УЧАСТЬ КАССАНДРЫ

С ТЕХ САМЫХ ПОР, как в октябре нынешнего года не стало писателя Аркадия Стругацкого, из суетной, быстротекущей реальности перетекло в пантеон отечественной культуры неделимое прежде имя «братья Стругацкие» – символ отчаянной молодости в шестидесятые, нервных и неравных споров в семидесятые, достоинства и мудрости живых классиков времен восьмидесятых.

Американская энциклопедия научном фантастики однажды назвала братьев Стругацких внутренними эмигрантами – имея в виду их многолетнее духовное противостояние Системе. Однако и мы, читатели, в течение многих лет имели счастливую возможность «эмигрировать» в миры будущего, созданные воображением писателей. Сейчас и «Полдень, XXII век», и тем более «Страна Багровых Туч» могут показаться наивными, легко уязвимыми для критики, но тридцать лет назад они значили для читателя очень много. Ведь до Стругацких наши фантасты, как правило, изображали Светлое Будущее в виде некоего трагикомического переплетения потемкинских деревень, продовольственных павильонов ВДНХ, строгих и чинных казарм и тезисов очередных Основных направлений... Картонные персонажи вели душеспасительные беседы на ярко-зеленых анилиновых лужайках – в то время как диковинного вида техника (тайком уворованная со страниц старых зарубежных журналов фантастами) собирала на полях сказочный урожай зерновых или ковала что-то железное...

Стругацкие первыми поселили в своем вымышленном мире обычных живых людей – своих друзей, знакомых, сослуживцев. Космонавты Дауге и Быков, Юрковский и Крутиков меньше всего походили на роботов с жестко заданными «оптимистическими» программами и приклеенными улыбками на пластмассовых лицах. Герои Стругацких могли совершать ошибки, у них могли быть многие слабости, недостатки. Кроме одного: писатели освободили своих любимых персонажей от чувства страха – заложенного в генах, липкого, подленького, трудно искоренимого. В эпоху, когда лагерная колючка не успела еще толком проржаветь, а люди по привычке предпочитали «подумать, прежде чем подумать», появление таких героев стало событием выходящим за рамки только фантастики. Для нас свобода изначально являлась уже в наручниках осознанной необходимости, для них же она была естественной, как воздух. Недаром в повести «Обитаемый остров» землянин Максим Каммерер на чужой планете так легко подставит себя под пули: у него и в голове не будет укладываться, что где-то во вселенной разумное существо может быть насильственно лишено жизни. В произведениях, действие которых разворачивалось в грядущих столетиях, азартные физтеховские мальчишки держали всю планету в своих руках и не чувствовали особенной тяжести от такой ответственности; превыше всего они ценили дружбу, а жадными были разве что до знаний.

Было ли всё это утопией? Ну, разумеется, утопией – светлой, чистой, романтической. В более поздних произведениях сами писатели еще не раз и не два вспомнят собственные фантазии с затаенной грустной усмешкой. Слишком велик оказался разрыв между желаемым и реальным. «В... миллионном научном работнике обнаружились всё те же недостатки, которые по-человечески свойственны всем другим общественным прослойкам», – признает впоследствии Аркадий Стругацкий в одной из статей и тем самым как бы окончательно подведет черту под одним из первых этапов творческого пути писателей. И если в «Далекой Радуге» (1964) коллектив талантливых ученых почти сплошь состоял из альтруистов, готовых не раздумывая отдать жизнь ради торжества истины, то в повести «За миллиард лет до конца света», написанной полтора десятилетия спустя, даже из небольшой группы ученых, наших современников, только один математик Вечеровский откажется продать право на истину за «чечевичную похлебку» материальных благ, славы, степеней, личного комфорта. Остальные же уступят давлению Системы, сдадутся.

В повести, «Трудно быть богом» планета Земля, по преимуществу, находилась за пределами основной сюжетной линии, зато на планете – двойнике Земли, где существовало средневековое Арканарское королевство, возникали проблемы чисто земные, притом вовсе не из туманного будущего или такого уж отдаленного прошлого. Герой произведения, Антон Румата, умный, тонко чувствующий интеллигент – «шестидесятник» по духу, на протяжении всей повести с величайшим трудом балансировал между требованиями разума и голосом совести, между долгом и чувством, а его финальный поступок, когда одна из чаш весов все-таки перевесила, был просто актом безнадежного отчаяния.

В отечественной фантастике Стругацкие первыми стали предлагать читателю этические задачи, у которых не было и быть не могло однозначного «правильного» решения. Это было странно, непривычно, это заставляло не только сопереживать, но и думать. («Думать – не развлечение, а обязанность» – такой была нравственная максима Стругацких.) Антон Румата, разведчик с Земли, был невольно в Арканаре частью той силы, которая, если перефразировать Гёте, «вечно хотела блага», но очень часто действия героя или, напротив, его бездействие могли только усугубить торжество Зла. После выхода книги в свет критиков особенно задело, что земляне на чужой планете исповедовали принцип невмешательства в чужие дела – хотя уклад жизни там был, по нашему разумению, абсолютно несправедливым, а потому «братская помощь» там была бы, дескать, очень нужна. Стругацкие между тем усомнились в основе основ – в нашем праве быть судьями других, принимать решения исходе из нашего опыта, нашего мировосприятия. Повесть была опубликована через восемь лет после венгерских, за четыре года до чехословацких и за полтора десятилетия до афганских событий.

НЕВЕСЕЛАЯ участь пророчицы Кассандры будет еще неоднократно подстерегать Стругацких, едва ли не после каждой их антиутопии или повести-предупреждения. Одна из частей «Улитки на склоне» была опубликована в шестидесятые мизерным тиражом в Улан-Удэ и до конца восьмидесятых ни разу не переиздавалась. Между тем в этом произведении очень многие беды современного писателям общества делались более заметными после отражения их в фантастических зеркалах. Помимо этого, Стругацкие вновь заглянули из шестидесятых прямо в сегодняшний день, сосредоточив свое внимание на проблеме «человек и власть».

Главный герой «Улитки...», научный сотрудник некоего чрезвычайно могущественного Управления по делам леса Перец, хорошо понимает всю бессмысленность, алогичность деятельности этого грандиозного административного механизма, функционирующего под водительством невидимки директора. Перец мучается, ужасается, негодует, однако бессилен что-либо предпринять, хотя и желал бы. В произведениях реалистических такой персонаж, который никогда не научится бездумно подчиняться, никогда и не имеет власти. И вот Стругацкие предлагают нам невероятное допущение: почему бы и нет? И в финале повести вручают Перецу всю полноту власти – он становится директором управления, (а в контексте повести – фактически диктатором). В его власти – изменить и улучшить все, что он пожелает, осуществить какие угодно реформы, затеять вселенскую перестройку. Но... Одарив властью отнюдь не злопамятного хитреца, одержимого маниакальной подозрительностью, и не простака, привыкшего опираться не на интеллект, а на житейскую сметку, и не тщеславного сибарита, которому блеск наград затмевал все на свете, – а доверив управление (и Управление) обычному неплохому человеку, Стругацкие показали, как вне зависимости от желания или нежелания руководителей мучительно труден и подчас проблематичен переход от привычной несвободы к демократии.

В итоге Перец с ужасом понимает, что не может сделать ничего, несмотря на его огромную власть. И его безумная директива, которую герой диктует ошалевшему от верноподданнических чувств холую-секретарю, – просто-напросто дань всеобщему сумасшествию.

Директива, как помнят читатели, была простой: всем сотрудникам Управления... покончить жизнь самоубийством. В двадцать четыре часа. Что, вероятнее всего, и было исполнено – приказ есть приказ.

Роман «Град обреченный», опубликованный сравнительно недавно, как бы продолжил эту тему. Здесь братья Стругацкие парадоксальным образом обогащенные новым опытом, на ином витке спирали вернулись к «Трудно быть богом», к проблемам «экспериментальной истории». Только теперь уже сделалось очевидным, что наша собственная история на протяжении нескольких десятков лет – неудачный эксперимент с непредсказуемыми последствиями.

Андрей Воронин, проходящий через все повествование, – живое воплощение строк партийного гимна о том, «кто был ничем, тот станет всем». Воронин послушно свершает свой жизненный путь: от мусорщика до полицейского, от полицейского до редактора газеты, от редактора до Советника, сиречь крупного чиновника в Городе-мире. К концу романа уже само собой разумеется, что эксперимент бездарно провалился, но подавляющее большинство обитателей Города согласны прожить хоть как-нибудь, хоть при «фашизме с человеческим лицом» (который в конце концов устанавливает в Городе хитрый демагог, бывший ефрейтор Вермахта Фриц Гейгер), только бы не признавать, что все их многолетние надежды были тщетными, что в эксперимент они вступили зря. В финале романа ловушка конформизма окончательно захлопывается за спиной Андрея Воронина – как раз в тот момент, когда он уже почти готов начать совершать Поступки. Но поздно, поздно... Беда в том, что в мире, описанном Стругацкими, выход вовсе не с той стороны, где вход, оттого-то запоздалые попытки «вернуться к истокам», «начать все с начала», с теми же самыми средствами, не имеют уже никаких шансов на успех. Настоящий выход, возможно, и существует, но писатели сознательно не рассматривают в романе оптимистически-вероятные способы решения проблем. Ибо читатель Стругацких обязан сам размышлять и делать выводы, писателям-фантастам изначально чужда позиция гуру.

Даже в самой «политизированной» своей вещи – пьесе «Жиды города Питера, или Невеселые беседы при свечах», где многое из подтекста перешло в открытый текст, писатели избежали соблазна расставить все точки над «i».

Пьеса была опубликована в 1990 году, и ныне, после известных августовских событий, можно услышать суждение, будто на сей раз прогноз Стругацких не оправдался, к счастью. В произведении, напомним, речь шла об одном из возможных вариантов антидемократического переворота в стране, после которого каждый из героев пьесы получает по повестке с приказом явиться в места не столь отдаленные. Действительно, в реальности в дни августовского путча нашлось немало людей, отказавшихся выполнять любые распоряжения самозваных «председателей-комендантов» из ГКЧП (благодаря таким людям переворот и потерпел в конечном итоге свое поражение), в то время как персонажи пьесы покорно укладывали вещички и сушили сухари, предаваясь рефлексии. Но разве всех нас хоть на минуту, пока дикторы ТВ жевали вязкую резину первых фраз указов, не посетил ватный ужас («ну, все...»)? И разве защитники Белого дома в столице составили хотя бы половину всех взрослых москвичей?

СТРУГАЦКИМ на собственном опыте очень скоро пришлось убедиться, что «свобода мнений, свобода ругани», введенная одномоментно, и впрямь могла выглядеть так, как представлял себе проницательный Перец из «Улитки на склоне». Дело в том, что сами Стругацкие никогда не были особенно обласканы критикой.

В шестидесятые и семидесятые, когда казенные перья вели с этими писателями-фантастами позиционную войну «на уничтожение», когда статьи под названиями «Против антинаучной фантастики», «Забывая о социальной обусловленности...», «Блеск и нищета «философской» фантастики», «Двуликая книга» и т. п. были обыденным явлением, тогда Стругацкие отлично знали, кто и за что на них нападал, о чем «сигнализировали» в инстанции академики, доктора наук, коллеги-фантасты и просто рядовые «бдительные» критики. Однако после 1985 года официозу стало не до Стругацких – нашлись дела поважнее. Зато отпущенные на свободу критики вполне сложившегося под крылом все той же Системы праворадикального направления начали интенсивную атаку на писателей. Критиков не очень интересовали темы и сюжеты книг, достаточно того, что у Стругацких в литературном мире уже были очень весомые имена и совершенно «неарийские» фамилии. Все остальное не имело значения.

Автор «молодогвардейской» закваски, сам бледненький фантаст, предостерегал в патетическом тоне от «воздействия «образов», порциями впихиваемых в читателя Стругацкими», «Литературная Россия» уличала писателей в желании «оскорбить святыню», «Кубань» находила у авторов «Града обреченного» только «жгучий комплекс неполноценности» (имелась в виду «некая «безродность», до сих пор не изжитая»), а выходящий в Мюнхене коричневый журнальчик «Вече» вовсю клеймил «фантастических русофобов, очень популярных в кругах еврейской образованщины, братьев Стругацких».

Писатели сами, конечно, не вступали в полемику с этими и им подобными «критиками», однако те, кто вполне мог бы вступиться за Стругацких, отчего-то предпочитали помалкивать. Даже когда один из редакторов журнала «Москва» разразился злобным пасквилем, приписав фантастам немыслимые грехи, – и тут никто, кроме рядовых читателей, не подал своего голоса. Может быть, все боялись, что их «неправильно поймут»? Может быть, не хотели связываться? Более того, на волне критики два уважаемых столичных журнала либеральной ориентации одновременно выпустили по статье, авторы которых приложили немало стараний (хотя и безуспешных), чтобы «развенчать» творчество братьев Стругацких. Если в шестидесятые и в семидесятые писателей упрекали в злостных отходах от марксизма, в стремлении «дезориентировать нашу молодежь», в создании «пасквиля на социализм», то ныне фантастов стали изображать недостаточно демократичными, едва ли не певцами тоталитарных режимов и идейными большевиками до мозга костей. Тут им припомнили все: и ранние, давно «пройденные» повести о «светлом будущем», и то, что выпускали в брежневские годы книжки, и фразы о коммунизме... много обнаружили грехов.

Да, впрочем, все это теперь не имеет никакого значения. Демократическая интеллигенция, вчерашние «шестидесятники», по существу, предали своих духовных наставников. Борьбу за новое «светлое будущее», вероятно, оказалось сподручнее строить на пустом месте, благоразумно «позабыв» о тех, кто имел мужество о многих, сегодняшних проблемах говорить еще вчера – и даже не уезжая для этого за рубеж. Не исключено, что в рамках новой ортодоксии братья Стругацкие показались Не столь «благонадежными», чтобы из-за них вступать в полемику, ставя под сомнение свой новый имидж. Короче говоря, не знаю и знать не хочу, чем руководствовались молчащие, когда надо было говорить.

Виктор Банев, Леонид Горбовский, Максим Каммерер – герои лучших книг братьев Стругацких – не боялись прийти людям на помощь. Только их создателям, когда понадобилось, никто на помощь не удосужился прийти...

Вакансия «Фантаста № 1» сегодня пуста. Полагаю, что надолго.