ВЛАДИСЛАВ КРАПИВИН: «ТРУДНОСТИ НА ВРЕМЯ, «АЭЛИТА» НАВСЕГДА»

Фестиваль фантастики "Аэлита" гордится тем, что лауреаты главной и самой престижной премии составляют своего рода рыцарский орден, - в том изначальном смысле, когда высокая награда рассматривалась не столько как предмет для ношения или знак отличия награждённой персоны от ненаграждённых, но как знак вхождения в сообщество, объединённое высокими целями и принципами. Владислав Крапивин - лауреат "Аэлиты-83" и один из самых известных в России писателей-фантастов. В то же время его судьба показывает, что фантастика, хотя и издается сейчас во множестве названий и неплохими тиражами, но, будучи частью российской литературы, разделяет все трудности современного процесса.

Сегодня, в самом преддверии "Аэлиты-97", Владислав Крапивин - почетный гость "Книжного клуба".

- Владислав Петрович, расскажите немного о "своей" "Аэлите", которая проходила четырнадцать лет назад.

- Это был очень хороший, теплый праздник - еще и потому, что совпал с юбилеем "Уральского следопыта", учредителя фестиваля. Тогда пригласили ребятишек из морского отряда "Каравелла", праздник открывали наши барабанщики. Помню, я сочинил к тому фестивалю небольшую поэму, она называлась "Аэлита-47". Это по воспоминаниям детства, про лето сорок седьмого - как я подружился с девочкой-соседкой, как мы вместе прочли "Аэлиту" Толстого. Сколько же мне было тогда? Девять... Как ни удивительно, я недавно обнаружил эту поэму опубликованной в одном из последних номе ров "Следопыта": почему-то они решили се напечатать спустя почти полтора десятка лет.

- Можете вы сходу сказать, сколько в мире вышло ваших книг?

- Приблизительно. Примерно 180-190 изданий, если вот так поставить на полку.

- Перед этим интервью наш корреспондент посетил ряд библиотек и перерыл много как раз таких ваших персональных полок. Как ни странно, ни в одной вашей книге нет фотопортрета автора. Вы не любите сниматься? С чем это связано?

- Не то что не люблю. Не упираюсь, фотографируюсь по мере необходимости. Фотокорреспонденты меня снимают, дарят фотографии, которые потом у меня растаскивают их коллеги-журналисты. Семейных снимков мало, разве что лежат где-нибудь негативы... Так что я сам собой не окружен.

- А чем вы окружены в часы творческого труда?

- На стене моей комнаты висит старая географическая карта, 1914 года издания. Ее я лет десять назад откопал в букинистическом магазине, и она дала толчок роману "Бронзовый мальчик": с нее начинается и вокруг нее закручивается сюжет. Там есть моя первая игрушка - керамический красноармеец. Ее купили через неделю после того, как я родился, и я ей играл в детстве - как раз в военные годы. Есть семейная реликвия - зеркальце со старинного бювара. Есть резная доска, ее мне подарили друзья, - типичная резьба для домов моей родной Тюмени. Висит деревянный штурвал от рейдового катера. Он не старинный - такие ставят для пущей романтики на многих современных судах, даже на подводных лодках. Этот штурвал предназначался для тренажера в отряд "Каравелла". Мой друг, контр-адмирал, преподаватель Военно-Морской академии, раздобыл его для нас, видимо, снял со списанного судна и послал поездом, с проводником. Но, пока посылка шла, в "Каравелле" появилось целых три штурвала - прислали из Севастополя. Так подарок остался у меня.

- А какова судьба вашей "Аэлиты" как предмета?

- Стоит на подоконнике. Мне нравится, что она такая - особенно светлая. Их, вы знаете, делают каждый раз из разного камня. Моя "Аэлита" полупрозрачная, сиренево-голубоватая - и шарик, и подставка.

- Если у вас вышло так много книг и если ваша комната создает такую замечательную атмосферу, то вам, вероятно, пишется легко?

- Вовсе нет. Создание книги - мучительный процесс. Счастье чувствуешь, когда книгу напечатали. Легкость - это приступ вдохновения, когда вынашиваешь замысел. Когда думаешь: вот как будет хорошо, если это напишется. Находишь вдруг нового героя, новый поворот сюжета, интересно освещающий события. А сидеть и скрести по бумаге карандашом - тяжелый труд, все равно что мешки на пристани таскать. Потом спина болит.

- Вы пишете книги только от руки?

- Да, конечно. На компьютере могу только напечатать какое-то письмо или небольшую аннотацию. Я долго не мог освоиться с компьютером, только вот в последнее время привык.

- Известно, что сейчас кинематограф и даже литература, особенно фантастика, "сплавляются" с компьютером, претерпевают влияние игровой компьютерной среды. Что бы вы ощутили, если бы вдруг в киоске увидели, например, компакт с игрой "Голубятня на желтой поляне"?

- Я бы расценил это как безобразие. Можно, конечно, выхолостить и мою книгу. Убрать всё - настроение, характеры, оставить голый сюжет, как в боевике. Я бы тут же выяснил, какая фирма пошла на такое пиратство, и обратился в ближайший районный суд. Что касается компьютерных игр, то я даже не знаю, как они включаются. Для меня компьютер - усовершенствованная пишущая машинка, рабочий инструмент. Если и идет сейчас какая-то компьютеризация сознания, я не готов учитывать это в своем творчестве.

Е. Стерлигова, В. Крапивин, А. Стругацкий. 1988 год [Второй справа - А. Лазарчук - ЮЗ]

- Как ни странно, сейчас ваши книги купить не легче, чем пятнадцать лет назад. Чем вы это объясняете? Вы игнорируете современный книжный рынок?

- Думаю, дело обстоит как раз наоборот: книжный рынок игнорирует меня. Если бы дело происходило пятнадцать лет назад, я бы заподозрил, что некая компетентная организация поставила целью не пустить меня к читателю. Такое впечатление, будто как только у меня завязываются контакты с каким-нибудь издательством, туда вдогонку идет сигнал, что Крапивина печатать нельзя. Повторяю, это только впечатление: сейчас у компетентных органов, я думаю, хватает иных забот. Может, это невезение, судьба: мне часто звонят, предлагают сделать собрание сочинений, присылают редакторов, а потом все тихонечко сходит на нет. Объясняют - мол, мы в трудном положении, на грани банкротства... Возможно, причина та, что я не вписываюсь в издательские серии... Наверное, сейчас ситуацию на книжном рынке определяют даже не столько издатели, сколько книготорговцы. Боюсь, что менеджеры книготорговых фирм не всегда умеют и готовы оценить книгу как отдельное, именно литературное явление. Вероятно, они выработали ряд признаков, которым, по их опыту, должен отвечать бестселлер: это может быть достаточно кровавое убийство, или оживший мертвец, или ряд эротических сцен... То есть конечный набор признаков, общих для всей книжной продукции, заменил подход к литературе как к принципиально бесконечному, образному постижению человеческого духа. Может быть, я страдаю именно из-за такого схематизма.

- Отслеживаете ли вы творческие пути новой, успешной по рынку молодежи?

- Интересуюсь. Мне нравится, как пишет Сергей Лукьяненко. Не знаю, вышел ли его новый роман "Мальчик и тьма", который я читал в рукописи. Хорошая вещь. Очень способный человек Мария Семенова. Правда, лучшим ее произведением, на мой взгляд, остается самое первое - "Орлиная круча", про викингов. Оно написано в суровой, сдержанной, реалистической манере. Потом она как-то слишком увлеклась экзотикой, стала многословна. Философские концепции надо формулировать более четко. Может быть, многословие диктуется спешкой, необходимостью нагнать объём, нужный для твердого переплета. Но литературный уровень это снижает. И экзотика - не всегда интересно. Если слишком накручено, то получается невнятно.

- Чувствуете ли вы по-прежнему контакт со своим читателем?

- Да, безусловно. Я часто бываю на встречах в школах, интернатах, ребята тащат мне мои книги за автографом. Приходят письма и от взрослых, даже от пожилых людей. Продавцы в книжных магазинах говорят, что мои книги постоянно спрашивают, интересуются, когда выйдет что-то новенькое...

- А вы не ощущаете, что нынешний подросток очень сильно отличается, скажем, от своего брата, который старше его на десять лет?

- Конечно, отличается, потому что жизнь пошла совсем другая. Подростки стали взрослее в своих интересах, взрослый порочный мир стал им и ближе, и доступнее. Существует, например, проблема наркотиков: сейчас она и шире, и страшнее, чем десять лет назад. Сегодня для подростков, как и для их родителей, на первый план вышли материальные ценности, а моральные оказались размыты. Раньше существовали понятия детской корпоративности, ребячьей чести. Ябед всё-таки презирали, толпой на одного - по крайней мере, нормальные дети, а не малолетние уголовники - не набрасывались. Сейчас всё это стало более жидко. Конечно, виноваты не дети, а общество, в котором они живут.

- Вы готовы творчески осмыслить новую ситуацию?

- Я это уже делаю. В журнале "Урал", где к концу весны вышел, к сожалению, только первый номер, печатается мой новый роман "Бабушкин внук и его братья". Там рассказывается о современных подростках, об их проблемах. Роман очень социальный, острый, я старался писать его предельно откровенно. Действие там происходит в 1996 году.

- Но, может, все-таки круг ваших читателей несколько сузился? Вряд ли, скажем, "новые русские", которые могут покупать любые книги, заинтересуются вашими произведениями...

- Да какие они "новые", скажите на милость? Это всё те же самые люди, которые и прежде управляли экономикой, страной. Они и раньше меня не жаловали, не приглашали ни в какие свои "бомонды"... Если и произошли изменения в обществе, то чисто внешние. Если кому-то не нравятся мои книги - пожалуйста. Вообще ни один в мире писатель не пишет сразу для всех. Я уверен, что мой читатель по-прежнему со мной.

- Фестиваль фантастики "Аэлита" сегодня возрождён из краткого, но очень опасного небытия. Как вы считаете, имеет ли "Аэлита" перспективу? Не подвергнется ли этот фестиваль и другие, подобные ему, излишней коммерциализации, не станут ли всего лишь придатком рынка?

- Безусловно, и фестиваль, и премия "Аэлита" имеют перспективу и имеют смысл. Интерес к чтению, к хорошим книгам не может быть утрачен. И интерес этот не коммерческий, а самый бескорыстный. Сейчас литературе нелегко. Но если взять исторический масштаб - что такое десять лет, двадцать лет трудностей? Фантастика как жанр существует тысячелетия и творчески осмысливает большое время и пространство. В масштабах жанра фантастики нынешние переходы и переломы - всего лишь миг, и мы его как-нибудь переживём. Трудности на время, "Аэлита" - навсегда.

Интервью взяла
Вера ПЕТРОВА