ГЕННАДИЙ ПРАШКЕВИЧ: НАДЕЯТЬСЯ НА ЛУЧШЕЕ

Те, кто читал в первом выпуске «БВИ» интервью а Борисом Стругацким, возможно, помнят, что на вопрос о том, какие сибирские имена у него вызывают симпатию, Борис Натанович ответил: «В первую очередь, Геннадий ПРАШКЕВИЧ». Именно с Прашкевичем я и предлагаю вам сегодня встретиться в нашем «Информатории». Писатель живет в Новосибирске, много и интересно работает. К сожалению, ограниченный объем странички не позволил включить какое-то прозаическое произведение Г. Прашкевича, но я надеюсь, что читатели «Абакана» еще встретятся с его творчеством.

Владимир Борисов

P. S. Конференцию по фантастике в Абакане (было это в 1982 году) отменило не местное руководство, а правление общества книголюбов СССР, под чьей эгидой эта встреча должна была состояться. Тогда на фантастику поглядывали с опаской. Чуть попозже в Новосибирске был уничтожен готовый тираж сборника «Великий Краббен», так как кто-то усмотрел крамолу в одноименной повести Прашкевича, персонаж которой был непрочь здорово выпить, а носил тенденциозное имя Серп... Забавные были времена...

В. Б.

– Первый вопрос традиционный: бывали ли Вы в Абакане? Какие впечатления остались от нашего города, от Хакасии?

– В Абакане был один-единственный раз – в 1973 году. Прилетал как спецкор «Литературной газеты». Занимался судьбой Боярской писаницы (примерно 70 км от Абакана) – она, как многие другие, была жестоко изувечена местными хулиганами. Страсть человеческая оставить свое имя хоть на чем-то совершенно неистребима. Я сам видел в степи каменный фаллический знак, на вершине которого (более двух метров) губной помадой было выведено: «Оля была здесь». Потрясла степь, морозная дымка, песчаники, съеденные временем и лишайником. Любопытно отметить, археологи практически не знают случаев откровенного хулиганства в доисторическом прошлом. Скифы, конечно, оскверняли чужие могильники, но им в голову не приходило поперек каменного фриза выбить: «Скиф такой-то был здесь»... Результатом той поездки явилась статья в «Литгазете» – «Наказуемо ли невежество?» Огорчительно, но в СССР в те годы невежество никак не наказывалось. Если ты в пьяном виде разгромил дешевую деревянную резьбу, скажем, в ресторане гостиницы «Хакасия», тебя запросто могли упечь в тюрьму, но если ты уничтожил писаницу трехтысячелетней давности, с тебя даже штраф не могли содрать. Таков был правовой стиль. Изменился ли он?

Была зима. Ночью над Абаканом вспыхивали метеоры, кажется, Земля проходила сквозь поток Лирид. Да, конечно. У меня в бумагах сохранилось стихотворение «Лириды над Абаканом»... А еще раз я мог побывать в Абакане году в 79 (?) – на конференции по фантастике. Но конференцию местное партийное руководство проводить не разрешило, так что в памяти остался только 1973 год – зима, степь, каменные бабы, музей под открытым небом, и те древние писаницы, мимо которых равнодушно не мог пройти даже хулиган.

– Знаю, что Вы – великолепный рассказчик. А вот слабо Вам рассказать какой-нибудь занимательный случай, связанный с фантастикой и с нашими краями одновременно?

– Ты прав, слабо мне рассказать какой-нибудь занимательный случай, связанный с фантастикой и с вашими краями одновременно. Воображение у меня, к сожалению, небогатое и я всегда пользуюсь лишь тем, что сам видел в жизни, то есть не умею чего-то там специально придумывать. Да и зачем? Все происходит само собой. Вот, скажем, как-то в 1975 году купил я по случаю семь лотерейных билетов. Собственно, покупал я легкие сорта местных отечественных портвейнов, а может наоборот» большую бутыль албанского негашеного спирта, сейчас не помню, и на сдачу мне дали семь лотерейных билетов. Недели через две вместе с В. Свиньиным, моим соавтором по «Школе гениев», я пошел проверить билеты – всегда приятно получить лишний рубль, на большее я не рассчитывал, зная, что народу всегда продавались билеты из серии «на остальные сто номеров...». Ну так вот, на мои семь лотерейных билетов выпало семь будильников «Слава», говорят, такого не бывает, но у меня есть свидетель. «Деньгами будете брать?» – хмуро спросила работница сберкассы. «Нет, – сказал я хмуро, – будильниками», после чего вместе с соавтором был препровожден в милицию. К счастью, дело быстро прояснилось, нас отпустили, и я получил свои будильники... Или, скажем, однажды в Коблево, на Соцконе, сидели мы ранним утром с иностранным, тогда еще отечественным, писателем Борей Штерном на берегу возле верблюдицы Дашки. Так вот, убей меня Бог, у меня свидетель есть – иностранный писатель Б. Штерн! – задумчиво рассматривая ясное море, мы вдруг явственно услышали, как верблюдица Дашка голосом иностранного, тогда еще отечественного, писателя Миши Веллера очень матёрно и кудряво заметила, что погода совсем ни к черту. И, как ты помнить и можешь подтвердить, в ту же ночь разыгрался шторм... Или вот на Вторых Стругацких чтениях во Владимире приснился мне во сне лев. Боря Штерн, тогда уже иностранный писатель, утром хмуро растолковал: «Приснился лев, жди славу». И точно. Тотчас раздался стук и в наш номер вошел Слава С., не помню сейчас из какого города. В его руке было нечто, очень поднявшее настроение Бори Штерна и мое... Так что, какая фантастика? Я сугубый реалист. Нечего придумывать, успевай лишь записывать то, что творится вокруг. В Абакане, думаю, тоже не скучно.

– Вы пишете и стихи, и прозу. Есть что-то, на Ваш, взгляд, что связывает фантастику с поэзией?

– Интонация, особенно атмосфера... Взгляните на «Конец вечности» или на «Непобедимого», на «Обмен разумами» или на «Улитку на склоне»... Это же поэмы, в которых увязано каждое слово, каждое отступление. Поэзия это прежде всего состояние души, пейзаж души. Истинное произведение искусства, как правило поэтично, если, конечно, автор сознательно не убивает эту поэтичность. Но вот парадокс, в таких случаях возникает новая поэтика. Вспомните Бодлера, Селина... Состояние ведь невозможно уничтожить, оно проявляется даже в переводах на другой язык (при таланте переводчика). Вспомните «Машину времени» или «Таинственный остров», «Солярис» или... Надо ли перечислять? И обратно. Вспомните отношение поэтов к фантастике – стихи Арсения Тарковского, Роберта Фроста, Бориса Пастернака... Опять, надо ли перечислять?.. Состояние души, ее пейзаж – вот что делает истинными и поэзию и фантастику, делая их объектами Искусства.

– Советскую фантастику сейчас активно вытесняет на прилавках зарубежная, в основном, англоамериканская. Как Вы себя чувствуете в этих условиях?

– Да, лотки забиты изданиями зарубежной фантастики. Издатели боятся подписания Бернской конвенции и торопятся ограбить всех, кого только они могут ограбить. Ради этого отодвинуты все отечественные издания фантастика. Лежат в издательствах корректуры Б. Штерна, В. Крапивина, Г. Гуревича... Издатели хотят получать чистые прибыли, они не хотят платить авторам, читателям же, благодаря каким-то странным эффектам, кажется, что Смит или Джонсон могут сказать ему больше, чем Штерн или Прашкевич. Короче, издатели очень живо и охотно грабят, это их основное дело, никакой заботой о культуре тут не пахнет, и жаль, что читатели в очень большой степени не понимают, не хотят понимать, что их приучают к жвачке. Челюсть влево, челюсть вправо... Ну, а что касается моих дел, я, наверное, еще не в самом худшем положении – кое-где печатаюсь и читатели меня помнят – но сказать, что мне хорошо, этого не скажу. Лучшее лежит ненапечатанным: «Кормчая книга», «Носорукий», «Возьми меня в Калькутте», «Демон Сократа», «Стрела Аримана», «Человек из морга», «Приговоренный», даже «Костры миров» и «Кстати о Сказкине» все еще не вышли отдельными изданиями. А ведь это лучшее, что мною написано. В Москве планировалось издание собрания сочинений в нескольких томах (у Б. Штерна тоже), были подписаны договора, у меня набраны три тома, у Б. Штерна первый, но все лежит в корректурах, потому что издатели гонят зарубежную фантастику, а читатели ничем не подтверждают того, что мы им нужнее. Так что проблема остается – ищем издателя. Богатых много, щедрых мало. Но Г. Прашкевичей и Б. Штернов тоже не так уж много, очень верю, что издатели поймут и это.

– Обилие ярких фантастических обложек сейчас сбивает с панталыку даже любителей этого вида литературы. Что из прочитанного Вы порекомендовали бы нашим читателям? Где можно ожидать в ближайшее время Ваши повыв произведения?

– Фармер, Ле Гуин, Боллард... Я говорю о более или менее приемлемых переводах. Качество многих таково, что невозможно читать ни Шекли, ни Гамильтона, ни Толкиена. Как я могу рекомендовать, скажем, любимую мною «Дюну» Герберта? Ублюдочные псевдоподии квазипереводчиков выдали нам несколько вариантов (особенно превосходит всякое воображение омский), все они попахивают сумасшествием, все они проявление невежества. Не переводы, а говно. Поэтому рекомендую читателям учебник английского языка. Тогда между Вами и, скажем, Треффилдом не будет стоять придурковатый тип, путающий петтинг с клирингом. Нужна Бернская конвенция и нужна новая школа перевода, чтобы расчистить все эти лотошные завалы. Р. Райт-Ковалева или Н. Волжина – интересно, как бы читался Гаррисон в их переводах? Неужели его Крыса смотрелась бы столь же омерзительно?..

Если говорить о моих вещах, то в первых номерах «Уральского следопыта» и «Простора» должны появиться фантастические повести «Спор с дьяволом» и «Возьми меня в Калькутте». В четырех издательствах лежат корректуры моих книг, но о их судьбе я ничего не могу сказать, как и о судьбе собрания сочинений. Заканчиваю продолжение «Калькутты» под странноватым названием «Черные альпинисты, или Путешествие Михаила Тропинина на Курильские острова», а затем надолго сажусь за фантастический роман «Четвертый крестный поход» – он и о будущем и о прошлом. И, как и в предыдущем случае – в работе над романом «Кормчая книга», идеи романа развиты вашим земляком из Минусинска – социологом А. И. Афанасьевым, жизнь которого сама по себе роман.

– И что Вы пожелаете нашим читателям в нынешнее бурное время?

– Надеюсь на лучшее. Что еще пожелать? Надеяться на лучшее и беречь здоровье. Оно вам еще понадобится.