеза о возможных формах разумной жизни на Земле и тоже отчетливо звучит морально-философский подтекст.

Повесть А. Мирера, как и "Душа Мира", раскрывает красоту и романтику научного исследования, героизм исследователя, который проявляется и в повседневной упорной работе, и в часы тяжелых, трагических испытаний. Это - повести о величии науки. Но о науке в наш век можно говорить и по-иному. Можно (и это будет вполне закономерно) сосредоточить внимание на двойственной роли научно-технического прогресса, на том, что научное открытие может принести не только благо, но и величайшее зло, если оно попадет в руки бесчестных и алчных дельцов. Такой аспект изображения мы видим, например, во многих рассказах А. Днепрова ("Крабы идут по острову", "Уравнения Максвелла", "Глиняный бог"). Несколько иначе ставится этот вопрос а отлично написанном рассказе С. Гансовского "День гнева" - автор сосредоточивает основное внимание на проблеме личной ответственности ученого за конечные результаты его исследований. Проблема в рассказе расширяется, приобретает более общее звучание: можно ли считать человеком существо, наделенное способностью логически мыслить, но лишенное моральных критериев, не понимающее разницы между добром и злом? Оттого, что этот вопрос ставится в связи с чисто фантастическими образами отарков, людей-медведей, он ничуть не теряет своего акмального и острого характера.

Примеров такого рода можно было бы привести много. Но, мне кажется, и этого достаточно, чтобы понять, как интересны перспективы дальнейшего развития советской фантастики, как велики ее потенциальные возможности.

Ряды фантастики непрерывно пополняются - и за счет ученых, приходящих в литературу, и за счет профессиональных писателей-реалистов, которые теперь все чаще пользуются острым и сильным оружием фантастики.

И это непрерывное пополнение рядов фантастики, и все повышающийся идейно-эстетический уровень ее произведений, и дальнейшее расширение ее аудитории - все говорит о том, что перед фантастикой в наше время раскрываются все более широкие перспективы, что роль ее становится все более важной и ответственной.

* Научная фантастика - что это такое. "Детская литература" № 5.