В минувшем году ленинградскому писателю-фантасту Вячеславу Рыбакову исполнялось 35 лет. По нынешним временам, когда в категорию "молодых" заносят авторов сорока - пятидесяти лет, следовало бы, вероятно, к этой группе причислить и Рыбакова. Но почему-то не хочется. Дело в том, что, несмотря на свой "несолидный" для писателя возраст и сравнительно небольшое количество публикаций, этот автор проходит сложный, интереснейший путь, где каждый следующий шаг непредсказуем, где нет никаких гарантий от провалов, досадных неудач, но зато и обретения на этом пути Рыбакову не надо делить ни с кем: это полностью свой путь.
Я специально подчеркиваю слово "свой" и даже вынес его в заголовок этих заметок. Ленинградский семинар фантастов, членом которого вот уже многие годы является Рыбаков, воспитал уже немало талантливых авторов, пополнивших так называемую "Ленинградскую волну" фантастики (отличительной особенностью писателей этой "волны", считают критики, становится обостренный интерес к внутреннему миру человека, его переживаниям, его непростым взаимоотношениям с окружающими), но, пожалуй, только один Рыбаков смог с самого начала усваивать уроки и советы руководителя семинара, Бориса Натановича Стругацкого и одновременно с этим - не превращаться в невольного подражателя, который, словно губка, впитывает творческую манеру, особенности языка и стиля "мэтров". Читая первые рассказы Рыбакова, видишь, почти ощущаешь, как он ревниво старается обрести свою манеру, "искореняя" многое из того, что принесло бы больше обаяния его рассказам, но было бы слишком "стругацким". Не потому ли первые опубликованные его произведения подчас кажутся неровными, а глобальные проблемы, а глобальные проблемы, автором поставленные, вдруг замыкаются на частностях? Впрочем, первую часть пути Рыбаков прошел очень быстро. Его повесть "Первый день спасения" и родившийся на ее основе сценарий "На исходе ночи" (который чуть позже трансформировался в "Письма мертвого человекам") принадлежали к нечастым еще в то время ядерным антиутопиям, где картина вырождающегося человечества, которое авантюризмом политиканов и равнодушием масс доведено до атомной катастрофы, нарисована страшно, ярко, зло, жестко, без всяких недоговоренностей и сантиментов. Рыбаков не ставит своей целью никого запугать, но утешительным обманом (мол, все обойдется в конце концов!) тешить читательский оптимизм он не намерен. Закономерно, что в фильме, в отличие от сценария, отсутствует даже намек на более-менее благополучный выход из создавшейся критической ситуации. Исход детей в финале картины - это только метафора, тень надежды, попытка заставить человечество ужаснуться возможным последствиям дел рук своих... Государственная премия РСФСР, которую В. Рыбаков получил в числе создателей фильма, казалось бы, должна быть сориентировать писателя на закрепление на этом тематическом "плацдарме". Однако тиражировать картины гибнущего мира, создавая себе имидж "пророка Большой Катастрофы" Рыбаков не стал (в отличие, скажем, от его соавтора по "Письмам...", режиссера Константина Лопушанского, чья следующая работа, экологическая антиутопия "Посетитель музея", судя по отзывам критиков, была уже самоповтором, хоть и собрала положенное количество фестивальных наград). В новой крупной публикации фантаста, повести "Доверие" (к работе над которой он приступил еще в начале 80-х), тема Катастрофы отходит на второй план, она вообще выведена за пределы повествования. А на первый план выдвигается тема ответственности. Не коллективной, когда можно спрятаться за "есть мнение", а личной, тяжкой, давящей. Если уже в наше время от человека, стоящего у кормила власти, зачастую зависит судьба не только страны, но и всего человечества, то что же нас ожидает в самом недалеком будущем, куда нас переносит повесть "Доверие"? Когда один-два человека, собственным умом ли, волей, стечением обстоятельств оказавшиеся у руля, решат судьбы миллиардов землян? Рыбаков далек от примитивного штампа, укоренившегося в значительной части фантастики, изображать технократов этакими "безумными учеными", которые способны натворить немало бед в пароксизме маразматического научного энтузиазма, ограниченными, властолюбивыми "докторами Калигари". Главные герои Рыбакова не имеют ничего общего с этими схемами. Не маразматики, не фашисты, не диктаторы, а талантливые специалисты в своих областях знания, грамотные управленцы Чонаргван и Ринальдо не выдерживают этой ответственности, ибо, приняв ее груз, они тотчас же ощутили на плечах миллиарды жизней планеты и, следовательно, сотни тысяч, которыми "приходилось" жертвовать ради этих миллиардов, им казались уже чисто арифметическим понятием. Писатель предупреждает и о другом: общество, где важнейшая информация и реальная власть сконцентрированы на самых верхних, жестко заизолированных от остальных этажах иерархической пирамиды, в условиях трагического отставания культуры от скакнувшей далеко вперед Цивилизаций становится опасно нестабильным. Фантастическая атрибутика повести (колонизация иных миров, сверхдальние перелеты, сверхмощные звездолеты, физические эксперименты с пространством и т. д.) прописана уверенно, но кто посмеет сказать, что она затрагивает проблемы только будущего, а не для нынешнего? "Не успеть" - последняя пока из опубликованных повестей Рыбакова - обращает нас к настолько близкому будущему, что оно уже настигает нас, уже жарко дышит нам в затылок и боязно обернуться, взглянуть трезво. Рыбаков не боится. Он изображает это завтра не отстранение, чуть насмешливо глядя на него откуда-то снаружи, а прямо "изнутри", из гущи проблем, которые в этом мире стали еще более острыми. Тема эмиграции, невольной, вынужденной; отчаянной предстает в повести в оперении биологических миграций, сезонных птичьих перелетов на юг голода и жути наступающих холодов, и оттого выглядит еще более безнадежной. Этих самых человеко-птиц, возникших в эпоху астрономических дефицитов всего, обреченных очередей, застывших у пустых прилавков, в эпоху активизации агрессивных люмпенов и профессиональных погромщиков, в эпоху сдавшейся на милость всем эпидемиям официальной медицины, - можно автоматически записывать в "предатели", "невозвращенцы", а можно, проанализировав повесть, постараться сделать все возможное. От частных, "фантастических" вопросов - к вопросам глобальным, от эсхатологических, чуть умозрительных построений - к самому острому, такой путь совершает ныне Вячеслав Рыбаков. С ним можно соглашаться или спорить, принимать или не принимать его концепции и образы, но одно очевидно: в нашей фантастике работает писатель со своим лицом... Вглядитесь в это лицо.
|
|
|
||