ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ ИЛИ ДИАЛОГ О НЕПРОСТОМ МИРЕ НЕПРОСТОГО РОМАНА

ИСТОРИК:

На исходе ХХ века в книгах писателей-фантастов собственно фантастики (в привычном значении этого слова) становится все меньше. Это отнюдь не парадокс, скорее неизбежное следствие нашего опыта - и коллективного, и личного. Еще век назад читатель искренне хотел, чтобы его удивили. Удивили - и толково пояснили то, чему довелось удивиться. "Расскажите о том, что мы не знаем!" - таков был лозунг, таков был "социальный заказ". Авторы охотно шли навстречу этому вполне законному желанию, ибо вокруг простиралось целое море Неведомого. Отсюда и вопросы, столь популярные в эпоху Жюля Верна и раннего Уэллса: как? благодаря чему? что в результате? Если из пушки на Луну, то каков вес заряда и сколько требуется кислорода. Если спящий проснется через два века, то как устроено общество и каким образом его следует улучшить. Отсюда - научная фантастика, отсюда - утопия. Авторы спешили удивить - читатели удивиться, окунувшись в чистый, не загрязненный еще океан Познания. Но уже первые десятилетия века-волкодава поубавили наивного восторга. Утопии быстро сменились антиутопиями, а научную фантастику начала теснить фэнтези. Вопросов поубавилось, на смену наивному "расскажите!" пришло усталое "дайте отдохнуть!" и садо-мазохистское "напугайте!".

Но и это прошло.

Конец века - не только конец иллюзий, но и граница страха. Океан Неведомого заметно обмелел, все (или почти все) наивные мечты фантастов века прошедшего успешно сбылись, тут же перестав быть наивными. Утопии (равно как и антиутопии) стали явью, перейдя из таинства литературы в окопы реальности. Мы уже не удивляемся и почти не боимся, ибо то, что случилось за эти десятилетия, оказалось пострашнее всех Лавкрафтов. Надежда и страх прошли, но осталась Литература, осталась Фантастика.

Осталась - но стала совсем другой.

Все чаще теперь это - притча. О том, что было, о том, что могло и может быть. О мире, о людях. О нас с вами.

Новый роман Генри Лайона Олди, написанный на стыке альтернативной истории, фэнтези и утопии-антиутопии, прежде всего притча. Не первая притча в творчестве харьковчан Дмитрия Громова и Олега Ладыженского и, как кажется, не последняя. "И без притчи не говорил им, да сбудется реченное через пророка, который говорит: отверзу в притчах уста Мои; изреку сокровенное от создания мира." Есть чьему примеру следовать!

Итак, притча. Притча о Великой Державе и Маленьких Человеках, о том, как слепые ведут слепых, и том, что нет ничего нового - ни под солнцем, ни под луной. "Бывает нечто, о чем говорят: "смотри, вот это новое"; но это было уже в веках, бывших прежде нас."

ФИЛОЛОГ:

Магия, как ее определяет "Словарь иностранных слов", - это "чародейство, волшебство, колдовство, совокупность обрядов, связанных с верой в способность человека воздействовать на природу, людей, животных, богов; магия является составной частью всех религиозных культов; белая магия - колдовство с помощью "божественных сил"; черная магия - колдовство с помощью "нечистой силы", дьявола". Зарождение магии произошло на заре человечества, когда человек пытался хоть как-то противостоять Природе. Случайный набор звуков, слов, жестов, "помогавший" людям отогнать хищника, справиться с болезнью, вызвать или усмирить стихийные явления, превращался в магический обряд, а человек, исполнявший их, окружался мистическим почитанием и репутацией колдуна, волшебника.

Время шло, а таинственных явлений не убывало. Наоборот, с ростом знаний человечества об окружающем мире непонятного, необъяснимого становилось все больше. Гром и молния, моровые поветрия, бедность и богатство стали почитаться делом рук богов и, конечно же, магов. О них слагались легенды, сказки, поэмы, а впоследствии начали писать и романы. Здесь маги предстают в различных ипостасях. То это могущественные укротители стихий и животных, то помощники или противники героев, то седые мудрецы, размышляющие о сущности бытия, об устройстве Вселенной, то скучающие сибариты, развлекающиеся деланием мелких пакостей друг другу и людям. Но в любом случае это личности сильные, колоритные. Даже порой утрачивая свой дар, они продолжают бороться и искать, оставаясь носителями подлинного или мнимого величия, сохраняя отблески былой славы. Именно такими предстают маги на страницах средневековых рыцарских романов или в современных романах "фэнтези".

Ну, а что, если смоделировать несколько необычную ситуацию? С течением веков Искусство волшебства, магии постепенно превратилось в ремесло. В нём угасла фантазия, прекратились поиски нового. Учителя - Маги в законе передают свои знания "крестникам"-ученикам не традиционным путем, путем длительного постижения и совершенствования мастерства (чтения волшебных книг, постоянных упражнений), а как бы мгновенно, делая отпечаток с матрицы. И с каждым разом новый отпечаток становится все бледнее и бледнее. Маги из волшебников, потрясателей основ мироздания превратились в простых уголовников: конокрадов, контрабандистов, домушников. Именно так обстоят дела в новом романе Генри Лайона Олди "Маг в законе", в мир которого вы вошли.

"Маг в законе" - это, на наш взгляд, нечто новое в творчестве Д.Е. Громова и О.С. Ладыженского. Несомненно, он также подходит под жанровое определение "философского боевика", данное самими соавторами тому направлению, в котором они работают. Да, это "философский боевик", но еще и... Кое-кто может усмотреть в нем образец Альтернативной истории, так как отдельные приметы времени и места позволяют соотнести "Мага" с Российской империей начала ХХ века. Другие будут правы, назвав эту книгу "городским романом", потому что события второго тома происходят в "альтернативном" Харькове (традиционном месте действия последних нескольких романов авторского дуэта). Мы же полагаем, что "Маг в законе" - условно-исторический лирико-философский роман, по своей поэтике сходный с тем, что мы находим в творческом наследии Б.Ш. Окуджавы. Ведь отнести "Путешествие дилетантов", "Похождения Шипова" и "Свидание с Бонапартом" к чисто историческому жанру можно лишь с большой долей условности.

Одной из главных особенностей творческой манеры Г.Л. Олди в целом можно назвать историзм мышления. Многие их романы так или иначе примыкают к историческому жанру, пронизаны духом старины, "пахнут" ею. Это и "Герой должен быть один", и "Мессия очищает диск", и трилогия "Черный Баламут", и, конечно же, "Пасынки восьмой заповеди". "Маг в законе" вполне вписывается в этот ряд. За исключением того, что в нем нет Мифа, на котором базируются названные выше произведения. Атмосфера "Мага" максимально приближена к серой и суровой реальности. Единственным более или менее мифологическим образом здесь становится олицетворенный Дух Закона, появляющийся во втором томе. Однако и его при более пристальном прочтении романа можно отнести к условным, философским категориям, списав появление Духа на особенности экзальтированной психики героев. А все остальное (отведение глаз, общение с мертвецами, предсказания будущего и т.п.) вполне можно встретить и в обыденной повседневной жизни. Так что, в принципе, авторы не сильно и выходят за пределы "исторической достоверности".

ИСТОРИК:

Первый слой романа - яркое покрывало Утопии. Рассказ о Великой Российской Империи, счастливо избежавшей гибели в чудовищном горниле ХХ века. По воле авторов Империя благополучно миновала все страшные пороги Истории. Вместо русско-японской войны - война англо-японская, избавившая страну от конкурентов на Дальнем Востоке. Вместо единой Германии (Тройственного Союза, Первой мировой) - несколько небольших германских государств с герцогами и курфюрстами, способными лишь давать балы для российской знати. На границах все спокойно - по крайней мере ни на одной странице романа мы не ощущаем внешней угрозы. Даже спецслужбы, лазоревая рать, в реальной истории проливавшие пот на ниве контрразведки против врага внешнего (желающие могут тут же вспомнить "Дату Туташхия" Амираджиби), в альтернативном авторском варианте заняты прежде всего внутренними проблемами.

Но и враги внутренние дремлют. Только раз на горизонте романа появляются вполне мирные социал-демократы. Бог весть чем они заняты, но о революциях, политических (и экономических тоже) стачках мы ничего не слышим. И даже вечный аграрный вопрос, на котором и сломалось самодержавие, куда-то исчез, растворился. То ли Столыпин родился на полвека раньше - то ли не родился вообще. Никто не голодает, не умирает от эпидемий, интеллигенция творит "нетленку", а в дикой сибирской тайге полудикий купчина спешит приобрести рояль.

Хорошо! Ну, прямо как у Вячеслава Рыбакова в "Гравилете "Цесаревиче". Утопия - красивая, несбывшаяся. Вот ведь как славно могло быть в наших палестинах! Всего-то у проблем у жандармского корпуса - колдунов изводить. Тем более, колдуны какие-то хилые, с каждым поколением мельчают, вот-вот совсем на нет сойдут...

Стоп! Покрывало соскользнуло, утопия кончилось. Ничто не ново - ни под солнцем, ни под луной. Ведь и это было - пусть не совсем так, но было, было...

Ведь цвела Империя - не на страницах романа, не в мечтах, а в суровой реальности! И тут вспоминается даже не легендарный 1913-й год, вечный маяк для советской статистики. Отойдем на четверть века вглубь Истории - в эпоху Государя Александра Александровича Третьего сего имени, ныне воспетую Никитой Михалковым. Все было так - или почти так, как на страницах "Мага в законе". Смирились враги внешние, поутихли внутренние. В глухой тайге строилась Транссибирка, российскую науку подпирали Менделеев и Мечников, культуру - Толстой, Чехов и Серов, социал-демократы еще даже не думали об "Искре", а славный жандармский корпус...

Вот тут-то и разница - скажете вы. В реальной истории жандармы...

А вот и нет! Увы - нет.

Под ярким покрывалом Утопии мы видим грязную рогожу Утопии-Анти. Выдумку, очень похожую на правду.

Сила Державы не только в корпусах (жандармских и армейских), не только в броненосцах и сталелитейных заводах. Она в верной оценке сил и возможностей, в понимании того, кто есть ее реальный противник. Тот самый - внешний и внутренний. Правительство Государя Александра III, тешась недолгой мирной передышкой между сугробами Шипки и сопками Манчжурии пребывало в полной уверенности, что враги внешние далеко, что они не опасны - и заложило целое минное поле, на котором подорвалась Империя в веке ХХ-м. А ведь как благолепно было! Император германский Вильгельм Государю нашему шинель подавал, посол австрийский в обморок пред высочайшим взором падал, а на том же Дальнем Востоке япошки косоглазые колошматили столь же косоглазых китаезов. Глядишь, под общий шумок можно и Стамбул с проливами отхватить!

Впрочем, враги внешние - еще полдела, да и не о них речь. А вот внутренние...

С кем сражались доблестные бойцы невидимого фронта на страницах романа, читателю уже ведомо - с мажьей напастью, Богом и Святейшим Синодом проклятой. В реальной истории, напротив...

Нет, не напротив! Будущие герои 17-го (они же -лагерная пыль 37-го) в те годы серьезными врагами и не считались. С народовольцами к этому времени уже справились, а социал-демократам ("сицилистам") за их козни полагалось два-три года ссылки, о чем ярко свидетельствует биография полузабытого ныне В. И. Ульянова. Книги Маркса, Энгельса и того же Ульянова можно было купить в любом магазине. Демократия! - скажут некоторые. Слепота! - отвечу я. Все дело в том, что "сицилистов" всех мастей попросту не видели, а если и замечали, то как-то походя. Главным же внутренним врагом Империи были с точки зрения властей предержащих (внимание!) инославные, раскольники и язычники, гнусные враги Русской Православной Церкви.

Супостаты, одним словом.

Под Уложение о Наказаниях, столь часто поминаемое в романе, социал-демократ, как правило, вообще не подпадал. Статьи соответственной еще не выдумать не соподобились! Того же Ульянова и его подельщиков сослали только в административном порядке. Он даже под судом не состоял, будущий вождь октябрьской социалистической! Зато какой-нибудь мещанин Якуб Петерс, вероисповедания лютеранского, и его супруга Анна, урожденная Петрова, вероисповедания православного, имели все шансы отправиться в сибирскую каторгу на четыре пятилетки за то, что окрестили своего сына Карла не в православном храме, а в кирхе. Та же Анна могла получить пожизненную (каторгу - не ссылку!) за тайный переход в лютеранство (католичество, адвентизм, иеговизм). И получали срока, и ехали в Сибирь до самого 1906-го года (да и после законы, охранявшие незыблемые права государственной Церкви, смягчились ненамного). Но это инославные, своим же, православным, приходилось куда хуже. Достаточно лишь напомнить о крестном пути тех, кого презрительно именовали "раскольниками", о закрытых-запечатанных (печатью Синода, как в романе!) храмах, о сосланных в Акатуй и забайкальскую "Колесуху" старообрядческих священниках. Особого Облавного корпуса на сей предмет не организовали, но нечто подобное имелось и в упомянутом в романе Третьем Отделении Собственной Е.И.В. Канцелярии, и в Синоде, да и в самом жандармском корпусе (уже не тепло - горячо!).

Безумие с арестованными старообрядцами и сосланными на каторгу инославными продолжалось долго, слишком долго. Уже в апреле 1905-го, после Кровавого Воскресенья и незадолго перед Цусимой, Константин Победоносцев, не самый глупый из столпов Империи, на заседании Госсовета уверенно заявлял, что "сицилисты" - дело неопасное, а в вот раскольники и прочие враги веры православной...

Но и это - только присказка. Лютеране и старообрядцы - все-таки не маги. Что ж, можно и о магах. Аккурат в 1892 году, как раз в прекрасную эпоху "Сибирского Цирюльника", нескольких крестьян-удмуртов из села Старый Мултан, что в Вятской губернии, привлекли к суду за совершение языческих обрядов - то есть, за то же колдовство. И ехать бы им на остров Сахалин по чеховским местам, если бы не заступился за несчастных писатель Короленко. А там воссел на престол чеховский же интеллигент Николай II, пришли новые времена... В общем, повезло удмуртам. Отсидели бедняги всего пять лет - и на свободу с чистой совестью!

Мултанское дело - не самое громкое и не самое страшное. Судили чувашей, татар, якутов - за деревянных божков, салом смазанных, за камлания и бубны... О деле Бейлиса и писать не хочется - и так слишком много написано.

Так в чем же разница между жизнью и романом? В том, что в романе преступная магия действует, хоть и не всегда? В жизни же... Ну, и в жизни я бы не советовал ссориться с шаманом или даже сельским колдуном. В жабу болотную не превратит, но жабу грудную точно накамлает. А для тех, кто, законы имперские нарушая, обряды богомерзские совершал, они, обряды эти, уж точно были настоящими. Так что, фантастика не на страницах романа Г. Л. Олди. Она в жизни, в нашей горемычной истории. Могучая Империя, сверхдержава, раскинувшаяся от моря Белого до моря Желтого, всей своей мощью обрушивается на горсту инородцев-иноверцев, не бунтарей, не бомбистов, даже не социалистов-агитаторов...

Можно и возразить. Вытесненные в "закон", теряющие силы с каждым поколением маги (те, что не в жизни, в романе), все-таки опасны. Не столько мажьей силой, сколько мажьим талантом растить подобных себе без книг и учебных классов - почти что простым делением. Однако именно это интересует власть официальную менее всего. Трудно сказать даже, ведают ли министры государевы об этой мажьей тайне. Славным облавным жандармам велено бороться с людьми, а не с явлением. Неудивительно, что тайный (запретный!) плод становится сладок, и частная инициатива кого-то из лазоревых мундиров позволяет без особого труда изменить государственные приоритеты. Даже не изменить - ибо приоритетов (с чем именно бороться? почему?) в борьбе с мажьей напастью попросту нет. Власть слепа, власть глуха - и не спешит шевелить мозгами.

Чем все кончилось в реальной истории - известно. В романе - Бог весть. Может, и спасут молодые маги Федор и Акулина многострадальное Отечество вкупе со всем миром, может, и нет. Как тут не вспомнить мадам де Сталь с ее знаменитым: "Горе стране, которую приходится спасать!". Великая Империя, всепроникающие могучие спецслужбы, Государь на троне, наконец - а все в итоге зависит от двух "перековавшихся" (пусть и очень по-своему симпатичных) уголовников!

Дожили!

Таков первый урок "Мага в законе". Слепые ведут слепых - а вот и яма впереди. Глубокая, долго падать!

ФИЛОЛОГ:

Авторов романа волнуют все те же "вечные" проблемы, постоянный интерес к которым позволяет некоторым читателям утверждать, что Громов и Ладыженский "кроят один и тот же сюжет" ("Нопэрапон"). Искусство и ремесленничество, Закон и преступление, Учитель и Ученик, Государство и отдельная личность, чувство и долг, Любовь, Творчество - вот тот широкий диапазон понятий и конфликтов, составляющих идейно-тематическое пространство "Мага в законе". Каждое из них, взятое по отдельности, достойно того, чтобы лечь в основу своей книги. Но Олди, как всегда, не ищут легких путей. Они намеренно усложняют свою задачу, чтобы потом постепенно выходить из лабиринта хитросплетений, порожденных их неудержимой фантазией.

Тема творчества и связанный с нею комплекс проблем являются центральными в романе. Причем понятие "творчества" трактуется здесь авторами многозначно. Это не только принадлежность к миру искусства и культуры, созидание чего-либо, но и просто способность вложить душу в то, что ты делаешь. Бесспорно творческими натурами можно считать талантливую актрису Рашель Альтшуллер и ее "крестника" поэта Федора Сохатина. Но не меньше творческого задора и в цыгане Друце, тонком ценителе и знатоке лошадей, и в его "крестнице" Акулине, ставшей ученым-биологом. А "гений русского сыска" полковник Шалва Джандиери? Разве его служение Закону - это просто бесцельная трата времени, а не постоянный поиск новых и новых ходов в бесконечной игре "в сыщиков и воров"?

Видно, что оппозиции "искусство-ремесленничество", "учитель-ученик" в последнее время все больше и больше занимают Г.Л. Олди. Почти о том же был и недавно вышедший роман "Нопэрапон". Еще пушкинский Сальери говорил, что он "ремесло поставил подножием искусству":

Я сделался ремесленник: перстам
Придал послушную, сухую беглость
И верность уху. Звуки умертвив,
Музыку я разъял, как труп. Поверил
Я алгеброй гармонию.

И вот он, усердием и прилежанием достигший мастерства и добившийся признания, мучительно завидует "гуляке праздному" Моцарту, получившему гений от рождения. В "Маге" наоборот. Моцарты- "крестники", обретающие магические способности вдруг, сразу, через обряд "крещения", оказываются гораздо менее самобытными и интересными в плане творчества личностями, чем трудяги-сальери.

Для настоящего Учителя всегда было наибольшим счастьем, когда Ученик превосходил его, поднимая преподанную науку на новый уровень мастерства. Ученики в "Маге в законе" питаются крупицами, объедками со стола Подлинной Магии. Ни один из них не достигает уровня Учителя. Сравним Рашку-Княгиню и Федора Сохача. Первая и певица, и музыкант, и танцовщица. Второй - только поэт. Хороший, прекрасный поэт, но не больше. Нет полного слияния с природой и у ученицы Друца Акулины. Однако и сами Рашка и Друц не превзошли своих собственных наставников в магии. Да и можно ли назвать магию героев романа Искусством, творчеством в полном смысле этого слова? Уж какая-то она очень и очень заземленная. Это вам не Морганы и Мерлины. Полон горького отчаяния рассказ Духа Закона о былых временах, когда жили подлинные Маги-титаны. Измельчение грозит всему, бьют в набат Олди, превращая свою книгу в роман-предупреждение. Пора опомниться, покончить с дилетантизмом во всех сферах человеческого бытия, вернуть в них дух творчества.

Важной особенностью "Мага в законе" следует признать и то, что здесь, как ни в одной предыдущей книге соавторов, много места отводится лирике, Любви. Вероятно, опыт "Рубежа" не прошел даром для Д. Громова и О. Ладыженского. Если раньше лирическая тональность в их сочинениях достигалась, на наш взгляд, прежде всего за счет включения в ткань повествования всевозможных философских отступлений, размышлений, поэтических текстов, то здесь мы имеем дело с подлинной лирикой, начинающей звучать тогда, когда речь заходит о любви Мужчины и Женщины. Герои "Мага" любят и любимы. Нелегок путь каждого из них к постижению и осознанию Любви. Мечется на грани Закона и Беззакония Шалва Джандиери, разрываемый противоречием между чувством и долгом. Удивляется Рашка-Княгиня, ловя себя на том, что она с нежностью думает о своем муже, с которым ее связали обстоятельства и который еще недавно был одним из главных гонителей "мажьего племени". Умиляет тихая нежность в отношениях супружеской пары Сохатиных. И поражает готовность любящих пожертвовать всем для любимого.

Несмотря на отсутствие откровенных постельных сцен, в романе много эротики. Иные страницы буквально пропитаны ею. Взять хотя бы навязчивый кошмар Рашки-Княгини о бале в Хенинге, рефреном повторяющийся на протяжении всего повествования. Или ее же мини-концерт в "Пятом Вавилоне". А грезы Федора и Акулины перед их выходом в Закон? Все это эротика в высоком, чистом понимании этого термина. Без примеси вульгарности и цинизма. И ее присутствие придает роману дополнительную достоверность. Авторы тонко уловили дух, содержание эпохи. Ведь начало ХХ века в культуре прошло под знаменем эротизма. Стихи Бальмонта и Северянина, проза Андреева и Мережковского, иллюстрации в "Ниве" и "Аполлоне", романсы Вертинского, открытки с изображениями "парижских красавиц" - все это дышит чувственностью, жаждой жизни и наслаждений. И в то же время здесь ощущается какой-то надлом, обреченность. Вот эту двойственность и сумели передать Олди в "Маге в законе".

Переходя к характеристике образной системы романа, стоит отметить, что в нем при чисто криминальном сюжете нет "правых" и "виноватых". Никто не обладает истиной в последней инстанции. Читатель, взявший в руки "Мага" в надежде на встречу с очередной порцией "бандитско-воровского" чтива с острой приправой из мистики и волшебства, может горько разочароваться. Никто не предложит ему здесь криминальных разборок с применением запрещенного оружия (хотя в конце первого тома и можно найти нечто подобное). Все маги-преступники - люди в высокой степени "интеллигентные" и симпатичные. И противостоят им интеллектуалы и красавцы жандармы. Так и должно быть. В этом правда жизни. Это только в старых книжках о "пламенных революционерах" жандармов изображали или тупицами и грубиянами, или хитроумными иезуитами.

Каждый из героев романа обладает своими, присущими только ему индивидуальными чертами. И все же есть у персонажей книги и нечто общее. Эпоха, в которую они живут, властно накладывает на них отпечаток. Все герои находятся в каком-то напряжении, действуют на надрыве, на нервах. В них нет спокойствия и умиротворенности.

Четверка главных героев книги делится по возрастному принципу на две пары: маги в законе, "крестные" Рашель и Друц и их ученики, "крестники" Федор и Акулина. И если в первой паре ведущим показался женский образ, то во второй большую идейную нагрузку несет образ мужской.

Рашель, по нашему мнению,одно из лучших и наиболее удавшихся действующих лиц "Мага в законе". Сюжетная линия, связанная с нею, тщательно продумана и разработана до мелочей. Это страдающий образ. Авторы показывают, как из гадкого утенка вдруг рождается черный лебедь (несмотря на "бубновую" масть). Рашель - женщина до мозга костей. Не случайно от товарок по каторжному бараку она получила уважительное прозвище Княгиня. "Дама Бубен" относится к тому, теперь, к сожалению, уже редкому типу женщин, о которых когда-то Некрасов сказал, что "грязь обстановки убогой к ним словно не липнет". Рашель выглядит по-царски в любых условиях: то ли это разбойничий притон в глухой тайге, то ли помещение морга, то ли номер в дешевой гостинице, то ли бал. "Ты всегда знала о себе: я сильная. Всегда: в деле, на каторге, в кус-крендельской глуши. Знание было простым и в некоторой степени раздражающим".

Сильная - да. Но счастливая ли? Существование Рашели в первом томе показано бездумным и бесцельным. Она как бы живет предчувствием грядущих событий, ожиданием перемен, которые врываются в ее жизнь после переезда в Харьков. Мятежная душа наконец-то успокаивается. Женщина обретает то. К чему она подсознательно стремилась всю жизнь: твердое плечо, о которое можно опереться и в которое можно поплакаться, уютное семейное гнездо, стабильное социальное положение. Необходимость в "эфирных воздействиях" отпадает сама собой. Чародействовать теперь приходится иногда, чтобы не потерять квалификацию. И показательна трансформация, происходящая в сознании Рашели. В финале, когда озверевшая толпа грозит тому, что ей стало дорого (мужу, падчерице, имению, друзьям), Княгиня забывает об инстинкте самосохранения и идет на последнюю жертву, не задумываясь о последствиях.

Подстать такой Женщине должен быть и Мужчина. Конечно же, им не мог стать Друц-лошадник, хотя ряд сюжетных ходов первой книги давал читателю повод надеяться именно на такой исход. Но Друцу так и не удается стать ровней Рашели. Возможно, причина этого кроется в особенностях воспитания героя и героини, вернее, в различии сфер, в которых привыкли они вращаться. Если обычной средой общения Дамы Бубен был высший свет, то Друц имел дело преимущественно с босяками и конокрадами. В одной упряжи они стали бы конем и трепетной ланью.

Отчасти годился на вакантное место второй половины Княгини ее "крестник" Федор Сохач. Это натура тонкая и возвышенная, умеющая глубоко чувствовать и переживать. Не случайно он становится известным поэтом. Хотя в этом, скорее всего, заслуга не его самого, а его "крестной", поделившейся с ним частью своей артистической личности. Федор наделен в романе большой долей сексуальности или того, что латиноамериканцы называют "мачо". В него влюбляются почти все женщины и испытывают некоторую симпатию мужчины (не исключение даже Шалва Джандиери). Да, Рашель могла бы связать с ним свою судьбу. Подобные мысли посещают ее на протяжении второй книги "Мага", отголоски этой душевной борьбы слышны и во втором томе романа. Отношения пары немного неестественны, они несколько выходят за рамки "родственных", что авторы объясняют воздействием обряда "крещения". И Федор, уже будучи женат на безумно любящей его Акулине, где-то в глубине души хранит образ не Рашели-крестной, а той сатанински привлекательной женщины, которая пела в "Пятом Вавилоне" и являлась ему в "срамных" снах. Все же Даме Бубен нужно было не это. Одними плотскими утехами она бы не удовольствовалась. Ей необходима была Любовь-поединок, Любовь-борьба с человеком, который бы смог подчинить ее и укротить. А в Федоре отразилось слишком много ее собственного "Я".

ИСТОРИК:

Есть гонители, но есть и гонимые. И тут мы погружаемся в еще один слой романа - в слой фэнтези. Маги! Одно слово чего стоит! Знаковое слово, бикфордовым шнуром взрывающее глубинные пласты контекста и подтекста. Мудрые Гэндальфы с белыми бородами при жезле и мантии, вокруг - свита из эльфов-цвельфов вкупе с гномами и прочими феями. Тут читателя, к Толкиену и его эпигонам сердцем прикипевшего, ждет, пожалуй, наибольшая неожиданность. Да что там неожиданность - шок! Жесточайший, с ног сбивающий, кидающий в ступор. Маги в каторжном бараке, маги с бубновым тузом на грязном армяке!

Впрочем, почему бы и нет? Время идет, царства-государства сменяют друг друга, вместо сгинувшего в веках Арнора пришла все та же Российская Империя. А маги...

Вот тут-то самое время поймать самого себя за руку. Уж здесь-то можно и без сравнительно-исторического анализа обойтись, ибо магов, настоящих, а не языческих колдунов с шаманами, в России начала века уж точно не было. Разгулялась у почтенных авторов фантазия на радость читателю. Внимай - и трепещи!

Фэнтези!

Не спорю - не было магов в империи Российской. И "закона" мажьего не было. Зато имелось нечто другое, весьма и весьма сходное. Не буду вновь поминать старообрядцев и язычников, а также сектантов всех мастей, ушедших в свой "закон", готовых за него звенеть кандалами хоть до Сахалина. И социалистов, от мирных проповедей к бомбистским комплотам перешедших (эсеровская Боевая организация Гершуни-Азефа - не тот же "закон"?). Действие рождает противодействие, силе гонителей неизбежно противостоит хитрость гонимых. Попалась мне как-то редкая статья редкого автора на редкую тему: нищенские кланы на Западной Украине. Ох, как похоже! И ритуалы, и культы тайные, и жертвоприношения на лесных полянах, и строгие ранги старшин, и даже своя доморощенная кабалистика. Не говорю уже о столь ярко и выпукло описанных в романе цыганах, тоже от властей тогдашних немало претерпевших!

Вот он, второй урок! Слепая власть, слепо разящая невинных, множит число врагов. Множит - и толкает их в объятия друг другу. Этого в романе почти нет (почти - ибо связь мажьего "закона" с цыганским проглядывает весьма отчетливо). Но все еще впереди. В реальной истории вполне реальные "сицилисты" успешно кооперировались с уголовным "дном", с сектантами и старообрядцами - и с теми же гонимыми цыганами. "Единица - ноль", - восклицал партийный поэт Маяковский. Но из гонимых единиц и двоек (шестерок, семерок и восьмерок всех мастей) складывалась колода, о которую вначале затупился, а после раскололся меч Российской Империи. А мы на исходе нашего горького века только удивляемся, отчего это в феврале 17-го Государя нашего законного, в Успенском соборе на царство венчанного, никто поддержать не захотел? Вот и не захотели - сложилась колода!

ФИЛОЛОГ:

Вот тут и выходит на сцену жандармский полуполковник Шалва Теймуразович Джандиери. "Он стоит перед тобой. Смуглый, широкоплечий красавец, одетый почему-то в цивильное". Джандиери, как и Рашель, очень цельная личность. Это пример служения одной идее. И, однако, господин полуполковник не монолитен. Он повторяет путь библейского Савла-Павла (случайно ли созвучие их имен: Шалва - Савл?). До тех пор, пока маги были для него абстрактной угрозой государству, он был их ревностным гонителем, ничуть не сомневаясь в правильности и целесообразности своих поступков. Джандиери разворачивает бурную деятельность, изобретает бесчестный (цель оправдывает средства) путь искоренения "мажьего племени". В первом томе он - человек-машина, зловещий призрак из прошлого Дамы Бубен. Столкновение с Рашелью производит в его душе такой же переворот, как и у Княгини. Джандиери становится человечнее, он начинает задумываться о том, что истребление магов было ошибкой, нарушает равновесие в природе. Репрессиями делу не поможешь, нужно изучать необъяснимые явления природы. Но одно дело понять это разумом, и совсем другое - принять всем сердцем. Шалва прошел слишком долгий путь жандармского офицера, чтобы, подобно Савлу, превратиться в Павла. Он оказался в жизненном тупике, о чем свидетельствует его исповедь "Записки слепого Циклопа". Не случись в финале трагедии, кто знает, как сложилась бы дальнейшая судьба Джандиери.

Для понимания этого образа важен сопутствующий ему образ облав-юнкера Павла Аньянича. Судьбы их схожи до мелочей. В романе не показана молодость Шалвы Джандиери. О ней мы узнаем из его записок. Однако на примере Аньянича можно судить о том, каков был Циклоп в юности. Молодой человек проходит тот же путь, но с ускорением и с возможностью не повторять ошибки Джандиери. Это как бы "альтернативный" Шалва Теймуразович. К умозаключению о необходимости прекращения террора против магов облав-юнкер приходит, еще не став полноценным жандармом. Как и Джандиери, Аньяничу открывает глаза Рашель. Сцена объяснения с ней юноши во время бала один из самых сильных в эмоциональном плане эпизодов в "Маге":

"- Эльза Вильгельмовна!

И тут мальчик в лазоревом мундире произнес нечто, возможное в его устах не более, чем выход в Закон учеников без учителей:

- Я восхищаюсь вами, Эльза Вильгельмовна! Я искренне восхищаюсь вами! Выслушайте меня! Полагаю, власти заблуждаются в своем вечном стремлении искоренить, вместо того, чтобы изучать и использовать!

- Пашенька!

- Не перебивайте! пожалуйста, не перебивайте! Я много думал! Я написал рапорт начальнику училища!.. вашему супругу!.. завтра я собирался передать сей рапорт... мы выплескиваем младенца вместе с водой!.. теряем, когда могли бы приобрести!..

Боже! - как он был похож сейчас на Шалву Джандиери!"

Итак, Савл все же стал Павлом. Верится, что облав-юнкера не постигнет судьба его воспитателя, что это новая генерация жандармов, для которой найдутся более важные дела, чем отслеживание "эфирных воздействий".

ИСТОРИК:

Империя слепа, но ведь слуги ее зрячи! Всевидящие, всезнающие, всемогущие облавные жандармы - уж они-то не оставят Родину в беде! И тут начинается еще один урок - тоже понятный. Кто эти слуги? Е.И.В. Особый облавной корпус, несмотря на заявленную в романе его элитарность (лучшие школы, лучшая форма, внимание высочайших особ) создается даже не по принципу незабвенного НКВД (классовое происхождение плюс комсомольско-партийный набор), а по методике не менее незабвенного Ваньки Каина. Напомню - "ссученный" московский вор (тоже - в "законе") сумел создать неплохую сыскную полицию из таких же, как он, "ссученных". Разница лишь в том, что в облавной корпус набирают не действующих магов, а так сказать, потенциальных, к мажьей работе способных (братья Стругацкие с их саракшевскими "выродками" - ау!). Методика опробованная веками (у нас - Ванька Каин, во Франции - Видок), но очень опасная. Ведь между магом в Законе державном и просто в "законе" - всего шажок. И доблестные жандармы, лишенные понимания конечной цели своей работы, этот шажок успешно делают.

Читая страницы романа, посвященные славному полуполковнику Джандиери, невольно вспоминаешь иного весьма известного борца с врагами государевыми - полковника Зубатова. Трудно сказать, имели ли в виду авторы романа эту ассоциацию, но она очевидна. Оба - "крапленые" (Джандиери - почти маг, Зубатов - бывший революционер), оба - умны, талантливы и смелы. Что может быть лучше для державы, ими охраняемой? Да только ум и смелость - еще не все.

Полковник Зубатов создал "полицейский социализм" - управляемое рабочее движение - и одновременно широко внедрил в практику полицейской работы провокацию, как главный метод расправы с врагами. Джандиери пошел еще дальше - организовал "эскадрон смерти" и одновременно попытался "ссучить" наиболее талантливых магов, взяв их на государеву службу.

На первый взгляд - мудро. А вот на второй...

Беда Зубатова и Джандиери не в том, что они оказались умнее своих коллег, от чего и пострадали. Беда в другом - плохо, когда Закон, настоящий, а не мажий, подменяется полицейской мудростью. Сегодня "эскадрон смерти" истребляет врагов, завтра берет их на службу, а послезавтра - навязывает власти тот же самый мажий "закон", но уже для всей страны. Прозревший Джандиери понимает, какая опасность грозит России и всему миру. Беда лишь в том, что эту дорогу в Никуда вымащивал он сам - не год, не два - всю жизнь.

Роман не дает ответа, чем вся эта жандармская суета кончилась в масштабах страны. Но финал промежуточный уже ясен. Князь Джандиери пал жертвой слепоты - и державной, и собственной. Приученные властями к магоборству поселяне не смогли понять всей тонкой игры просвещенной жандарма, перехитрившего самого себя. В реальной истории полковник Зубатов тоже не уцелел в поднятой им же самим буре. Впрочем, у него хватило смелости поставить под собственными экспериментами точку - свинцовую. Но случилось это уже в 17-м, когда что-то исправлять и менять было уже поздно.

Вот он, урок: в слепой стране даже самые умные и талатливые, если не держать их за ворот железной рукой, своим рвением способны лишь усугубить эту слепоту. "Горе тебе, страна, чей царь твой отрок, и чьи князья пируют спозаранку..."

ФИЛОЛОГ:

В соответствии с образной системой организована и архитектоника "Мага в законе". Первый том посвящен миру "уголовников", а второй рассказывает о мире "сыскарей". Вообще же в романе дана широкая временно-пространственная панорама. Зрительно структуру романа можно представить в виде конуса, повернутого основанием вверх. Авторы, словно в кинематографе (тоже детище рубежа XIX-XX веков), начинают с дальнего плана, постепенно приближаясь к крупному. Сначала перед читателями распахивает свои необозримые просторы Сибирь-матушка. О земле каторжников и ссыльных повествуется в неторопливой, чуть растянутой манере. Плавный и неторопливый рассказ подчеркивает ту тоску и безысходность, которая овладевает героями. Классический мир кистеня и засапожника, знакомый по романам В. Шишкова, А. Иванова и Г. Маркова, едва-едва не засасывает Друца с Рашелью. Еще немного, и книга Олди могла бы стать добротным авантюрно-бытовым "сибирским" романом с разбойными нападениями на подорожных, дикими оргиями на дальних заимках и проблемой нечистой совести. Однако соавторы вовремя делают "стоп-кадр". Их "камера" плавно движется вперед.

В следующем срезе "конуса" нам представлено уже меньшее географическое пространство - Крымский полуостров. Стиль повествования меняется. Вместо трескучего мороза и леденящего холода в нем ощущается неподражаемая, искрящаяся весельем и здоровым цинизмом и пропахшая ароматом массандровских и новосветских вин курортно-босяцкая атмосфера. Шумный цыганский табор, представления столичного театра, приехавшего в Крым на гастроли, гулянка деклассированных элементов, сходка магов в законе - все это видится глазами "крестников". Выросшим в глухом сибирском селе Федору и Акулине все это в диковинку. Вероятно, потому и острота восприятия и передачи своих впечатлений во второй книге "Мага" несколько выше, чем в первой, где рассказ ведется от лица жестоко битых жизнью и утомившихся духом Рашели и Друца. При чтении заключительных страниц "крымской" части романа невольно закрадывалась мысль о том, что авторы первоначально планировали отправить своих героев за границу. В этом случае им представилась бы отличная возможность превратить "Мага" в бесконечный сериал с погонями и схватками. К счастью, Олди не поддались этому соблазну и вновь сделали "стоп-кадр". "Камера" приблизилась к вершине "конуса".

Действие третьей и четвертой книг романа происходит в одном городе и связано с буднями и праздниками Харьковского облавного училища, готовящего жандармов - охотников за магами. Удачно воспроизведена обстановка специализированного закрытого учебного заведения с его сверхзадачей лишить юнкеров любых признаков индивидуальности. Авторы показывают, как постепенно из восторженных юношей лепятся и куются бездушные рабы Устава. И все же, несмотря на огромные усилия, прилагаемые воспитателями, полностью прооперировать души молодых людей, удалив из них все человеческое, не удается. Находятся те, кто способен противостоять муштре и чугунному, отупляющему слогу параграфов Устава, кто сомневается в его абсолютной непогрешимости и безошибочности. Из таких, как ни странно, вырастают в будущем блестящие офицеры репрессивного аппарата (типа Шалвы Джандиери). Потому что возглавлять его не должны люди, ни в чем не сомневающиеся, не способные видеть обе стороны медали, мыслить диалектически.

Заканчивается "конус" здания "Мага в законе", как и положено, точкой. "Съемочная камера" останавливается на небольшой комнате, спальне для гостей, где мы видим "двух новорожденных девочек, спящих, как могут спать только дети трех часов от роду,... измученную женщину на смятой постели, высокого, сильного мужчину рядом с ней,... литографию Дюрера - нагие Адам и Ева пристально смотрят на яблоко в пасти скучающего змия, готовые в любой миг взять запретный плод или отдернуть руку". Как всегда у Олди, традиционно открытый финал. Не точка, а многоточие. Жизнь продолжается, но пора сделать выбор.

Помимо панорамности, в построении романа, очевидно, использована и стратегия и тактика карточной игры. На это указывают и особая символика "Мага в законе", когда каждый из героев наряду с человеческим обликом имеет и "карточное значение" (Туз, Дама, Валет), и чисто внешнее оформление структурных элементов (книги разделены на "круги", вместо прологов их открывают "прикупы", а вместо заключений завершают "куши под картой"). Это вполне оправданный ход, ибо карты еще с глубокой древности являются непременным атрибутом волхва-прорицателя. С другой стороны, символику эту можно истолковать и в более широком смысле: Провидение тасует судьбы людские, словно колоду карт. И порой даже самый искусный маг не может предугадать, что ему выпадет при следующей сдаче.

ИСТОРИК:

Для персонажей романа все еще впереди. Впрочем, зарницы уже полыхают - добрые поселяне штурмуют Малыжино, падает на окровавленную землю полковник Джандиери, чапаевской конницей мчится жандармская подмога с шашками наголо... Пока еще не революция - просто бунт, тот самый, бессмысленный и беспощадный. Но лиха беда начало! В том же феврале 17-го все началось с драк в хлебных очередях...

Такая вот притча - о слепой власти, слепом рвении слепых Государевых слуг - и о пропасти, куда неспешно, но неотвратимо движется Российская Атлантида.

Вот ведь что написалось! А так хотелось порассуждать о высоких материях, о философии, о проблеме выбора, о бремени ответственности, о любви наконец. Но что поделаешь! Двадцатый век начался, и где-то у пристани уже стоит пароход, на котором лет через десять всех философов вышлют навсегда из России, дабы дать им возможность в Париже (спасибо, что не на Сахалине!) вволю поразмыслить, отчего это такая беда с нами со всеми приключилась.

Такой вот "Маг в законе". И сказать больше нечего, разве что заглянуть "Магу" в глаза...

ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ

Если внимательно поглядеть прямо в глаза тому, что встает со страниц романа, то ты увидишь...

...Сцену - широкую, полную народу.

Пары кружатся беззвучно, блеск мундиров, пена кружев, кавалеры благородны, дамы статны и прекрасны. Рядом - славные герои, лики чьи омыты стужей и огнем - но доблесть выше, их страданья не напрасны. А вокруг народ толпится - православный, прямодушный. Может, чуточку немытый, но властям своим послушный. Это сцена - и беззвучно оркестранты в трубы дышат. Вальс амурский с нот не сходит, припечатанный навечно. Желтоватый воск паркета - ножки в туфельках все выше. И летают кринолины - бесшабашно и беспечно. А над всем орел двуглавый зрит налево и направо. Вот где сила, вот где слава! Тем сильна стоит держава!

Сцена, а вокруг - охрана. Тундра возле Магадана...

Черный И. В., доктор филологических наук, профессор.
Шмалько А. В., кандидат исторческих наук.