РИСУЮЩИЙ ЧИТАТЕЛЬ

Бывает, что художник, оформляющий книгу, становится полноценным соавтором. Его иллюстрации настолько органично "входят" в текст, что мы представляем себе героев произведения только такими, какими он их изобразил. Евгения Стерлигова - как раз такой художник. Если даже кто не слышал этого весьма известного имени, то наверняка видел ее романтические, по настоящему красивые рисунки в книгах Владислава Крапивина, на страницах "Уральского следопыта". Сегодня Евгения Ивановна Стерлигова - почётный гость "Книжного клуба".

- Скажите, Евгения Ивановна, как вы чувствуете, что прочитанная книга - ваша, что вы хотите и можете её рисовать?

- Скорее уж я чувствую, когда книга не моя, чётко не моя. Сейчас взяла читать "Дар" Набокова и поняла, что он нашего брата-иллюстратора презирал, просто на дух не выносил. Бывает такая порода изысканных авторов - боже упаси их тронуть. Мне вообще всегда важно, как автор книги воспримет мои иллюстрации. Я всю жизнь обожала братьев Стругацких. И на наших сборищах фантастов - на "Аэлите", на Евроконе - всё пыталась выспросить у Аркадия Натановича, как он относится к таким, как я, художникам. Он ничего определённого не отвечал, получалось, что не надо ему этого. И вот я на старости лет решила рискнуть. "Трудно быть богом" - вещь, которая всю юность сотрясала душу! Нарисовала, послала Аркадию Натановичу с оказией, ребята отвезли. Жду, трясусь, но вроде бы ничего, сошло. Потом я много рисовала Стругацких, в том же "Следопыте"...

- А как вы встретились и сработались с Владиславом Петровичем Крапивиным?

- Это отдельная история. Когда я прочла его первую сказку - удивительную, волшебную, печальную до невозможности, повторяющую какие-то мои старые детские сны, - тогда я поняла, что этот писатель родился для меня. Подумать только: на Урале, в Тюмени, родился человек моего поколения, которому дано выразить в слове то, что не дано сказать мне! И я решила - надо непременно его найти, втереться, ходить за ним по пятам, рисовать его книжки. Я человек вообще-то дикий, но тут попросила в редакции "Следопыта", чтобы мне Крапивина нашли и меня с ним познакомили. Нашли, познакомили. Я показала ему свои рисунки к сказке. Там было четверо героев, четверо мальчишек, и я предложила Владиславу Петровичу: ну-ка быстро определите, кто есть кто. Он сразу увидел у меня своих персонажей. Обещал подумать - ну, а потом сложилась работа на многие годы и на многие книги.

- Вы не пытались как художник работать с поэтическими сборниками?

- Нет, это не моё. Поэзия - больше музыка, я музыку люблю, но мне не дано этого выразить. Вот почему меня отталкивает музыкальный Набоков: эти словесные кружева, поиски ускользающего образа... Сюжет он, по-моему, в гробу видал. А я сюжетчик, я сказочник. В сказке должны быть начало, конец, кульминация.

- Вы как художник не мыслите себя без писательского слова?

- Нет, нет, никогда. Я однозначно второй номер - при писателе, при режиссёре. Всегда второй номер в пулеметном расчете. Всегда ведомый. Я по природе - рисующий читатель.

- Но ведь, помимо текста, у вас есть собственные творческие источники - и по жизни, и из искусства. У писателя для многих героев имеются прототипы - в разном количестве, по-разному слитые в литературный образ, но так или иначе в образе ощущаемые. А как у вас с прототипами? Вы, чтобы работать, нуждаетесь в живой натуре?

- Вовсе не обязательно. Бывает, что некоторые лица преследуют меня годами и выплывают неожиданно в самых разных характерах. А бывает, что "высасываю из пальца". Иногда рисуешь, рисуешь - ничего не получается. И тогда говоришь себе: а ну-ка не думай, лучше почувствуй. И действительно - рука сама делает. Рука, наверное, больше знает, чем я сама. Я часто говорю: "Мне думать вредно". Что-то внутри подсказывает, если не мешать.

- Вам ведь часто говорят, что мальчишки, которых вы рисуете, похожи на вас саму...

- Да, говорят, хотя я этого не вижу Но человек многого за собой не видит, не имеет понятия, как на самом деле работает внутренняя творческая "плавильня". Вот вообразите: на занятии мои студенты - я преподаю в архитектурном - рисуют череп. Натура эта безносая - перед ними. Но примерно половина рисует не то, что стоит, а собственный череп, представьте себе! Если парень длинный, худой, то и на листе у него что-то такое, кощеистое... Или был у нас натурщик, он нам позировал для портретов. Такой кондовый мужик, советский человек раз и навсегда. И что получалось у студентов? Примерно тридцать процентов рисовали с него Леонида Ильича: Брежнев один к одному! Ну, а дальше - всё политбюро: Шеварднадзе, Ельцин и так далее, - и вдруг почему-то Штирлиц! Так вот образ выплывает из подсознания.

- Преподавание не мешает вашему личному творчеству?

- Нет, что вы! Это главный кайф в моей жизни. Приходишь в аудиторию, там сидят двадцать умненьких деточек. Не знаю как в других институтах, а у нас детки очень умные. Ну, ты им что-то ставишь, маленько объясняешь, а потом берёшь карандаш - и вперед. И когда ты со студентом рисуешь, один карандаш из рук в руки перехватываешь, да ещё когда он твою идею подхватывает на лету, - он тебе уже не подначальный человек, а коллега. Друг, товарищ и брат.

- Бывает, что вы работаете с бывшими учениками именно как с коллегами?

- Ещё как бывает! Мой любимый ученик Дима Литвинов сперва работал у нас в "Следопыте", а потом сделался там художественным редактором, моим начальником, Я ему рисунки свои сдавала! Несу, руки трясутся - боже мой, неужели плохо сделала? Знала, конечно, что Димка всё равно их у меня возьмет - мой ученик, благородный человек! - но неужели ему придётся душой-то покривить? Старалась, в общем, на разрыв души.

- Вы отслеживаете современный книжный и видеорынок? Как вы относитесь к его заполнению?

- Хорошо отношусь, читаю детективы, а по телевизору так только и смотрю, что боевики и триллеры. Рисовать такую литературу я бы не смогла, вообще не могу изображать драки, насилие. А вот воспринимать - другое дело. Смотришь "Захват" - там сотни сволочей против одного супермена, и он их всех делает! Наказание зла у тебя на глазах - такого в жизни никогда не увидишь. Душа воспаряет!

- Вам не приходила идея работать на компьютере?

- Нет, что вы. Я рукодельщик, вечный кустарь-одиночка без мотора. Технику не переношу, а она не переносит меня. Тут и работать надо по-другому, больше по-дизайнерски, фотоколлажем. Вот Дима Литвинов - у него, по-моему, отлично получаются такие клиповые штучки. Сейчас он оформляет детективную серию в нашем екатеринбургском издательстве "АРД ЛТД". Вот, к вопросу о прототипах и подсознании: у меня сейчас несколько книжек Александры Марининой, которые оформил Дима, - так все персонажи с обложек очень похожи на "оригиналы" автора, и я, как читатель, внутренне соглашаюсь с каждым "портретом", хотя использованы были, с большой, конечно, обработкой, фотографии реальных людей. Художник, делающий книгу, - он ведь работает как режиссер: получает пьесу и подбирает актеров.

- Что вообще принесли вам перемены, случившиеся в стране за пос ледние годы?

- Я, в общем-то, сразу знала, что ничего хорошего лично мне они не принесут. Но сначала было безумно интересно. Когда всё началось, я сутками сидела у телевизора - и так целых пять лет. Все к тому времени привыкли, что человек перед камерой держит бумажку с текстом, на его лице маска, а что скрыто под маской и в душе - то похоронено на веки вечные. И вдруг - маски срываются с лиц и стремительно надеваются другие! Это был какой-то дикий гибрид театра с хоккейным матчем: в театре роли выучены заранее, а хоккейный матч - это всегда экспромт, и получалось захватывающее действо всех жанров сразу. Тогда, помните, в театрах была катастрофа - зрители перестали ходить на спектакли. А почему? Все сидели перед телевизорами, поголовно. И режиссёры сидели там же и говорили себе: нет, мне такого не поставить в жизни.

- И как, оправдались ваши пессимистические прогнозы?

- Да, но меня это сейчас не гнетёт. Я потеряла работу. Раньше я чётко делала по две книжки в год: одну здесь, другую в Москве. Но это только потому, что у меня был очень издаваемый писатель, который меня ценил. Существовало, как вы помните, по одному издательству на регион, и художник имел право сделать там одну книжку в год. Хотя я могла пять! И для писателей, кстати, тоже существовала такая же норма. Всех пропускали через узенькое бутылочное горлышко, и многие художники, да и мои ученики, которым сам Бог велел курса с третьего работать профессионально, не были востребованы. Книг издавалось безумно мало! Вы помните, какие тогда были книжные магазины? Полки битком забиты литературой, которая на фиг никому не нужна и никогда не будет нужна. "Комсомольские династии Урала"! "Урожай в руках механизаторов"! Насчёт урожая - это, кстати, была самая первая книжка, к которой мне позволили сделать обложку. Второй, слава Богу, была уже сказка, Игоря Ивановича Тарабукина покойного. В общем, всё к лучшему. Мне тогда везло, потому что плохо было другим. А теперь издательств много, масса всего выходит, и мои ученики имеют интересную, хорошо оплачиваемую, плотную работу. Они уже не рвутся в Союз художников за "правом" и "разрешением", а просто ищут заказы, заработок и профессиональное признание.

- Известно, что в период "дикого рынка", когда у нас вообще не существовало понятия об авторских правах, многих писателей и переводчиков хорошо "кидали" всякие пираты. Вы как художник книги, неотделимый от писательского цеха, не испытывали подобного на себе?

- Было, было. Мне как-то предложили сделать "Анжелику" - та ещё, конечно, литература. Но Дюма - мой автор, я хорошо знаю эту эпоху, и "Анжелика" по времени совпадает с "Виконтом де Бражелоном", один к одному. Ну, я решила упирать на историю и сделала целых три книжки "Анжелики". Потом оригиналы иллюстрации куда-то пропали, испарились в воздухе. И вдруг в Тюмени выходит "Анжелика" с моими иллюстрациями - двухмиллионным тиражом! Как они мои картинки украли - неизвестно. Качать права было бессмысленно: видимо, контора, как многие тогда, зарегистрировалась, откатала тираж, распродала его и самоликвидировалась. Ищи-свищи. Но главное, что обидно: они обложку сляпали свою. Позорище! Там ведь нигде не написано, что обложку делала не я. Эта книжка даже у нас в институтской библиотеке есть. Черным по белому проставлено: "Иллюстрации Евгении Стерлиговой"!

- Вы сказали, что хорошо знаете эпоху. У вас есть историческое образование?

- Нет, по первому образованию я ботаник. Это всё идет еще из школы. У нас была замечательная историчка, Наталья Захаровна. Тогда ещё даже "Три мушкетера" не были изданы в стране, зато в городе шли старые голливудские фильмы, трофейные, черно-белые. Евгения Захаровна снимала нас с уроков - и в кино! А потом - разбор! Мы просто болели историей. Не знать её было стыдно - о чем ты с одноклассниками сможешь разговаривать? Тогда было раздельное обучение, наша пятая школа так и называлась: "женский монастырь". Но мы всё равно бегали со шпагами, выстругивали их из каких-то деревяшек, - девчонки! У нас в классе были Атос, Портос, Арамис, д'Артаньян. Я была Арамисом. Д'Артаньян живет сейчас в двух кварталах от меня. Наша классная Миледи - до сих пор очень красивая женщина. Ну, а потом я сама учительствовала в Верхнем Тагиле - деревня, в общем-то, - и у меня уроки строились так: первые тридцать минут - ботаника, зоология, анатомия, а потом пятнадцать минут я рассказывала ученикам про мушкетёров и про профессора Челленджера. Книжек-то не было! Я своим детям так рассказала всего Конан Дойля, много романов Дюма...

- Говорят, что все мы "родом из детства", но, наверное, по отношению к творческим людям это вдвойне справедливо. Какие авторы пробудили ваше воображение?

- Я, наверное, потому и живая выросла, что матушка кидала мне на пол толстенный том Пушкина, я забиралась с ним под стол и там читала. А в общем, страшное выдалось времечко, потому что читать было почти что нечего. Спасибо, издавался Гайдар, но теперь-то я понимаю, что не должна была его любить! Я должна была любить страшные сказки, романы про графа Дракулу... Своим духовным отцом считаю Паустовского. Кто прочёл или хотя бы прослушал по радио его лирические рассказы, не мог не дрогнуть душой. Паустовского били, а он тихо, упорно пер против течения. Когда он умер в шестьдесят восьмом году, за гробом шли толпы народу. Именно его, а не Шукшина, первым хоронили с конной милицией. А бедный Беляев? Он был прекрасный писатель, он мог писать сказки, он создал "Человека-амфибию". Но на него давили, требовали создавать "производственные романы". И получилась "Звезда КЭЦ"! Мало, очень мало было пищи для воображения. Так что нынешний бурный рост книгоиздания - большое благо. Пусть много попадается неграмотных книжек - особенно бывают ужасные переводы, где не то что стиль хромает, а просто путаются падежи! Это пройдёт. Уже проходит. Нынешним детям есть что читать.

- Считаете ли вы, что искусство имеет пол?

- Не знаю, наверное, что-то такое есть... Вообще я нас, женщин, не люблю. Я в нас не уверена. Может, потому, что всегда была вторым номером при мужчине - при писателе, при режиссере. Я умею подчиняться. Тот же Крапивин - как он меня шпынял! А я, как оловянный солдатик, стояла по стойке "смирно". Наверное, это идет ещё от тех голливудских фильмов, где мужчина был героем. Рядом с мужчиной я всегда ощущаю себя дурой, хотя иногда и понимаю, что это не так. Мужчина - герой, думаю я, и он, наверное, должен быть умный... Мне всегда нужен хозяин, мой первый номер. Даже когда я рисую "для себя", это значит, что я рисую для Клиффорда Саймака, для Эрнста Теодора Амадея Гофмана... Может, кто-то меня не поймёт, но поиск "первого номера" ведет меня к контакту с автором, даже если я с ним незнакома, даже если его, положим, нет в живых. Я работаю - для него. Может быть, в этом и есть главный смысл женского творчества...

Интервью взяла
Вера ПЕТРОВА