Есть темы, на которые, кажется, легко писать: то, о чем хорошо знаешь. Но трудно и, пожалуй, даже страшновато писать о том, что известно всем. "Мы все учились понемногу". Все знаем творчество Пушкина: кто - больше, кто меньше, кто - со школьной скамьи, кто - "заболев" однажды Пушкиным, кто - признавая общепринятое, великие заслуги поэта перед языком, литературой, народом. Перед Россией. Пушкин у каждого свой, как земля наша - общая, а у каждого своя. Как воздух. Мы все жалеем - полтора века уже жалеем - что вот, не уберегли. Полтора века винимся, что ничего теперь уже не сделать, потому что время человеку не подвластно. Время подвластно только гению. Так же легко, как в прошлое, в историю Пугачевского бунта или в дела давно минувших, дней, забытой старины глубокой, взор поэта проникал сквозь толщу лет в будущее. В наше сегодняшнее время, или, может быть, в завтрашнее. Со студенческой поры не могу избавиться от мысли, что стихотворение "Анчар", знакомое каждому ученику средней школы, таит в себе фантастические бездны, хоть и привыкли его воспринимать несколько свысока. Строгие сермяжные сборники "для бедных" публиковали это стихотворение без примечаний и толкований. А если и были примечания, то мягкая ирония проявлялась уже в подборе и расстановке слов: "Образ древа яда подсказал сообщением о нем (по последним данным, сильно преувеличенным) находившегося на Яве врача голландской Ост-Индийской компании Ф. П. Фурша", - читаем мы у Дм. Благого, члена-корреспондента Академии наук СССР, лауреата Государственной премии СССР, одного из ведущих советских литературоведов. Читаешь комментарий, и кажется, что Пушкина похлопывают по плечу: "сведения несколько преувеличены", ошибся гений, с кем не бывает. Ничто человеческое, мол, не чуждо было, человеку свойственно ошибаться. А если нет тут ошибки? Может, просто аллегория, заложенная в хорошо знакомых всем строках, сшита человечеству "на вырост", как музыка Иоганна Себастьяна Баха, атомная теория Эпикура и вертолет Леонардо Да Винчи. Ребенок будет путаться в полах сшитой "на вырост" одежды, порицая ее за непригодность, потому что и впрямь рановато ему носить ее сейчас. То, что завтра размер придется впору, ребенку трудно понять. Одно из определения гласит: талант попадает в ту мишень, в которую никто другой не попадет, гений - в ту мишень, которую видит он один. Нужды нет, что анчар - средней руки дерево из семейства тутовых, почти кустарник. Не то у Пушкина: В пустыне чахлой и скупой,
Прислушайтесь к себе - вам ничего не напоминает графика стихотворения? Рисуем одно, во всей вселённой, дерево. На почве, зноем раскаленной. Дерево разрастается над горячей растрескавшейся землей. Сейчас мы называем такое дерево "грибом"... А понятие "день гнева"? Диес ирэ, диес иллья - день гнева, день оный. Библейское наименование судного дня, конца света давно уже шагнуло из религиозной лексики в обиходную. В тексте любого реквиема мы встречаем его. День гнева. Огромное дерево-гриб в пустыне, зноем раскаленной. Растрескавшаяся земля просит дождя. Но "если туча оросит, блуждая, лист его дремучий, с его ветвей, уж ядовит, стекает дождь..." Теперь человечество уже знает такие дожди - радиоактивные. Помним мы Фукурю-мару - "Счастливого дракона", шхуну, попавшую под радиоактивные осадки. Знаем яды, действующие подобным образом: лишь вихорь черный на древо смерти набежит - и мчится прочь, уже тлетворный. Но это робкие яды в первой мировой войны, против которых противогаз еще служил преградой, убившие тем не менее десятки тысяч человек. А в девятнадцатом веке, а в восемнадцатом? Подобных ядов не было и в общем-то не предполагалось, что могут они существовать. Не было тогда дождей, ядовитых, и ветров, несущих смерть, не было. Скромное дерево анчар с легкой руки поэта стало символом смерти. Кстати, обращали ли вы внимание на то, как много наш век дал синонимов этому понятию? Не поминая уже "Генерала Духонина" и "Могилевскую губернию", вспомним: "иприт", Бухенвальд, Освенцим, уран, плутоний, Хиросима и Нагасаки, стронций-90. Атом, наконец. Хотя атом может быть и мирным, а Бухенвальд означал первоначально лишь буковый лес. Что же до стронция-90, то такового и вовсе не существует в природе, он образуется только в результате взрыва, выжигающего все и вся ярче тысячи солнц, "на почве, зноем раскаленной". Почти симптомами воспринимаются сегодня строки: и пот по бледному челу струился хладными ручьями. Пришел, и ослабел, и лег. И умер. Страдания человека, принадлежащего к нашему времени. И совсем не кажется сегодня удивительным, что можно "гибель разослать к соседям, в чуждые пределы". Если, конечно, подразумевать под послушливыми стрелами более совершенное оружие, какового у человечества, к сожалению, имеется в избытке... Можно ли считать, что все это предсказал нам Александр Сергеевич? Судите сами. Возможна, он один видел тогда мишень, ставшую ахиллесовой пятой нашего времени, и стремился предупредить, предостеречь. И пользовался для этого единственным доступным ему инструментом - поэзией. Вся литература русская, все ее дороги пересеклись на точке, имя которой - Пушкин. Но не только литература - жизнь наша во многом пушкинской строфой вспоена. "Он победил и время, и пространство", - утверждала Анна Ахматова. "Пушкин в 20-х и 30-х годах доходил уже до наших дней, а может быть, заглядывал и дальше", - осторожно анализировал Валерий Брюсов. Пушкинисты, жизнь свою единственную посвятившие изучению творчества поэта, жизнь его исследуют дотошнее, чем следователь воссоздает картину происшествия. По крупицам восстанавливаются пропуски в набросках и черновиках. Но сложнее всего бывает иначе взглянуть на хорошо знакомое, известное, никаких вопросов не вызывающее. Где нет пропусков и не требуется иных толкований. Кто знает? У каждого и впрямь - свой Пушкин. Но "анчар" мы уже вырастили, и кстати, немало ученых поплатилось жизнью за то, что принесли смертную смолу. И яд, разносимый дождем и ветром, давно перестал быть иносказанием.
ИНТЕРЕСНЫЕ СТАТЬИ
Зубакин Ю. Монтаж советских космических «бубликов» Щербаков А. «Никто не ожидал от Конан Дойла подвоха...»
|
|
|
||