БЕЗЗЕМНЫЙ ШКАТУЛОЧНИК

Всякий раз, когда я задумываюсь об авторах, пишущих фантастику, мне представляется картина моря или океана, который всяк воспринимает на свой лад и ведёт себя соответственно. Большинство просто плавает в прибрежье, наслаждаясь солнышком, водой и синим небом, изредка заплывая за буйки и дразня голыми пятками акул и спасателей. (Есть категория писателей, которые и вовсе предпочитают нежиться на пляжах, а о плавании имеют представление довольно смутное, но мы о них здесь говорить не будем.) Малое число особенно отважных переходит к следующей стадии и ухитряется работать на глубине, взыскуя жемчугов, кораллов и красивых раковин. И лишь единицы рискуют погружаться в самые бездонные глубины, отыскивать там затерянные города и затонувшие пиратские корабли с вековыми кладами, сражаться с кракенами и левиафанами, и удивлять мир новыми открытиями и откровениями.

Впрочем, при ближайшем рассмотрении можно выделить ещё одну категорию авторов, которые не могут задержаться ни там, ни тут. Нырнут - вынырнут, вынырнут - нырнут... Такие, с позволения сказать, аквалангисты, которым пофигу, что внизу, что наверху. Именно таков и есть Кайл Иторр (он же - Пётр Верещагин, он же Яков Калико, он же Джеррет, он же Ворлок, и т.д.).

Аквалангисты - это не игра...

Большинство из тех, кто, так сказать, "работает на глубине", работают там с полным погружением, с полной отдачей, нередко - уходя от мира, в подводных домах, обстоятельно, с фонарём и крупногабаритной техникой. Там, в глубине или в бескрайней шири океана затеряны нефтяные вышки Головачёва, крутобокие испанские галионы Брайдера/Чадовича, прянично-лазурные лагуны Крапивина, затонувшие города Олдей, фатальные саргассы Дяченко, жемчужные отмели Лукьяненко и устричные банки Перумова, а также - прочие рыбные места, дельфиньи выпасы, охотничьи делянки и золотые прииски.

Что же касается Кайла, то у меня создаётся впечатление, что он наугад выбирает какой-нибудь такой участок, потом просто - погружается, пока хватает воздуха, и хватает там, в темноте, первое, что попадается под руку. Потом рассмотрит, когда вынырнет, а сейчас - некогда, скорей наверх! Иногда попадается красивая раковина, иногда - веточка коралла, иногда - драгоценный камень. Но чаще - тина, трава морская и простые камни. Не драгоценные.

И тут ныряльщика подстерегает вторая беда - соблазн пустить в дело всё, что нашлось, без сортировки. Ведь как происходит с рассказами? В рассказ или в стихотворенье попадает только одна находка. Вы не обращали внимания, какие они у него короткие, рассказы? Одна вещь - один рассказ. Соответственно, тут можно выбрать, что получше. Как следствие, рассказы у Кайла получаются очень даже ничего. А уж стихи, - я и вовсе молчу. Но вот что касается романов, то тут Кайл с жадностью старого пирата набивает в сундук всё, что найдёт. Лишний раз нырнуть ему всё-таки лень. А может, страшно. И вроде, ничего плохого о его текстах сказать нельзя. Просто Кайл похож... сразу на всех. Читая его, никак не отделаешься от впечатления, что перескакиваешь из одной книги в другую, и все книги - разных авторов. Тут - Дяченки, там - кусок Олдей, там - две странички из Раткевич, тут - Муркок и Желязны. Пусть не прямые цитаты, но - намёки, стиль...

Его коллажи больше напоминают не картины, а сундуки-шкатулки (помните такие, в романе Гибсона?). Ну, а какой особый сюжет может быть у коллажа? Это же совсем другое восприятие мира. (Правды ради следует сказать, что порой встречаются у него и взблески совершенно очаровательных идей. "...пускай имя ничего не значит на одном языке, оно может иметь вполне определенный смысл [...] на другом. Проблема в том, чтобы найти нужный язык - и понять, почему имя звучит осмысленно именно на нем." Вот это, в самом деле, здорово! Эти слова мага Джейрета подводят едва ли не новую базу под каноническое "правило имён"...) Но если кто другой обвёл бы эти строчки в рамку ярких красок, то Кайл всё смешивает в серый цвет. И лишь иногда за слоем наносного мусора вдруг проглядывает филигранный узор - кусочек старой фрески, золотой динар со стёртой надписью, обломок тонкой расписной тарелки, арабески стихов... Пусть не на поверхности, но где-то в толще, в глубине язык уже свой, "Кайловский". Это приятно.

"Не взяв с собою ни припасов, ни меха с водой, он пересек границу оазиса, и спустя четверть часа полуденный воздух Берберской Сахары растворил в себе белую фигуру."

"Воздух был сух и холоден - смертельно сух и смертельно холоден, - и даже при том, что Орас дышал крайне осторожно и неглубоко, каждый вдох словно проворачивал в легких мосульский ятаган."

"Ведь это мы, раскрыв Врата, Зов выпустили в свет, и ждет теперь нас Пустота, пожравшая Завет. Ведь это мы нашли пролом в той крепостной стене, что ограждала звездный дом от ждущих в вечном сне."

"Точильный круг почти любовно прильнул к изгибу клинка, отделяя излишки бронзовой плоти и обращая их в веселые, смеющиеся искры..."

Вы ощущаете безумие творца, рождающего своей смертью бронзовый клинок?

Кайл всё-таки - поэт; и он дышит Востоком. Наверное, поэтому его звучащая шкатулка не превращается в вульгарную шарманку. То свивая строчки пером Низами, то вторя серебряному глаголу Гумилёва, Кайл с отменной ловкостью ныряет и скользит в прозрачных суетливых струях. Иной раз подумаешь, а может, и вправду в нём живо искусство составленья колдовского наговора? Может, он и вправду - ворлок?

Здесь есть ещё одна закавыка. Когда читаешь с листа стихи, нет ничего удивительного, что приходится прилагать определённые усилия. Наверное, вы тоже сталкивались с таким явлением. Уловить цветистость слога или его простоту, прочувствовать звучание, смысл, рифму, ритм, размер. В стихах на содержание работает не только слово, но сам ритм, звучанье речи. А проза пишется немного по-другому; в прозе тоже важно выдержать определённый ритм и избежать косноязычия. И если в стихотворении можно требовать от читателя потрудиться, то проза должна быть... легка.

В стихах Кайл, если можно так сказать, живёт в своей стихии. Но это - стихи, а ритма прозы он не чувствует и использует слово всего лишь как инструмент для передачи мыслей, и в этом заключается его главная ошибка. Мысли торопливы. Их непросто облечь в слова. Если в стихах спасают те самые "размер, и ритм", то в прозе важно само слово. В итоге зачастую слог его письма становится тяжеловесен и безлик, - Кайл беззаботно пишет пять ненужных слов, вместо того, чтоб задуматься и найти одно, действительно - нужное. Вместо снайперского выстрела предложения становятся похожи на реактивный залп "катюши". Неточный притом.

"...глаза мага, видевшие то, что должны были видеть - даже если видели они это не совсем так, как у всех прочих Следующих Пути, открыли в семи локтях за границей дымовой завесы ступени лестницы, ведущей вниз..."

"Знаки, метки чувства, которого, с одной стороны, никак не должно было возникнуть (учитывая все обстоятельства их знакомства) - но с другой стороны, не возникнуть не могло (учитывая характеры ведьмочек и юного эр-Рахмана)..."

"Jaer"raeth [...] долго не мог поверить в слова Сэйлар, что по земле еще бродит немало тех, кто подобен людям по крови и духу, но хранит умения и воспоминания Старого Мира, каковые употребляет, в частности, на изничтожение его остатков..."

"Вообще-то чужую силу, не получив предварительно дозволения носителя, использовать крайне не рекомендовалось, но поскольку это делалось для собственной пользы детей, проблем у него возникнуть не могло..."

М-да... Вообще, это великая загадка - как сделать так, чтоб было - и красиво, и - со смыслом. Трудно чем-то не пожертвовать.

Кто-то из друзей, желая, в общем-то, добра, наверное, сказал Кайлу, что стихи ему удаются лучше. Как следствие - процентное отношение в его книгах изменилось в сторону стихов. Неправильно это, если пишешь прозу, - вместо того, чтоб работать над прозой, "давить" на стихи. На фоне хорошего плохое видится резче.

Верещагин, уходи с баркаса, взорвёшься...

Если бы Кайл подходил к своей прозе хотя бы наполовину так же ответственно и строго, как к своим стихам, я уверен, всё давно бы стало на свои места. Ведь там, где он действительно работает над языком, его вещи просто поют. Кайлу надо относиться к словам, как к объекту приложения сил. Найти звучание, проговорить строчку вслух, зачаровать читателя рисунком прозы (именно - прозы), вот что ему стоит поставить своей целью. Но почему-то он этого не делает. Или делает, но не всегда. Далеко не всегда.

Смысл - не главное. Смысла в произведениях Верещагина и так хоть отбавляй. Ему не хватает, если можно так сказать, "безумства храбрых" - той самой сумасшедшинки, из-за которой книги перестают быть просто текстами и обретают плоть и кровь. Всё гробит сухая математическая выверенность. Текст у Кайла никогда не подхватывает автора, никогда не обретает одухотворённость и самостоятельность. Кайл не трус, он просто чересчур расчётлив, а снаряжение не позволяет ему погружаться глубоко. Но если разобраться, то нужно ли оно ему, это снаряжение?

Для меня самый радостный миг ещё не настал. Я всё время жду, когда Кайл, наш безземный шкатулочник, прекратит шарить по чужим участкам и сачковать со дна обломки кораблекрушений, посмотрит вокруг, засмеётся, зачерпнёт воды в горсть и бросит её вверх, в небеса.

А мы, разинув рты, будем сидеть и любоваться радужными брызгами.

Аквалангисты - это хорошо...

Дмитрий СКИРЮК
2001-03-28
Пермь

* - В заметке процитированы строки из романа Кайла Иторра "Искусство вечно" ((p) 2001), прочтённого мной в рукописи на правах "бета-тестера" с любезного разрешения автора.