ПРОГНОЗЫ Б. СТРУГАЦКОГО

На состоявшемся в Ленинградской области февральском интерпресконе Борис Стругацкий ответил на вопросы читателей.

Вопрос: Ваш прогноз ситуации в стране через два месяца?

Б. С.: Товарищи... два месяца, шестьдесят дней... пятьсот дней, четыреста дней, шестьсот дней... никакого сколько-нибудь серьезного разговора в этой плоскости не может быть. Сейчас наша страна напоминает мне этакий гигантский старый ржавый самосвал, который с грохотом, лязгом, окутанный сизым дымом выхлопов, катится по крутой горе вниз в долину, где проходит роскошное шоссе магистрального пути цивилизации, то самое шоссе, по которому человечество, по крайней мере развитые страны всего мира, прут уже на протяжении доброго века, а мы все еще катимся, значит, в своей жуткой машине туда, в долину. От нашего самосвала отлетают куски, отваливаются целые блоки, в стальном ковше люди давят друг друга, топчут, а те, кто поумней, норовят выскочить за борт. За рулем сидит двенадцать человек и один поворачивает руль вправо, другой - влево, все жмут на газ, все жмут на тормоз, все без исключения жмут на сигнал, чтобы было громко и всем слышно, как они заботятся о народе. И куда полетит этот самосвал, извините, через два месяца... это же несерьезно. Резкий рывок вправо, и он засядет в болоте. И в этом болоте будет энное время сидеть. Резкий рывок влево, и мы понесемся с такой скоростью, что костей не соберем. Невозможно сейчас дать на этот вопрос ответ. Мы можем сказать только одно: что является главным идейным достижением так называемой перестройки? Идейный, я говорю не о политических, не о фактических достижениях, а об идейных, то есть о достижениях в идейной плоскости. Одно: мы совершенно ясно поняли, что идти по тому пути, по которому мы шли до сих пор, нельзя. Мы совершенно ясно поняли, что наши отцы и деды свернули с магнистрального [магистрального? - Ю.З.] пути цивилизации. Семьдесят с лишним лет назад мы полезли штурмовать "зияющие высоты" вместо того, чтобы со всеми народами идти вот по этому шоссе, со всеми, я имею в виду, разумными народами. Сейчас мы поняли, что этот путь невозможен, что лезть в гору дальше нельзя, надо катиться вниз, и мы катимся вниз. Это очень обнадеживает, потому что вниз катиться, сами понимаете, легче, чем лезть в гору. Тут помогает сила тяжести - в данном случае в нашей, так сказать, аллегории, это исторические законы. Сами законы истории, экономики, социологии тянут нас на этот самый магистральный путь. Поэтому, если даже черные полковники возобладают, и руль будет круто повернут вправо, и нас занесет в какое-нибудь болото, и мм в этом болоте засядем на два-три года, в конце концов рано или поздно, мы оттуда, из болота, вылезем, выползем и покатимся опять туда же, потому что этот путь - единственный, потому что другого пути на самом деле в человечестве нет. А вы говорите: через два месяца. Это не серьезно. Через два месяца может быть все, что угодно. Хотя скорее всего у нас просто сильно вырастут цены. И этим, видимо, ограничится.

Вопрос: Как все же читать сегодня вашу повесть "Стажеры"?

Б. С: Совершенно справедливый вопрос. Мы сами себе задаем его иногда, глядя друг другу в глаза с некоторым ужасом. Но факт остается фактом. Вы понимаете, люди, которые прожили достаточно долго, пять-шесть десятков лет, особенно, если это происходит в двадцатом веке и особенно, если это происходит в тех странах, где идеология всегда превалировала над всем остальным, эти люди бывают вынуждены пересматривать те убеждения, которые казались им совсем недавно незыблемыми. И А. и Б. Стругацкие безусловно находятся сейчас в положении этих людей. Причем я бы сказал, что наше как раз положение оказалось еще не самым плохим. Дело в том, что путь от "Стажеров" до, я не знаю... до "Жидов города Питера" мы прошли своим умом, пережили лично, внутри себя, переварили всю эту смену идей, все это превращение варварских представлений, которые нам вбили в голову, в представления цивилизованные. А представьте себе, каково приходится тем людям, которые этого пути не прошли, которые вообще на эти темы и не размышляли никогда. Такой человек просто принимал к сведению то, что пишется в центральной газете "Правда", и то, что говорится на политинформациях. Что бы ему ни говорили, он все принимал на веру. Индустриализация превыше всего, значит (считал он искренне), индустриализация превыше всего. Наш главный враг - Англия и Франция, англо-французская буржуазия, которая напала в 39-м году на бедную Германию, поднимающуюся из руин, значит враги мира Англия и Франция. Негодяй, кровавый бандит Гитлер, значит, кровавый... И так далее. И вот он дожил до сего дня, когда вдруг выясняется, что вообще все, всё без исключения, что он считал правильным, оказалось неправильным. Положение этого человека ужасно. Просто ужасно. С такими людьми происходит странная вещь: они потеряли вообще какой бы то ни было вкус к разговорам и к размышлениям на эту тему. Они просто не хотят об этом говорить. Они себя ведут, как какое-нибудь животное, которое инстинктивно тянется к пище, его бьют палкой, опять тянется, опять бьют. Кончается тем, что когда этому животному протягиваешь пищу, оно, вместо того, чтобы есть, убегает в ужасе. Вот в таком положении оказываются люди, которые не пережили внутри себя эту вот... битву идей, свидетелями которой они были. Так что, возвращаясь к вопросу, как нас читать? Мне трудно ответить на этот вопрос. Да читайте, как бог на душу положит. Я думаю, что сейчас есть люди, которые читают этот текст с усмешкой. Есть люди, которые читают этот текст со злорадной ухмылкой; "вот, писали, писали; а теперь все не так". Есть люди, которые вообще не в курсе всех этих идеологических пертурбаций, и они читают "Стажеры" сейчас точно так же, как ребятишки в 62-м году читали этот текст. С такой же вот полной невинностью и с ожиданием чуда, не обращая внимания на все детали.

Когда "Стажеры" только что вышли, я помню, выступал в какой-то школе. Я тогда еще имел такое обыкновение - выступать. И среди всех прочих вопросов какой-то мальчик в очках вдруг встал и сказал: "Я не понимаю, - сказал он, - у вас там страшный мир капитализма и прекрасный мир нашей страны". Он, конечно, говорил другими словами, я только передаю смысл. "Так вот, я не понимаю, почему они все оттуда, из своего мира, не перебегут к нам?" Знаете, это было, как удар топора. Мне самому в голову это не приходило: действительно, почему? Я-то ведь в то время еще был пропитан коммунистической идеологией и искренне считал, что у нас в общем и целом все хорошо, а у них в общем и целом все плохо. Я уж не помню, что я бормотал там, это было, видимо, жалкое зрелище, и выручила меня, как сейчас помню, преподаватель или завуч, которая авторитетно сказала: "Ну, как почему? Они же граждане своей родины, и они хотят построить такое же общество у себя" (Смех). Люди, которые внимательно наблюдают за нашим творчеством, заметили, что мы не издавали, скажем, "Страну багровых туч" с затертых времен, что мы издаем вещи, написанные до "Попытки к бегству", редко и с большой неохотой. Мы понимаем, конечно, что там все эти социальные, идеологические вопросы на самом деле на втором плане, и школьники, для которых, собственно, только и интересны эти произведения, пропускают это мимо ушей, их просто это не интересует, им гораздо интереснее - почему летающая пиявка нападает только справа и никогда не нападает слева, или наоборот. И я их понимаю, я с ними полностью согласен. Но при всем при том переиздавать эти вещи не очень хочется, и обычно мы их издаем, только уступая очень уж настойчивым требованиям. Так что не знаю, сумел ли я ответить вам на вопрос. Я думаю, что этот вопрос был скорее риторическим. На самом деле он гораздо шире, чем та форма, которую вы избрали. Ведь на самом деле это вопрос о том, как нам всем жить дальше. Совершенно ясно, что тот мир, в котором я вырос, а вы, так сказать, успели родиться и прожить двадцать-тридцать лет, этот мир навсегда остался позади. Громада Российской империи уже двинулась. Как писал Александр Сергеевич: "Громада двинулась и рассекает волны. Плывет. Куда ж нам плыть?" Куда ж нам плыть? Это вопрос фундаментальный. Сейчас слово "коммунизм" стало чуть ли не неприличным. Оно исчезло, как я замечаю, из политических программ, оно почти целиком исчезло, например, из такого журнала, как "Коммунист". Это слово переселилось в политические анекдоты. А ведь между тем, что такое коммунизм? Коммунизм - это общество, в котором каждый живет так, как ему хочется. Это общество абсолютной свободы деятельности, где каждый человек занимается любимым трудом и любым трудом, который не мешает окружающим. Мы можем придумать сейчас какой-то другой идеал общества? Я - не могу. Нельзя же всерьез принимать этих певцов патриархальной старины, которые хотят вернуть нас всех в какой-то "золотой век": женщин одеть в сарафаны, мужчин нарядить в косоворотки, смазанные сапоги, чтобы днем они трудились в полях, обязательно вручную, а вечером, чтобы собирались на околице и пели песни, играли на гармошке, водили хороводы. Это же смешно. Мне кажется, что авторы таких вот с позволения сказать утопий, и сами понимают, что это совершенно нереальное социальное устройство. Ну, а что же тогда? Кроме общества справедливости, которое мы с Аркадием Натановичем тщились изобразить в цикле романов, в целом цикле романов, который начинается с "Полдня, XXII века", кроме этого общества никакого другого идеала я себе представить не могу. Раздаются голоса, что идеалы вообще не нужны. Что вообще не надо думать о будущем. Надо думать о сегодняшнем дне, чтобы сегодня были все сыты, все одеты, все при деле, чтобы не было бездельников и т. д. Это все правильно, но это легко сказать: не надо думать о будущем. По-моему, это невозможно.

Миллионы людей могут не думать о будущем, они не нуждаются в этом, но обязательно найдутся тысячи, которые не могут о нем не думать. "А интересно, черт возьми, что будет после нас с людьми, что станется потом? Какие платья будут шить? Кому в ладоши будут бить?.." И так далее. Интересно. Это просто интересно. Ведь Маркс и Энгельс допустили только одну теоретическую ошибку. Они вообразили, что достигнуть общества справедливости можно только одним путем: уничтожив частную собственность. Они считали, что главная причина всем бедам человечества - это частная собственность. Это был вывод, если угодно, чисто теоретический. А потом пришли практики. И из этой теории учинили такое, что коммунистическое общество теперь в глазах среднего человека нисколько "не привлекательнее городской бойни. Практики ничего не сделали для того, чтобы приблизиться к идеальному миру. Теперь выясняется, что частная собственность не мешает установлению справедливого общества. Но каким должно быть это общество? Тридцать лет назад мы совершенно точно знали, что все то, что происходит у нас, хорошо, а то, что происходит у них - это плохо. У нас есть светлое будущее, у них нет никакого будущего. Они будут вынуждены вслед за нами, как будто их за уши тянут, идти в коммунизм. Пятнадцать лет назад совершенно ясно было нам, что ни у нас нет будущего, ни у них нет будущего. Впереди тупик, мрак, гибель, перенаселение, голод, ядерные войны. Сегодня мы с интересом видим, что у них есть-таки будущее, у них там, за кордоном. У них есть будущее. Они сыты, одеты, у них высокоразвитая интеллигенция, у них есть какие-то идеи, какие-то идеалы, они к чему-то стремятся. Не совсем понятно, какое это будущее. Это другой вопрос, но у них будущее есть. А у нас будущее - только они. Вот ведь что ужасно, если угодно, в каком-то смысле даже унизительно. "Мы в очереди первыми стояли, а те, кто после нас, уже едят". (Аплодисменты). И на самом деле вопрос, который был задан раньше, это вопрос вопросов. Я ломаю над этим голову уже наверное года два или три. Как сейчас представлять себе будущее? Есть ли у нас какое-то будущее, кроме розовой толстой задницы Швейцарии, которая загородила нам все горизонты, этакий мир колбасы и выпивки. Да ведь не может быть колбаса и выпивка целью общества. Не может быть целью то, что уже существует на земле. А что же тогда? Куда ж нам плыть? Это вопрос.

Вопрос: Два года назад вы сказали о некой главной тайне "Града" в повести "Град обреченный". Не томите, откройте секрет.

Б. С.: Вы позвольте мне все-таки не открывать этого секрета просто потому, что эта тайна не играет такой уж существенной роли для происходящего. Это некий элемент, некое свойство Города, которое очень полезно знать тем людям, которые там живут. Вот Изя Кацман это свойство Города знает, Фридрих Гейгер выпытал это свойство у Изи и тоже знает, а Андрей Воронин не знает. Это образует некую существенную разницу в их поведении. Что это за тайна, догадайтесь сами, тем более, что догадаться на самом деле в общем-то не трудно.

Вопрос: Многие писатели создают свои собственные издательские организации. Во всех случаях их продукция - это "сам себя издает". Считаете ли вы это выходом для авторов, желающих печататься?

Б. С.: Ну, вы знаете, для авторов, желающих печататься, это, наверное, выход. Выход ли это для читателей, желающих читать? Это другой вопрос. Я так все-таки считаю, что любители и знатоки должны сколачивать некие корпорации, занимающиеся издательской деятельностью. Это единственный самый правильный выход из этого положения.

Вопрос: Вы высказали мысль, что наш строй напоминает именно феодализм. Не кажется ли вам, что мы не доросли и до феодализма, а находимся на уровне развития китайской империи эпохи Мин?

Б. С.: Вы знаете, эту идею не нужно понимать буквально. Я же ведь имею в виду не то, что в нашей стране имеют место феодальные отношения собственности. Нет. Я имел в виду, когда писал статью, что психология наша, находится на уровне феодализма. Зрелого феодализма. Наша психология - это психология холопа, который не имеет никакой инициативы, а выполняет те приказы, которые дает ему барин. Мы отдали нашу свободу властьимущим в обмен на что? Нам обеспечивают относительный достаток и определенную социальную защищенность. Это соотношение психологически очень характерно именно для феодализма: каждый крепостной понимал, что барин может быть жестоким, несправедливым, он тебя выпорет на конюшне, он у тебя отберет все, что ты сделал, но если, скажем, вдруг не дай бог недород, этот же барин тебя накормит. Не будь барина, ты помрешь с голоду. Как это происходило в раннем капитализме: выбросили человека с фабрики, и он предоставлен самому себе, и он умирает в этом мире от голода, ничего здесь сделать нельзя. У нас психология крепостного холопа. Пока мы ее не преодолеем, мы далеко не уйдем. И задача состоит в том, чтобы эту психологию преодолеть по возможности быстро, хотя боюсь, что меньше, чем поколение, на это не уйдет.

Вопрос: Какова основная проблема фантастики сейчас?

Б.С.: Вы знаете, на мой взгляд по-прежнему, как это ни смешно, - проблема издательская. Много лет я отвечаю на этот вопрос и много лет я отвечаю на него одинаковым "образом - издательская проблема. До тех пор, пока мы не создадим свои издательства и свои журналы, которыми будут руководить люди, понимающие фантастику и любящие ее, до тех пор мы эту проблему не решим. Не случайно же появляются фэнзины. Что такое фэнзины? Это реакция любителей фантастики, любителей этой области литературы на отсутствие такой фантастики, которую они хотели бы читать. Для того, чтобы решить эту проблему, чтобы все время появлялась та фантастика, которую фэны хотят читать, для этого надо решить проблему издательскую. Когда мы ее решим, тогда и будет все в порядке. Пока мы, в общем-то, хотя " и приблизились к этой заветной цели, но все-таки еще далеки от нее. Мы находимся в положении того самого Тантала, который, помните, стоял по пояс в воде, и над ним цвели прекрасные плоды, которые ему хотелось съесть, а вокруг него была прекрасная чистая вода, которую ему хотелось пить, но стоило ему протянуть руку, как плоды вздергивались к небесам, и стоило ему наклонить голову, как вода уходила от него в разные стороны. Вот в таком же положении находимся сейчас и мы: вроде бы уже разрешено иметь издательства, вроде бы уже можно устраивать собственные журналы, но на самом деле это все существует только на словах. И каждый человек, который практически берется за эту работу, сталкивается с трудностями невыносимыми. Я знаю сейчас по сути дела два, ну, не издательства, две организации, которые занимаются систематическим изданием фантастики, которую лично мне было бы интересно читать. Я имею в виду кооператив "Текст", московский, который выпустил уже, наверное, два десятка фантастических книг, в том числе и очень хорошие, имею в виду Ютановскую организацию издательскую, которая не знаю уже теперь, как называется, "Астрал", что ли? "Комтех"? Ну вот, теперь она называется "Комтех". Третье название на моей памяти, но выпущены пока только четыре книжки. А Ютановская. Вышла Ютановская книжка. Вышло пять книжек. Безусловно, я видел ее, прекрасно издано, изумительное издание, и все четыре до этого выпущенные книжки изданы прекрасно и содержание у них у всех превосходное. Но пять книжек за два, по моему, года - это ничто. Поэтому издательская проблема не исчезла.

Вопрос: Скажите, пожалуйста, были ли у вас в юности кумиры в фантастике? Назовите их, пожалуйста.

Б. С.: У меня была такая любимая триада: Уэллс, Беляев, Конан Дойл.