«ВСЕ СТРАНЬШЕ И СТРАНЬШЕ!»

«ВСЕ СТРАНЬШЕ и страньше!») – именно так высказалась Алиса, погружаясь в чудеса страны Льюиса Кэрролла, фантаста классического, мудрого и трогательного. Эту грамматическую неправильность хочется повторить применительно к некоторым (да что уж там – многим) произведениям современных отечественных фантастов, неклассических, не... и т. д. «Все страньше» – потому что сама странность как бы искривляется подобно искривленному пространству – одному из излюбленных атрибутов нынешней фантастики, которая оседлала эйнштейновское пространство-время настолько, что открытие великого физика превратилось в работягу-пегаса, правда, без особых признаков носителя поэзии.

Сегодня говорят, и часто справедливо, о прозорливости фантастов прошлого. Жюль Верн в «Наутилусе» описал прототип «новейшей» подводной лодки, которая только теперь, спустя век, реально стала способна проходить «двадцать тысяч лье под водой». Летчик высшего класса Антуан де Сент-Экзюпери в своем «Маленьком принце» не касался ни одного винтика или патрубка, а создал произведение жанра нравственной фантастики – о любви к единственной розе, хотя в мире растет «миллион, миллион алых роз», и о многом другом. Экзюпери был не только летчиком, но и человеком высшего класса. Быть может, он почувствовал, что, во-первых, давать технологические прогнозы на страницах беллетристики становится все труднее в XX веке, а во-вторых (возможно, это и есть «во-первых»), человеку-читателю в наш век неуютно в технотронном окружении, и ему нужны розы и старомодный принц.

Современная фантастика, которая стала обильной и становится «масс-фантастикой», оказалась, как нам кажется, на перепутье, или, выражаясь технологически, в зоне аномалий. Ее крутит в разные стороны, как растерянную и нервничающую стрелку компаса.

Крайне легкомысленно и дилетантски фантасты оперируют техникой. Она у них может все: проводить человека сквозь все времена и пространства, во всех направлениях и с любыми скоростями, конечно же, и сверхсветовыми, хотя это принципиально невозможно, как невозможен вечный двигатель. Всемогущество техники, описываемой чаще всего скороговоркой, как поднадоевшая дань жанру, делает ее абстракцией, она размывается и исчезает. Какое уж там научно-техническое предвидение!

Думается, то, чего «не может быть, потому что этого не может быть никогда» (в этой забавной максиме из чеховского «Письма к ученому соседу» есть и кое-что рациональное), не следует описывать и в фантастике, во всяком случае, там, где это не является объектом юмора. Это относится и к сверхсветовым скоростям, к попятному течению времени, к более чем трехмерному физическому пространству. Природные константы и пределы стесняют фантастов, но что поделаешь? Они отделяют также фантастику серьезную и плодотворную от бесплодной... или юмористической (которая, конечно, бывает весьма плодотворной).

Остается ли нравственность в сюжетах, характерах, ситуациях? Опять-таки декларативно – да. Но люди тонкой и глубокой – в идеале, конечно, – культуры будущего порою изъясняются у наших фантастов языком сегодняшних завсегдатаев дискотек, а гениальные открытия делаются между двумя коктейлями. О категориях и приобретениях культуры, не будущего, а прошлого, выстраданных и откристаллизованных человечеством на века вперед, персонажи-фантомы из неопределенного грядущего чаще всего не ведают.

ПОСЛЕ ЭТИХ общих соображений перейдем к некоторым иллюстрациям. Перед нами подборка выпусков «Искателя».

Возьмем роман Л. Захаровой и В. Сиренко «Планета звезды Эпсилон» (№№ 1 и 2, 1984).

Сюжет привычен: с экологически загрязненной планеты Беана эвакуируется элита (и обслуживающий ее персонал) на планету Аркос. Беана же «сыграла в ящик, простите за грубость», как выражается один из элитариев. За грубость простим, за «изыски» стиля – вряд ли. Вульгаризмов много: «Да она давно готова» – о девушке, упавшей в автомашине с моста, «горлопанить о важном сообщении» и т. д. и т. п.

Единственное своеобразие романа состоит в том, что все имена беанцев-аркосцев американизированы, точнее – англизированы, даже есть горная деревушка Маунт (что, как известно, по-английски означает «гора»). Почему? Ведь эти существа никакой родословной не связаны с землянами. А, скажем, намекая на социальные системы, зачем примешивать народы и языки народов?

Казалось бы, экологическая подоснова сюжета, не требующая особых технических и физико-математических знаний, будет развернута и «десхематизироеана» авторами, которые, как и все люди, на себе испытывают экологические неурядицы нашего времени (а именно из нашего времени и с нашей планеты черпают сюжеты и вдохновение все фантасты). Но нет, помимо «игры в ящик», практически ничего конкретного на этот счет в романе нет. Зато в нем обильна детективщина с автопогонями и стрельбой из обыденного (даже не лазерного) оружия. При чем тут вообще научная фантастика?

В итоге дело на обеих планетах выправили земляне, помогли местным угнетенным и революционерам. Пожалуй, мы не будем против этого возражать и не будем называть это космическим «экспортом революции». Ведь и Алексей Толстой писал о том же в «Аэлите». Но какая все-таки дистанция! Полнокровные, с еще не выветрившимся порохом собственной революции земляне у Толстого – и... абстрактные посланцы абстрактной Земли и всего-навсего пресловутый

«хэппи-энд» у Захаровой и Сиренко. А какая великая «межпланетная» любовь мужчины и женщины была показана у Толстого в «Аэлите»! Ну да ладно об этом: такой, и даже близкой к ней, давно не бывало в нашей фантастике.

К сожалению, становится «исчезающим видом» и фантастика юмористическая, сатирическая, Она все реже попадает на страницы журналов и книг. Редкое исключение – рассказ Ю. Глазкова «Опыт всего оружия» («Техника – молодежи», № 3, 1985). Сложнейшие, почти «мыслящие» компьютеры, установленные на военной технике, вдруг полюбили окружающую жизнь – дельфинов, птиц, людей – и взбунтовались против бесчеловечных пентагоновских генералов. Остроумная фабула, облеченная в юмористическую форму, сочетается с острой мыслью: милитаристы бездушнее служащих им компьютеров.

Юмор – один из путей оживления фантастики, насыщения плотью и кровью кибернетизированных ходульных персонажей, хотя это не единственный, да и не главный путь. Как важно быть серьезным! – повторили бы мы (естественно, в нашем контексте) название пьесы Оскара Уайльда. Серьезным в технических деталях, серьезным в этике, социологии, футурологии... И безоговорочно серьезным в искусстве, частью которого выступает художественная фантастика и которое всегда глубинно серьезно, будь то даже юмор, сатира, гротеск, детектив.

Но вот опять нет-нет да и появится в фантастике все то, о чем мы с сожалением говорили. Рассказ Д. Биленкина «Время сменяющихся лиц» («Искатель», № 1, 1985) полон поистине фантастической смеси простоватости с традиционными для жанра экранами и «какими-то сервомеханизмами». Речь идет о «биопарикмахерской», где за какой-нибудь час-полтора меняют лицо клиента. И вот девица, спешащая на свидание, выйдя из этого заведения, не узнает своего любимого, который тоже побывал в таком же предприятии. Мораль: надо иметь свое лицо, индивидуальное и неповторимое. Мораль безупречна. Но «биопарикмахерша» с ее выражениями и понятиями дореволюционной завалинки («И-и, милая...», «И хочется, и колется, и мама не велит»), и «положительная» пренаивнейшая клиентка с ее «все без разницы», и кадка с фикусом (классика тривиальности) в «биопарикмахерской» – все объективно, вопреки воле автора, подводит к выводу: если такое уготовано для будущего, то не будет и самого будущего. Ибо уровень, стиль, психика персонажей, показанных здесь, и генеральная линия прогресса – это, как говорится, вещи несовместные.

Фантастика сегодня на перепутье, говорили мы. Это ее состояние, пожалуй, особенно заметно в маленьких рассказах, где все на виду. Вот несколько таких миниатюр из журнала «Вокруг света», каждая – в страницу или меньше. Скорбь по утраченному контакту с детством (И. Росоховатский. «И опять скафандр...», № 11, 1984). Наблюдая земной карнавал с ряжеными под дикарей космонавтами, инопланетяне делают вывод о... способности жителей нашей планеты интегрировать все времена и улетают, так ничего и не поняв, – контакта не получилось (А. Ильин, «Похищение», № 12, 1984). Инопланетный зонд в виде крохотной женщины, называющей себя феей из сказки, не воспринимается нынешними техницистски мыслящими землянами – опять нет контакта (С. Витман, «Способность удивляться», № 1, 1985).

Итак, всесторонняя бесконтактность, чувство космического одиночества. Никуда никаких путей.

Кстати, об инопланетянах. Их, как мы уже видели, уйма на страницах фантастической беллетристики, и в последнее время они тоже, по-видимому, как-то растерялись. Один сообщает земному ученому известную из школьной астрономии космогоническую гипотезу, предварительно ради контакта приняв облик земного выпивохи (типичный гуманоид?), который тащит ученого в магазин, а потом на скамейку в сквере (Э. Маринин. «Послезавтрашние хлопоты», «Фантастика–84», «Молодая гвардия», М. 1984). Другой праздно шатается по странам и эпохам Земли то матросом, то геологом, а однажды – около двух тысячелетий назад – спасает от казни «одного молодого человека», бродившего со своими учениками по побережью Средиземного моря, то есть Иисуса Христа, которому, замечает автор устами инопланетянина, родиться «следовало позднее» (С. Гагарин, «Агасфер из созвездия Лебедя»). Куда только не заносит наших фантастов!

Если же оценивать весь сборник в целом, то, пожалуй, определение «удручающий своей пустотой» («ЛГ», № 10) следует признать наиболее точным. Как ни печально, но самый наш солидный альманах, призванный знакомить читателя с лучшими образцами советской фантастики, с редкой последовательностью год от года печатает все более слабые произведения.

ВРЕМЯ, наше время, во многом очень умное, в чем-то само фантастическое, предъявляет фантастике жесткие требования. Пытаться познать, а не поворачивать его туда-сюда с помощью нехитрых устройств – вот достойная задача и выход с перепутья и из аномальной ситуации.

Проблем в наше время сверх много. Не все они решаются, конечно, фантастикой и даже научной прогностикой. Но фантастика может дать, например, сценарии проблем сосуществования и сотрудничества человека и природы, человека и техники, просто человека и человека и – пусть даже – человека и внеземного мыслящего существа хотя бы в целях подготовки реальной встречи с ним, а главное – самовоспитания в процессе этой подготовки, если реальная встреча и не состоится никогда. Фантастика может не только мечтать, она может прогнозировать, используя сегодняшнюю реальность, может резким гротеском или пронзительной мыслью взламывать рутину. Наконец, несмотря на комплексность, сложность современной науки, не поддающейся пониманию с позиций дилетантства, фантастика способна породить и кое-какие научные идеи, опираясь на силу искусства, где роль интуиции, наверное, больше, чем в науке.

Сегодня настоятельно необходимо пересмотреть многие стереотипы в фантастике, Об этом пишет И. Бестужев-Лада («ЛГ», № 32). Действительно, сегодняшняя жизнь зачастую оказывается впереди той самой фантастики, которая претендует быть прогностикой. Настоящее обгоняет «будущее» – вот нежелательный парадокс времени, наблюдаемый в этом жанре литературы.

Правда, к стереотипам, подлежащим преодолению, другой участник нынешней дискуссии С. Плеханов в статье «В пучине оптимизма» («ЛГ», № 33) склонен, как нам показалось, относить и романтику как таковую. Он говорит о «докучном шелесте алых атрибутов сентиментальной романтики». «... Пусть алые паруса не полощутся, а гудят от крепкого, яростного ветра живой жизни», – добавляет он. Что верно, то верно. Но пусть все-таки паруса будут алыми, а не черными и тем более не серыми. На то она и фантастика. Кстати сказать, гриновские «Алые паруса» были полны ветра. В наш век точности и рациональности слово «романтика» порою звучит наивно. Но от точности и рациональности совсем немного шагов до расчетливости и бездуховности, если забыть о высоком предназначении мечты. И опять-таки кстати вспомним мотивы, побудившие Куприна написать «Гранатовый браслет», хотя это уже не фантастика.

Фантастика свободна, но надо пользоваться этой свободой разумно и эффективно. Не масс-культовский фантаст нам нужен, а фантаст-мыслитель, фантаст от подлинного искусства.