О НАУЧНОЙ ФАНТАСТИКЕ НАШИХ ДНЕЙ

Прежде ¹ чем приступить к изложению этих беглых наблюдений и заметок, хочется напомнить, что в 1959 году ленинградским Домом детской книги был выпущен специальный сборник, посвященный научной фантастике. Он состоял в основном из обработанных стенограмм выступлений на Всероссийском совещании по фантастической и приключенческой литературе. Туда попал и мои обзорный доклад-очерк истории советской научной фантастики за сорок с лишним лет. В те годы состояние этого раздела литературы было таково, что оказалось возможным дать в докладе оценку всем сколько-нибудь заметным произведениям – от рассказов Циолковского до «Туманности Андромеды» И. Ефремова. Сейчас было бы просто невозможно уместить обширный фактический материал в рамки небольшого сообщения. Ведь только за последние 5–6 лет в нашей стране издано научно-фантастических произведений не меньше, а, может быть, даже больше, чем за предшествующие десятилетия!

Редакции научной фантастики созданы в издательствах: «Молодая гвардия», «Детская литература», «Знание», «Мир» (здесь издается переводная литература). Отсутствие специального журнала до некоторой степени компенсируется выпуском сборников и альманахов – не только в Москве и Ленинграде, но и в других городах.

Научная фантастика занимает заметное место на страницах периодической печати, не гнушаются ею и некоторые «толстые» журналы, – например, «Звезда», «Молодая гвардия». Но общелитературная печать все еще не уделяет ей внимания. Подавляющее большинство книг остается без рецензий.

И все же лед тронулся. Фантастическая литература, воздействуя на умы и сердца, формирует сознание молодого поколения, находит доступ к миллионам читателей всех возрастов. С ней приходится считаться, от нее никуда не денешься!

Еще сравнительно недавно догматики от литературы ставили под сомнение любую книгу, обращенную к далекому будущему. Советской фантастике нужно было вести борьбу за существование, нужно было сломить и преодолеть утвердившуюся среди некоторой части писателей и критиков рутинную «теорию предела», ограждавшую фантастику от... фантастики. Тогда, между прочим, и было выдвинуто полемическое требование о праве писателя на крылатую мечту, которое превратилось на несколько лет в «железную формулу», выражающую якобы единую сущность социалистической научной фантастики.

На каком-то этапе это определение играло положительную роль, но очень скоро обнаружилась его недостаточность. Живое, многообразное, развивающееся явление нельзя свести к однозначной формуле, как бы красиво она ни звучала! Определение «литература крылатой мечты» несовместимо с раскрытием негативных явлений, с темой «предупреждения», с памфлетно-сатирическим творчеством, с попытками реконструировать в воображении картины доисторического прошлого и с другими задачами писателей-фантастов. Поэтому от него следует отказаться.

Нередко научную фантастику называют литературой научного предвидения, приводя в пример сбывшиеся в той или иной форме прогнозы Жюля Верна или Уэллса, Беляева или Ефремова.

Элемент научного предвидения, основанный на реальных предпосылках развития разных отраслей знаний, всегда, конечно, будет существовать в научной фантастике. И все же это не есть выражение общеобязательного, определяющего признака. Если бы сбывшиеся «предвидения» стали эталоном полноценности произведений, пришлось бы признать несостоятельными 99% научно-фантастических книг – и среди них немало первоклассных.

Объективной оценке фантастических произведений часто мешает еще одно заблуждение: смешение двух разных понятий – научно-фантастической и научно-популярной литературы. Это идет еще со времени Жюля Верна, объединявшего в своем лице, в силу ряда исторических причин, популяризатора науки и научного фантаста. В дальнейшем отрасли литературы резко размежевались. На современном этапе писатели-фантасты, как правило, не ставят перед собой популяризаторских задач. На первый план выдвигаются социально-психологические, этические или философские проблемы. Фантастические положения позволяют создавать необычные коллизии и доводить конфликты до самого высокого накала. Фантастика становится своего рода лупой времени, фокусирующей в преувеличенном виде и в особых ракурсах сложные комплексы представлений об окружающем мире.

Между тем научную фантастику до сих пор нередко считают подготовительной ступенью к научно-популярной литературе. Техническая проблема, затронутая в фантастическом аспекте, должна пробудить любознательность и приохотить читателя к серьезным книгам. Многие педагоги и библиотечные работники видят в этом целевое назначение научной фантастики.

Если согласиться с таким узкоутилитарным подходом к произведениям художественной литературы, то пришлось бы вместе с «Русским лесом» Л. Леонова рекомендовать книги по лесоводству, а «Иду на грозу» Д. Гранина пропагандировать вместе с работами по атмосферному электричеству. К счастью, до этого еще никто не додумался. Но коль скоро речь заходит о фантастике, общие критерии теряются. Подчас очень сложная идейная подоплека искусственно подгоняется к научно-технической теме, которая сама по себе может занимать в произведении десятистепенное место и служить не более чем художественным приемом: логическим обоснованием удивительной ситуации, перенесения героев в необычную обстановку.

Магия устаревших представлений о научно-фантастической литературе как второстепенной, «прикладной», не имеющей якобы самостоятельного значения, все еще так сильна, что даже библиографы не решаются рекомендовать фантастические книги без «принудительной нагрузки». Показателен в этом отношении рекомендательный указатель литературы, изданный в 1964 году Библиотекой СССР имени В. И. Ленина, – «Путешествия. Приключения. Фантастика». Мне уже приходилось о нем писать («В мире книг», 1965, № 1). Составительница, 3. П. Шалашова, почти не отошла в своем новом справочнике от канонов пятидесятых годов, когда фантастика рекомендовалась как пособие для изучения физики и техники. На деле это приводит к тому, что неправомерно и односторонне выпячивается познавательная роль фантастики и сводится на нет ее художественно-воспитательная функция, свойственная ей, как всякому виду искусства.

Конечно, было бы неправильно думать, что научная фантастика начисто лишена познавательного значения. Многие вещи писались и пишутся ради популяризации определенных научно-технических идей и гипотез. Но суть в том, что это направление далеко не единственное и отнюдь не главное. По мере расширения плацдармов научно-популярной и научно-художественной литературы иллюстративная, популяризаторская фантастика теряет былое значение.

По-прежнему прочны ее позиции в жанре очерка. Чуть ли не каждая научно-художественная книга завершается «окном в будущее» – обзором реальных перспектив той или иной отрасли науки и техники. Так построены, например, почти все работы Б. Ляпунова, вплоть до его последних книг – «Химия всюду», «Планета сегодня и завтра». Получила распространение и такая форма фантастического очерка, как «репортаж из будущего». Но тенденция развития такова, что всякого рода популяризаторские научные отступления, еще недавно занимавшие большое место в фантастической литературе (вспомним хотя бы поздние произведения А. Беляева, романы Г. Адамова и многие книги сороковых – пятидесятых годов), все больше отходят на задний план, а научно-фантастический очерк приобретает значение самостоятельного жанра.

* * *

Итак, научно-фантастическая литература живет и здравствует, а сколько-нибудь удовлетворительного определения ее художественной специфики до сих пор еще никто не предложил. Все определения – не буду их приводить – бедны и бледны по сравнению с тем, что есть в действительности, ибо любое определение отделяет часть от целого, выпячивает частные признаки и приводит их к «общему знаменателю». Отсюда нередко и появление жестких требований, противоречащих литературной практике, которая «не сходится» с предвзятыми схемами и догматическими представлениями.

В этом смысле научная фантастика, чем больше о ней думаешь, кажется все более сложной и многоликой. Читая произведения советских авторов, не говоря уже о зарубежных, сталкиваешься с чрезвычайно широким диапазоном тем, художественных решений и творческих приемов.

Фантастика как особый способ отображения действительности в художественных образах, как специфическое выражение видения мира не была одинаковой на разных исторических этапах. Это понятно каждому, кто не сводит творческий метод к сумме художественных приемов. Поэтому мы отделяем научную фантастику от древних мифов и волшебных сказок, от романтических и неоромантических повестей типа Гофмана или Вилье де Лиль Адана, от вещей типа Кафки и его многочисленных последователей на Западе, от философско-фантастических романов типа Веркора или недавно появившегося «Соло» Пьера Гамарра.

Несколько лет назад в Америке был выпущен большой каталог фантастической литературы, изданной в разные годы на английском языке. Наряду с Эдгаром По, Жюлем Верном, Конан Дойлем и Уэллсом, Гернсбеком и Хайнлайном, я обнаружил в нем социальные утопии Мора и Кампанеллы, «Нос» Гоголя и «Историю одного города» Салтыкова-Щедрина, «Фауста» Гете и «Путешествия Гулливера» Свифта, философские повести Вольтера и романы Анатоля Франса «Восстание ангелов», «Остров пингвинов», «На белом камне» и т. д.

Американский библиограф Блейлер не делает никаких различий между научной фантастикой и фантастикой вообще. По-своему он прав. Границы здесь очень условны и зачастую трудно определимы.

В мировой литературе изображение невозможного, выходящего за пределы реальности, фактически существует с тех пор, как существует сам человек, если не выносить за скобки мифологию и фольклор.

Фантастика в широком смысле вбирает в себя все – наивные представления о силах природы и сказочные мечты о безграничном могуществе человека, утопические представления об идеальном обществе будущего и реалистические научные прогнозы, и допущение парадоксальной условной возможности («а если бы так случилось...»), и заведомо абсурдные предпосылки в целях логического обоснования всевозможных идей и гипотез как в научном плане, так и в социальном, философском, этическом и т. д.

Что касается современной фантастической литературы, то возможности ее поистине беспредельны. Свидетельствует об этом прежде всего многообразие художественных приемов и жанровых признаков. Здесь и сказочно-фантастические повести для детей от «Старика Хоттабыча» Л. Лагина до «Чао» П. Аматуни; и приключенческая фантастика типа «Экипажа Меконга» Е. Войскунского и И. Лукодьянова, романов Г. Мартынова, повестей А. Шалимова; и реалистическая повесть с фантастическими допусками вроде книги Н. Томана «В созвездии Трапеции»; рассказы о странных явлениях природы и необыкновенных открытиях; и психологические романы, в которых фантастическое событие служит лишь приемом для создания каких-то особых коллизий (пример – «Леопард с вершины Килиманджаро» Ольги Ларионовой); и романы, напоминающие по типу «производственные» – о грандиозном строительстве или реализации великого открытия, влияющего на судьбы многих тысяч людей, преобразующего природу, климат, географические условия и т. д. (книги Л. Казанцева, Г. Гуревича, В. Савченко и др.); и философско-фантастические повести, трактующие сложнейшие гносеологические проблемы (произведения Геннадия Гора); и политические памфлеты (Л. Лагин, Р. Ким, С. Розвал); и сатирические парадоксальные новеллы, какие пишет И. Варшавский; и юмористические рассказы и пародии на «отработанные», заштампованные сюжеты и шаблонные литературные приемы.

Такой перечень можно продолжать и продолжать. Современная фантастическая литература воплощает в себе и надежды и тревоги человечества: мечту о светлом будущем и предупреждение о грозящих бедах и катастрофах.

Отсутствие жизнеутверждающих идей нередко приводит (я имею в виду западную фантастику) к злобному человеконенавистническому пасквилю или к откровенному эскейпизму – бегству от действительности в иллюзорный мир.

В лучших своих проявлениях научная фантастика всегда злободневна, связана с волнующими проблемами и гипотезами. Она наталкивает на раздумья, будит живую мысль, тренирует воображение, развивает ум. И, может быть, в этом ее главная ценность, а не в тех реальных познавательных сведениях, которые содержатся в тех или иных произведениях.

Нечто подобное высказал недавно физик В. Смилга в интересной статье, опубликованной в 12-м номере «Знание-сила» за 1964 год. Он считает и довольно убедительно это доказывает, что подробное техническое обоснование фантастической гипотезы, как правило, влечет за собой досадную неудачу. Дело не в самом открытии, а в том эффекте, который оно несет, не в сути фантастического изобретения, а в его социальных последствиях, не в описании какого-нибудь гравитонного двигателя, а в сюжетных возможностях, которые он открывает. Смилга предпочитает фантастические книги без подробной наукообразной аргументации, которая стареет быстрее, нежели сами герои (разумеется, если речь идет о хороших книгах). И с этим, пожалуй, можно согласиться.

Фантастика всеобъемлюща и, по существу, безгранична, как безграничен творящий разум. Есть у нее одно преимущество, которым редко владеют или пользуются авторы обычных реалистических произведений. Это – второй план, требующий соотнесения фантазии с действительностью. Если она используется не ради обоснования научной или технической задачи, не только в популяризаторских целях, то в серьезных произведениях почти всегда будет содержаться подтекст, иносказание, аллегория.

В этой связи стоит вспомнить «Попытку к бегству» братьев Стругацких и «День гнева» С. Гансовского. Этот рассказ говорит о несомненной одаренности писателя, которая ставилась под сомнение, когда из-под его пера выходили один за другим поверхностные, подражательные рассказы. Фантастические существа отарки-полулюди, полузвери, придуманные Гансовским, – сами по себе не производили бы большого впечатления (любители фантастики знают и не таких чудовищ!), если бы здесь не было целенаправленной социальной аллегории. Вопрос ставится так: что делает человека человеком? Способность мыслить, рассуждать, делать логические выкладки? Может ли существовать разум без доброты? Отарки обладают отличной памятью, способны к отвлеченному мышлению, но они жестоки, кровожадны, им не свойственно чувство жалости. Значит, у них нет подлинно человеческих качеств! Автор не навязывает своих мнений. Но его аллегория прозрачна и вполне конкретна. И потому рассказ по-настоящему волнует, как волнует и «Попытка к бегству» – вещь более трудная и сложная, о которой уже много говорилось в печати.

Вот, кстати, типичные случаи превращения фантастики в художественный прием! Но и здесь писатели не обходятся без помощи науки. В «Попытке к бегству» космический корабль, переносящий героев на какую-то условную планету, где торжествует разнузданный черный деспотизм, – это нечто иное, как наукообразное обоснование развития дальнейшего действия; в рассказе «День гнева» – отарки, вырвавшиеся из лаборатории объекты какого-то странного биологического эксперимента. Тем самым и здесь мы находим условную наукообразную мотивировку последующих событий.

Наука в фантастическом произведении может быть предметом изображения или, как в этих случаях, служить обоснованием действия, превращаясь в своего рода «deus ex machina». Но так или иначе, без науки современному фантасту не обойтись! И даже в шутливой повести Стругацких «Понедельник начинается в субботу» научные сотрудники из «НИИЧАВО» (Научно-исследовательского института чародейства и волшебства) только притворяются волшебниками, а на самом деле воспроизводят «научными методами» фантастические метаморфозы сказочных персонажей.

Правда, без науки свободно обходятся авторы американских «fantasy» – рассказов и повестей, где нередко вводятся в действие мистические потусторонние силы. А ведь это не что иное, как подновленные варианты «готических романов» или оккультных фантазий начала XX века. С таких писателей и спрос другой!

И тут уместно будет поспорить с Аркадием и Борисом Стругацкими – авторами статьи «Через настоящее – в будущее» («Вопросы литературы», 1964, № 8).

«Отличие писателя-фантаста от «обычного» писателя, – пишут они, – состоит в том, что он пользуется методами, которые не применяли ни писатели-реалисты, ни Рабле, ни Гофман, ни Сент-Экзюпери в «Маленьком принце». Отличие только в методах.

Все это прекрасно, скажете вы, но при чем здесь наука? Почему вас называют научными фантастами? Мы ответим: не знаем. Не знаем, почему до сих пор держится устаревший термин «научная фантастика». В лучшем случае он пригоден для определения одного из направлений фантастики».

И далее авторы доказывают, что у писателей-фантастов, например у Савченко или Войскунского с Лукодьяновым, отношения с наукой такие же, как у писателей нефантастов, Д. Гранина или И. Грековой. Отношения с наукой у всех примерно одинаковы. Разные только методы работы.

В этом высказывании есть противоречия.

Если писатели-фантасты в таких же хороших отношениях с наукой, как Гранин или Грекова, если они пользуются методами, которые не применяли ни Рабле, ни Гофман, ни Сент-Экзюпери в «Маленьком принце» (заметьте, пользуются методами, которых не применяли авторы фантастических произведений!), то тем самым Стругацкие не отрицают близости современных писателей-фантастов к науке и, следовательно, отделяют с полным основанием художественный метод современной фантастической литературы от художественного метода фантастов прошлых времен.

Но тут же следует утверждение, что термин «научная фантастика» устарел и нуждается в замене. Очевидно, предлагается отбросить первое слово – «научная» и оставить второе – «фантастика».

Как же тогда свести концы с концами? И что этим будет достигнуто? Стругацкие могут называть свои книги просто фантастическими, и все равно от науки им не уйти! Разве не отношение писателя к науке определяет особенности современной фантастики и ее отличия от фантастики прошлых времен?

Если художественный метод современной фантастики считать независимым от науки, то тем самым и Рабле, и Гофман, и Сент-Экзюпери в «Маленьком принце» станут в одну шеренгу с братьямч Стругацкими. Компания, конечно, неплохая, но ведь речь идет об особенностях современной фантастической литературы.

Если мы оставим слово «фантастика» и отбросим «научная», то смешаем в кучу фантастов всех времен, всю мировую фантастическую литературу и потеряем возможность дифференцировать разные виды и разные типы фантастики.

Это не только терминологический спор. Речь идет не только о словесных сочетаниях.

Ведь получается так, что сами Стругацкие были научными фантастами в своих первых книгах – «Страна багровых туч» и «Шесть спичек», где заметны были еще популяризаторские тенденции, и стали просто фантастами, когда написали «Попытку к бегству», «Далекую Радугу» и «Трудно быть богом», где, отказавшись от популяризаторских намерений, используют фантастику в качестве художественного приема, ставя при этом перед собой куда более сложные и трудные задачи.

Но и фантастика, превращенная в прием, остается в наше время научной фантастикой. Критерий у нас один, и Стругацкие от него не отступают: научно-философское, диалектико-материалистическое видение мира, иными словами, современный научный уровень мышления, при котором исторический критерий, социологические воззрения играют не меньшую роль в фантастической литературе, чем научно-технические идеи и гипотезы.

При всех фантастических допусках, как бы далеко они ни выходили за пределы возможного, при всей невероятности принятых причин и следствий они подсказаны, так или иначе, современной научной мыслью, мыслью второй половины XX века, сделавшего науку демиургом.

И потому, как мне кажется, термин «научная фантастика» не нуждается в замене. Правда, он не совсем точен, но имеет несомненные преимущества перед всеядным и расплывчатым термином «фантастика».

* * *

Мы говорили о фантастике как способе выражения научного предвидения и фантастике как литературном приеме, облегчающем постановку и решение определенных идейных и художественных задач. Фантастика первого типа начинает занимать все меньшее место еще и по той причине, что писателю нашего времени почти невозможно идти не то что впереди науки, но даже угнаться за передовой научной мыслью. Нужно обладать слишком большими знаниями для того, чтобы выдвигать сколько-нибудь обоснованные гипотезы.

Приведем пример, заимствованный из частного письма бакинского писателя Г. Альтова. Он цитирует статью проф. Г. Покровского, опубликованную в 1964 году в журнале «Рационализатор и изобретатель». Вот что пишет Покровский: «Сверхмощный квантовый генератор направляет световой луч на Луну. Этот луч имеет особое строение – он интенсивнее в своей внешней части и немного слабее у своей оси. Таким путем создается своеобразный световой трубопровод, по которому (под действием светового давления) можно передавать на Луну кислород для дыхания людей и работы тепловых двигателей и водород в качестве горючего. Мощные квантовые генераторы станут основой световой архитектуры в космосе, они помогут создавать мосты для межпланетного транспорта информации, энергии, вещества».

До такой оригинальной гипотезы не додумался ни один фантаст! Но можно сказать с уверенностью: пройдет какое-то время – и будут написаны рассказы, иллюстрирующие эту мысль.

Плодотворные научно-фантастические идеи, как правило, выдвигают в наши дни ученые, а не писатели-фантасты. Промелькнет какое-нибудь новое «сногсшибательное» сообщение, и на него сразу же набрасываются фантасты-популяризаторы. Им остается только придумать фабулу для заданной фантастической ситуации, беллетризовать готовую идею. Отсюда множество повторов, которые принимают поистине угрожающий характер.

Г. Альтов, выдвинувший чрезмерное по своей категоричности требование-каждый фантастический рассказ обязательно должен отличаться оригинальностью гипотезы, – вместе с тем убедительно доказывает, что многие писатели не любят или не умеют самостоятельно думать, и приводит такой курьезный случай. В январском номере журнала «Юный техник» за 1963 год появилась заметка «Без скафандра в глубь океане», а спустя некоторое время вышли из печати рассказы С. Гансовского «Соприкосновение» и М. Емцева и Е. Парнова «Операция «Кашалот». Мало того, что оба рассказа написаны на одну тему – о возможности длительного пребывания под водой без кислородного прибора (с помощью особого препарата, который задерживает кислород в мышцах и постепенно передает его в кровь и в легкие), – единственным источником информации, как показывает Альтов посредством текстологического анализа, послужила для этих авторов научно-популярная статья, напечатанная в детском журнале.

Когда имеешь дело с такой откровенно иллюстративной фантастикой, о художественных достоинствах произведений говорить почти не приходится, а если приходится, то чаще всего – в негативном плане.

К сожалению, подобные рассказы-скороспелки печатаются десятками. Но бывает и так, что, прочитав новый рассказ или повесть, невольно задаешься вопросом: а для чего это написано? Что хотел сказать автор? И, поломав голову, приходишь к заключению: это пустышка.

Книга М. Емцева и Е. Парнова «Уравнение с бледного Нептуна», изданная «Молодой гвардией», характеризует авторов как знающих и несомненно одаренных литераторов. Повесть «Душа Мира», включенная в эту книгу, по-настоящему интересное произведение. Изображенный в повести грандиозный биологический эксперимент, приводящий к неожиданным последствиям в глобальном масштабе, соотносится с социальными явлениями нашего времени. Тут можно спорить, не соглашаться или, наоборот, отнестись с полным одобрением к прихотливой выдумке авторов. Но, по крайней мере, ясно, что эта вещь написана не зря, что у писателей были свои оригинальные идеи.

А вот рассказ М. Емцева и Е. Парнова «Последняя дверь» – один из многих, опубликованных ими за последние два-три года. Несуразные приключения с таинственным марсианином на фоне украинского колхозного села не вызывают ничего, кроме досадного недоумения.

Единственное достоинство рассказов-пустышек в том, что они быстро забываются. К сожалению, в сборнике «Фантастика, 1964 год», где напечатано это непостижимое творение, – не один, а несколько рассказов-пустышек. Не слишком ли много развелось их за последнее время?

* * *

Хочется еще сказать об искусстве построения сюжета, о создании убедительной мотивировки. В фантастике это не менее важно, чем в любой другой отрасли литературы. Причины и следствия диктуются необычайной обстановкой и обстоятельствами, которые определяют действия персонажей.

Здесь уже упоминалась повесть Николая Томана «В созвездии Трапеции». Мало того, что она неряшливо написана и характеры действующих лиц раскрываются на первых же страницах, не надо быть искушенным читателем, чтобы немедленно догадаться, как будет развертываться сюжет и какая последует развязка. Когда мы узнаем, что молодой физик Илья Нестеров, сын бывшей артистки, а теперь режиссера цирка Ирины Михайловны, обдумывающей новый аттракцион, неожиданно открывает «эффект антигравитации», и когда знакомимся с отвратительным бородатым художником-абстракционистом Митро Холло, который подхалтуривает в цирке, немедленно все становится ясно: Ирина Михайловна постарается применить открытие сына к акробатическому номеру Зарницыных, а Митро Холло будет этому мешать, но, несмотря на все его старания, все кончится благополучно: «антигравитационный эффект», апробированный на арене цирка, прославит молодого физика, а вместе с ним и акробатическое трио Зарницыных. Так оно и получается. А чтобы удостовериться в этом, нужно прочесть около 200 страниц, заранее зная, как будут развиваться события.

Это простейший случай.

Мотивировки в научной фантастике логически вытекают из самого допуска, обусловленного конкретными обстоятельствами. За исходное принимается определенный уровень науки и техники. Фантастика на космические темы не может, например, не учитывать последовательные стадии овладения пространством: сначала внутри Солнечной системы, затем полеты к ближним звездам, потом – в пределах Галактики и, наконец, – в беспредельные просторы вселенной. В зависимости от этого меняются и «конструкции» звездолетов. Фотонные или гравитонные – позволяют достигать субсветовых скоростей, а какие-нибудь пульсационные – преодолевать любые расстояния за ничтожные промежутки времени.

Все это, конечно, относится к области вымысла, к области фантастических допущений, не подкрепленных или почти не подкрепленных какими-нибудь конкретными научными данными. Но, когда нужно мотивировать межпланетные путешествия внутри нашей системы, фантастам приходится считаться с реальными научными предпосылками. Одна из них – разность скоростей движения звездолета и планет. Допустим, звездолет делает 20–25 километров в секунду, тогда как Земля проходит по своей орбите 30 километров в секунду. Чтобы вернуться с Марса или Венеры, необходимо заранее рассчитать взаимное расстояние планет и точное время отправления в ту и другую сторону. Иначе космический корабль навсегда останется пленником мирового пространства! На таких расчетах держится замысел романа Г. Мартынова «220 дней на звездолете». И хотя роман этот сам по себе очень слабый, значительно уступающий более поздним романам Мартынова, он основан на правильных научных допущениях.

И даже американские фантасты, которые меньше всего заботятся о научном обосновании своих фантастических построений, не пренебрегают этим необходимым условием.

Вот, к примеру, рассказ Теодора Старджона «Особая способность». На Венеру отправлена экспедиция за чудодейственными кристаллами. Звездолет может там находиться не более четырех суток, иначе вернуться на Землю будет невозможно. Объясняется это так: «Видите ли, 60 лет назад, – рассказывает старый звездолетчик о том, что происходило в дни его молодости, – корабль брал горючего в обрез. Космический рейс рассчитывали, исходя из самого близкого взаимного расстояния планет. Покинуть Венеру и гнаться за Землей в период расхождения планет было просто невозможно. А теперь, когда энергии хоть отбавляй, это самое обыденное дело».

Убедительное обоснование действия даже в тех случаях, когда фантастика используется в качестве художественного приема, – вещь обязательная. Пусть это будет только логическая мотивировка, лишенная научной достоверности. Там, где она отсутствует, читатель теряет доверие к автору. И это нисколько не противоречит тому, что говорилось выше в связи со статьей Смилги. Потеря внутренней логики неизбежно мстит за себя, как она отомстила авторам «Последней двери» и авторам десятков других рассказов, написанных неизвестно для чего.

Но вот случай более сложный: «Далекая Радуга» Стругацких – одна из самых серьезных и глубоких фантастических повестей, появившихся за последние годы. Здесь подняты значительные моральные проблемы, ситуация заострена до трагического напряжения.

Планета Далекая Радуга превращена в полигон для экспериментов физиков, изучающих структуру материальных частиц и оказывающих на них искусственное воздействие. Волна материи, изменившей свою структуру, проходит по планете, сметая все на своем пути. На Далекой Радуге сделаны величайшие научные открытия. Там находятся лучшие умы человечества. Ученые живут в особом городе с женами и детьми. Когда накатывается волна, возникает вопрос, кого надо спасать, ибо на Далекой Радуге есть один-единственный звездолет. Спасать великих ученых? Добытые годами напряженного труда уникальные научные результаты? Женщин или детей? В звездолете мало места, и спасти предпочитают детей. Таково высшее проявление гуманизма.

Но мне, как читателю, мотивировка действия кажется недостаточно убедительной, недостаточно продуманной. Почему на Далекой Радуге, где производятся столь опасные опыты, должны находиться дети? И можно ли представить себе звездолет, битком набитый детьми, как кильками в банке? Правдоподобно ли это?

В фантастике мы имеем дело с невозможным, невероятным, со всем, что вызывает удивление. Где кончается удивление – там кончается и фантастика. Искусство автора заключается в том, чтобы заставить читателя удивляться и поверить в невозможное. Убедительность мотивировок – одно из средств достижения этой цели.

Разговор был начат с количественных показателей. Написано и напечатано за послание годы много хороших произведений, но еще больше – случайных, проходных, ничего не дающих ни уму, ни сердцу. Нередко попадаются совершенно беспомощные или даже явно халтурные книги, особенно среди тех, что выпускаются республиканскими и областными издательствами. В этом отношении соревнуются между собой ташкентская «Еш гвардия» и казахское республиканское издательство в Алма-Ате. Но, конечно, не «Звездным бумерангом» С. Волгина и не «Желтым облаком» В. Ванюшина определяется лицо советской научно-фантастической литературы. И только печальным недоразумением можно объяснить включение в сборник бакинских писателей «Формула невозможного» (Азернешр, 1964) поразительно невежественной, наспех состряпанной пьесы Н. Гянджали «Сокровища сгоревшей планеты».

За несколько лет расстановка литературных сил решительно изменилась. На авансцену выдвинулись писатели, начавшие свой путь в научной фантастике с конца пятидесятых, в начале шестидесятых годов.

И. Ефремов остается признанным авторитетом и главой социалистической научной фантастики послевоенного периода. Поучительны не только его очевидные достижения, но и творческие просчеты, потому что он один из тех, кто прокладывает в литературе новые пути. «Туманность Андромеды» подняла советскую фантастику на неизмеримо более высокую ступень по сравнению с тем, что было раньше. «Лезвие бритвы», несмотря на то, что эта книга, которую сам автор называет экспериментальным романом, имеет очевидные недостатки (органического слияния разнородных компонентов не получилось), еще найдет в литературе отголоски. Она открывает принципиально новые подходы к изображению человека будущего и наглядно показывает значение психофизиологических факторов, которыми до сих пор у нас пренебрегают.

Библиотека советской научной фантастики пополняется сейчас силами целого подразделения литераторов: И. Ефремов, братья Стругацкие и Г. Гор, И. Варшавский и А. Днепров, А. Казанцев и В. Сапарин, Л. Лагин и Р. Ким, Г. Мартынов и Г. Гуревич, Г. Альтов и В. Журавлева, В. Савченко и И. Росоховатский, А. Полещук и Г. Анфилов, Г. Голубев и В. Пальман, Емцев с Парновым и Войскунский с Лукодьяновым, Рич и Черненко, Михаил и Лариса Немченко, А. Шалимов, П. Аматуни, А. Мееров, А. Бердник, Г. Ланин, А. Колпаков, Б. Фрадкин, В. Невинский, О. Ларионова – вот далеко не полный перечень имен. Около пятидесяти активно действующих писателей по сравнению с четырьмя-пятью, которые подвизались на этой ниве несколько лет назад.

И хотя многое нас не удовлетворяет, советская научная фантастика бесспорно достигла нового качественного уровня. В лучших произведениях четко обозначилась новаторская роль нашей литературы. Изображение нового человека, живущего в новом мире, – самая трудная и самая благородная цель. Но бывает и так, что в будущее переносятся люди, обладающие кругозором и свойствами наших рядовых современников.

По вполне понятным причинам каждый советский гражданин хочет жить со своей семьей в отдельной удобной квартире. Но когда коммунистические города-сады, населенные нашими отдаленными потомками, «планируются» некоторыми фантастами наподобие современных дачных поселков – на каждого человека или влюбленную пару изящный коттедж, – то это производит смешное впечатление. Я думаю, прав был Михаил Светлов, хотя его слова и не следует понимать буквально: «Коммунизм-это желание приобрести соседей, это желание присоединить свое одиночество к одиночеству соседа».

Отношение к человеку, в конечном счете, и определяет водораздел между социалистической и буржуазной научной фантастикой нашего времени. С одной стороны – дух коллективизма, взаимная поддержка и выручка, вера в грядущую свободу и братство всего человечества, исторический оптимизм, целостное восприятие мира в непрерывном движении и развитии; и, с другой стороны, – индивидуализм как принцип поведения, беспомощность маленького человека в большом и страшном мире, перенесение в будущее сегодняшних социальных отношений со всеми институтами насилия, зловещая символика, деформация нормального человеческого сознания...

Испуг и растерянность перед чудовищными иррациональными силами, вызванными с помощью науки, которая служит не добру, а злу, превратившись в демоническое начало, – таким настроением проникнуты десятки фантастических рассказов американских и английских писателей. При чтении невольно возникают ассоциации с сюрреалистской живописью, с патологическими кошмарами на полотнах Сальвадора Дали. Действительность видится в нарочито искаженных пропорциях и ракурсах, мир теряет свою целостность, расчленяется на элементы, громоздящиеся в хаотическом беспорядке. В таких произведениях фантастическая условность порывает с логическим мышлением. Событие не требует рационального объяснения. Распадаются причинно-следственные связи.

Как это все не похоже на реалистическую условность советской научной фантастики!

Мы верим и знаем, что в новом обществе сложатся новые взаимоотношения между людьми. И часто, когда наши писатели нащупывают к этому пути, не отдаем себе отчета, что в литературе появилась нечто небывалое и по-настоящему значительное.

Однажды по Би-Би-Си передавался обзор научно-фантастической литературы. В устах диктора этой далеко не объективной радиостанции неожиданно прозвучала фраза, которая врезалась в память и заставила увидеть в новом свете то, к чему мы успели привыкнуть, что кажется нам естественным и даже само собой разумеющимся. Речь зашла о советской фантастике и творчестве братьев Стругацких. В передаче была, примерно, такая фраза: «Вся мировая литература основана на конфликтах добра и зла, а братья Стругацкие строят свои произведения на конфликтах добра с добром и, несмотря на это, создают острые коллизии, и книги их читаются с большим интересом».

Ведь именно на таких принципах построены почти все произведения советских писателей, в которых изображаются люди сложившегося коммунистического общества. Мы к этому привыкли и иначе не мыслим взаимоотношений людей будущего. А на Западе, где читатели воспитываются на другой литературе, новаторская сущность советской научной фантастики должна восприниматься особенно остро.

И недаром наша фантастика за короткое время получила международное признание. Книги И. Ефремова, Аркадия и Бориса Стругацких переведены на многие языки. В разных странах перепечатываются сборники советских научно-фантастических рассказов, выпущенные первоначально московским Издательством литературы на иностранных языках. Во многих европейских странах, и особенно в Японии, быстро переводятся почти все наши новинки. И порою возникает чувство досады, когда узнаешь, что за границей получают распространение даже такие книги, которые мы единодушно признаем плохими, вроде романа Л. Оношко «На оранжевой планете» или «Гриады» А. Колпакова.

В газете, выходящей под редакцией Арагона – «Les lettres francaises», – в номере от 24–30 декабря 1964 года помещена статья известного французского критика Марка Сориано. Там есть интересные строки, относящиеся к советской фантастике.

«Я горячо рекомендую, – пишет Сориано, – систематически публиковать хорошие книги советской научно-фантастической литературы... рассказы Ефремова, «Туманность Андромеды», «На краю Ойкумены» – это подлинные шедевры крупнейшего советского фантаста. Коллективные сборники «Cor Serpentis», «Путь на Амальтею», «Гость из космоса» удивляют разнообразием интонаций и разнообразием идей. Большинство из этих авторов – научные работники, медики, биологи, математики, палеонтологи, и их произведения чаще всего являются удивительными «путешествиями за пределы возможного», исходящими из самоновейших научных гипотез».

Можно было бы привести немало подобных высказываний, подтверждающих непреложный факт: советская научная фантастика выходит на передний край литературного развития. И этот поток советской литературы, с каждым годом становясь все более мощным и стремительным, завладевает умами миллионов читателей не только в пределах нашей страны.

1. В основу этого раздела положены материалы дискуссии, состоявшейся в январе 1965 года в ленинградском Доме детской кн