ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЙ ЛИ ГЕРОЙ ДОН РУМАТА?

Любопытная закономерность наблюдается в нашей печати - различные пласты прошлого, доселе скрытые под многолетние слоем сталинско-сусловских наносов, оголяются и поднимаются как-то независимо друг от друга одновременно в наших различных изданиях и разными авторами. Как тут не вспомнить про социальный заказ и общественную потребность! (Ярчайший пример - одновременное появление в ноябре прошлого года работ А. Ципко и Г. Лисичкина о роли Маркса в революции). А вот теперь в двух наиболее читаемых я почитаемых "толстых" журналах, в "Новом мире" и "Знамени" появляются тоже одновременно статьи В. Сербиненко и И. Васюченко с попыткой (наконец-то) анализа творчества братьев Стругацких.

Я тоже, как и И. Васюченко, принадлежу к первому поколению читателей Стругацких. Тема мне близка чрезвычайно, и прошу извинить меня, дилетанта в литературной критике, за то, что я отнимаю драгоценное время у профессионалов, заставляя их внимать моему корявому языку.

Однако не написать я не могу. Не подумайте, что во мне говорят оскорбленные чувства старого почитателя Стругацких, но меня глубоко задел поверхностный подход к их творчеству, характерней особенно для И. Васюченко ¹.

Возражения вызваны как конкретными высказываниями авторов, так и их общим подходом.

I.

Начнем с самого начала. Утверждения типа "среди молодежи распространено убеждение, будто из всей мировой литературы только фантастика достойна внимания читателя эпохи НТР" или "что научно-фантастическая проза... вызывает у многих слепое отрицание или безоговорочный восторг..." - это, возможно, действительность шестидесятых годов, но никак не характеристика современного молодежного читателя. Подставь на место научно-фантастической литературы в этих рассуждениях рок-музыку - я бы, возможно, согласился. Но среди книг современная молодежь куда больше уважает детективы, нежели фантастику, что, впрочем, характеризует скорее не молодежь, а саму литературу.

Неудачен, прежде всего, сам термин "научная фантастика", слепая калька со столь же неудачного английского термина. Однако наименование жанра прижилось, хотя сами произведения, традиционно включаемые в сайенс фикшн, распадаются как минимум на две (пересекающиеся, конечно) категории. Одна - это собственно то, что подходит под термин "научная фантастика", корни ее - в публицистике и научно-популярном жанре. Как пример можно привести "Лунную пыль" Кларка или "Астронавты", Лема, а из другой (не космической) области - "На краю Ойкумены" и "Приключения Карика и Вали" (первую написал И. Ефремов, вторую Я. Ларри). Для этой категории характерна схематичность образов персонажей - люди выступают лишь фоном для разворачивавшегося научно-фантастического действа. Обязательно при этом требование строгой научности всех фантастических деталей, кроме завязки. Нечто подобное характерно, кстати, заметим в скобках, и для классического детектива, только слово "научности" в предыдущей фразе следует заменить на слово "психологичности". Анализировать и судить подобные произведения следует по внутренним законам жанра, и не нужно требовать от них выпуклости характеров и полноты внутреннего мира героев.

Вторая категория произведений, о которой говорят "научно-фантастические", причисляется к жанру "научной фантастики" лишь по недоразумению. В них все как раз наоборот - фантастический мир служит лишь фоном для развития характеров и внутреннего мира героев. А иногда и внешнего мира ("социальная фантастика"). Сюда, бесспорно, относится "Солярис", в с е произведения Бредбери, Саймака и Воннегута, а также подавляюще большинство вещей Стругацких. По моему глубокому убеждению, к этой же категории относится ряд вещей, принадлежность коих к тому или иному жанру среди литературоведов не очень установлена: отчасти (не буду спорить с знаменитым Лакшиным) "Мастер и Маргарита" (вот почему, уважаемый В. Сербиненко, Стругацкие называют Булгакова с в о и м), А. Грин, В. Чаянов, ну и отчасти все утопии и антиутопии: начиная с Платона, через Мора-Кампанеллу к Орвеллу и Замятину. За исключенном жанра утопии-антиутопии (который, в общем, ближе к первой категории), судить такую фантастику надо по законам "большой" литературы. Для такой фантастики неважно, развивается конфликт на Саракше, в аду (Данте!) или в пустыне на Марсе. Необязательна и научная достоверность,

Так какую же фантастику имела в ввиду И. Васюченко, говоря о том, что "подлинное место фантастики в современном литературном процессе определить не просто"? Зачем городить заборы на ровном месте и "размазывать белую кашу по чистому столу"?

Ну конечно, куда уж "неискушенным читателям-подросткам... справиться с подобной задачей". Не напоминают ли подобные высказывания нечто? Подростки ведь неспособны даже отличить "ДДТ" от "Битлз", куда уж им отличить "Модерн токинг" от Моцарта... Запретить и "ДДТ" и "Битлз" и "Модерн токинг"... Тут я, пожалуй, далеко зашел в параллелях и преувеличиваю, но делаю это специально, чтобы ярче высветить основную (но не единственную) ошибку И. Васюченко: она находится в плену стереотипа, что литература, дескать, обязана преследовать какие-то воспитательные цели. И что, прочитав "Стажеров", подростки сразу кинутся уничтожать добропорядочных лавочников. С таким же успехом можно утверждать, что прочитав про похождения Коровьева, они бросятся скопой громить магазины "Березка", и, наоборот, после "Как закалялась сталь", запишутся на строительство узкоколеек. В "Трех мушкетерах" очень даже просто усмотреть, например, пропаганду насилия (просто удивительно, что никто из наших охранителей святости культуры за семьдесят лет еще этого но увидел!). Можно конечно, а в Жилине и в Румате и в магах из "Понедельника" усмотреть пренебрежение к человеку, но не слишком ли?

II.

Это первый, так сказать уровень восприятия и неприятия статей уважаемых критиков. Рассмотрим все это поподробней. Более серьезная ошибка их, как литературных критиков - это рассмотрение творчества Стругацких вне временного контекста, и вообще в статике. Как будто все, что они написали, было создано одновременно в начале шестидесятых годов. И В. Сербиненко в И. Васюченко, смешивая в одной буквально фразе имена Быкова и Камеррера, не хотят видеть, что Быков и Камеррер - существа из совсем разных миров н никакого отношения друг к другу не имеют, подобно тому, как не имеют отношения друг к другу Турбин и Мастер у Булгакова. Можно ли с одной позиции, вне временного контекста, рассматривать героев "Студентов" и "Старика" Трифонова, "Коллег" и "Затоваренной бочкотары" Аксенова? Как не видеть сложной трансформации прозы Стругацких от действительно несколько прямолинейного антимещанского пафоса "Стажеров" до сложнейшего многомерного творческого пространства "Гадких лебедей" или "Жука в муравейнике"? Я удивляюсь, критики. С помощью системы линейных уравнений нельзя решить даже задачу "трех тел", а вы пытаетесь рассчитать орбиту спутника. Сложновато.

Хочется немного отдельно побеседовать об (условно) раннем периоде творчества Стругацких, закончившемся на, примерно, "Попытке к бегству" - "Хищных вещах века". Из ранних вещей квинтэссенцией их работы явилась, пожалуй, повесть "Полдень, XXII век". ²

Можно ли рассматривать эту утопию в ряду "великих" утопий-антиутопий, о которых говорилось выше, и соответственно требовать от нас некоей полноты содержания идеала и мировоззрения? Навряд ли. Мне думается, и, кажется, я не ошибаюсь, что "Полдень" написан без подобных претензий на идеологическую сверхзадачу. Просто писатели захотели немного помечтать вслух, описав тот мир, в котором хотели бы жить сами. И не более. Отсюда фрагментарность картины и отсутствие сведений о социально-экономическом устройство (фактически писатели приводят на эту тему лишь те сведения, баз которых не могут обойтись по сюжету). Это просто мечты вслух, а не программа действия, достаточно примитивная "утопическая мечта", а не "внешний общественный идеал", если говорить, пользуясь терминологией В. Сербиненко. Выискивание несообразностей и противоречий тут исходит из позиции "литература вместо парламента" - пора от нее отходить, тем более, что парламент настоящий вроде наклевывается.

Признаюсь, мне бы тоже хотелось бы жить в этом обществе, нарисованном яркими штрихами в "Полдне", в обществе, где, например, "не было глубоких стариков. Вообще не было дряхлых к болезненных". Что в этом плохого, т. В. Сербиненко, если общество сумело справиться с дряхлостью и болезнями? Художественное, без философских претензий, изображение общества твоей мечты может быть "неудачей", только с одной стороны - художественной. И тут "Полдень" неудачей, вопреки И. Васюченко, назвать никак нельзя. Вообще создаётся мнение, что тут авторам никак не могут простить талантливость изложения - какому-нибудь Казанцеву или Мартынову можно пописывать фантастические байки на уровне заведующего спецмагазином на пенсии, а если уж ты поталантливей - с тебя и спрос другой... Может, правда, и другой.

Об антимещанстве в творчестве Стругацких. Антимещанский пафос, как справедливо отметил В. Сербиненко, вообще характерен для "шестидесятников". М. Анчаров и В. Аксенов, В. Козлов и Н. Матвеева (помните "колбасникам тайным и явным поэты противны") - все они отдали дань и нешуточную этому увлечению, которое само по себе ничего не представляет страшного, нечто подобное юношескому экстремизму, или чирьям в период полового созревания, которые спокойно исчезают при вступлении в нормальную половую жизнь. Страшно, когда это сохраняется до седых волос, и придуманному "воинствующему мещанину" противопоставляется реальный воинствующий антимещанин ³. Но Стругацким удалось избежать если не некоторого перехлеста, то этой крайности. В соответствен со своими обязанностями на посту действует и Юрковский, устраняя бунт на космических рудниках ("Стажеры") и Иван Жилин расследует обстоятельства возникновения супернаркотика ("Хищные вещи века"), не более. Они не собираются насильственно "искоренять". (А если и наблюдается у них некоторая склонность к тому, так в ком из нас не живет это стремление убить или физически устранить мешающих людей?) Ненависть к праздному образу жизни и разврату И. Жилина лишь подчеркивает его профессиональную пригодность а тому делу, которому он себя посвятил. Это же касается рассуждений о ненависти Жилина (в еще большей степени это относится к Румате) к объекту своей деятельности, к обществу бездумного потребления (и соответственно, к дикому средневековью), и к людям, его составляющим, то тут все просто. Вам, уважаемая И. Васюченко, не приходилось испытывать омерзения при виде валяющегося в собственной луже пьяного? Или тихой злобы при виде матерящейся пьяной компании подростков в троллейбусе? Вряд ли нет. Вы скажете, что на такие задания, как у Жилина или Руматы, нужно отбирать людей, тщательно, они должны любить своих подопечных. Но во-первых, кто будет отбирать, а во-вторых: если на место Жилина поместить Мать Терезу - что останется от "Хищных вещей века"? Кстати, я бы не стал представлять Жилина, как посланца Коммунистического Завтра - он агент вполне земной международной организации, что-то вроде комиссии по борьбе с наркоманией при ООН, и в этой ипостаси вовсе не обязан любить и наркоманов и ту ситуацию, которая к наркомании располагает.

III.

Самое главное, чего не пожелали заметить ни И. Васюченко, ни В. Сербиненко, это, что "Трудно быть богом" - начало совершенно иных Стругацких. Покончено с мечтами на уровне "как здорово, если бы...". Сконструированный мир утопии отныне служит лишь необязательным фоном, на которое разворачиваются иные, совсем не "мечтательные" страсти и проблемы. Не придуманные, а самые суперсовременные. Почему И. Васюченко не пожелала заметить, что не вопреки себе, а буквально во всем Стругацкие, начиная с "Трудно быть богом", не утверждают, а отрицают, развенчивают (пользуясь терминологией большевистских критиков) идею прогрессорства и фанатизма. Весь смысл "Трудно быть богом" состоит в том, что вместе с доном Руматой терпит крах и в с я идея Эксперимента. Это особенно отчетливо проступает даже не в противостоянии Румата-Будах, а во встрече Одноглазого вождя народных восстаний с Руматой. Конечно, Будах противостоит Румате как "абстрактный гуманизм", и это не вынужденное для писателей, а центральное противостояние книги, Румата обречен на поражение. Так что вопрос, положительный ли герой дон Румата - весьма спорен ⁴.

Кульминация "развенчания" насилия над природой (и настоящей и человеческой) происходит в "Улитке на склоне". Интересно, что мы с И. Васюченко стоим во многом на одинаковых позициях в отношении интерпретации соответствующих произведений Стругацких в плане отношения к прогрессорству, но только она не желает понять, что главный пафос их произведений состоит именно в отрицании прогрессорства, как рода деятельности людей.

IV.

Не так просто в этом смысле интерпретировать происходящее в "Гадких лебедях". Это моя любимая вещь у Стругацких. Стоит отметить, что в семидесятые годы, на расплывчатых листах ксерокопии с пятого машинописного экземпляра, торопливо, "на одну ночь", передаваемых друг другу пачках скручивающейся фотобумаги, на которой едва разбирались буквы, это произведение читалось совсем не так, как сейчас, и это немаловажно. Книга полна атрибутики семидесятых: тут и "проспект имени Президента" и сцены растления правящей верхушки, и намеки на "упражнение с банджо в молодежных клубах", и фигура спившегося художника Квадриги и вообще какое-то хемингуэевское пьянство интеллигенции. Повесть распадается как бы на два взаимосвязанных плана: злободневно-диссидентскую сатиру и собственно сюжет, связанный с легендой о Крысолове.

В результате деятельности мутантов-пришельцев неизвестно куда ушли дети, а родители оказались на обочине дороги истории. "...Писателям хочется верить, что произошло благодатное очищение" - так оценивает отношение авторов к факту "обновления мира" с помощью сил извне И. Васюченко. Уважаемая критикесса, совсем наоборот! По-моему, Стругацкие сделали все, чтобы показать бесчеловечность "обновления". Глупые и пьяные, погрязшие в быту и долгах, вечно переругивающиеся и не имеющие времени для своих детей, такие реальные люди, плоть от плоти которых интеллигент Банев - а что они сделали для спасения своих детой от хладнокровных пришельцев? Они организовались, протестовали, бастовали, обращались, наконец, в правительство, к международной общественности? Или все было на уровне "Я бы их расстреливал...?" Банев оказался ничем не лучше этого "быдла" - как фрондер, он счастлив оказывать помощь кому угодно, кто возвышается над унижающей серостью буден, кто даст ему хотя бы иллюзию собственной нужности; он готов помогать, не задумываясь о последствиях. Мне кажется, кстати, что Банев - наиболее полнокровный и реалистичный персонаж у Стругацких, типичнейший интеллигент эпохи застоя, средний, взятым прямо из самой жизни. Остальные их персонажи все-таки более схематичны, их образы подогнаны под нужды авторов. Уже одно это выделяет Банева из ряда героев как Стругацких, так и "положительно"-отрицательных героев нашей литературы тех лет вообще, а "Гадкие лебеди" из ряда "научной" фантастики. Это безусловно выдающееся произведение, могущее быть поставлено в ряд с, например, "Белыми одеждами" ила "Золотой тучкой".

А вообще, не напоминает ли сюжет "Лебедей" что-то очень-очень знакомое?.. Конечно! Это же модель - гротескная, абсурдная, деформированная - но модель революционной ситуации! Вот где собака-то зарыта. Конечно же! Не хотели ожиревшие царские власти, погрязшее во взяточничестве чиновничество, высокомерное офицерьё, гноившее солдат в завшивевших окопах дискредитировавшей себя войны, пойти на радикальные преобразования в барахтающейся в навозе стране - чего же удивляться, что пришли большевики и увели за собой массы к утопическому "светлому будущему", оставив прогнившую власть вместе с интеллигенцией за бортом, уничтожая приток сопротивлявшееся, а заодно и некоторых потенциально способных к сопротивлению. Ну, совсем, как мокрецы увели детей. Только результат оказался более плачевным, хотя мы в точности не знаем, каков результат у мокрецов, да это и неважно, уважаемая И. Васюченко! В этом актуальнейшесть и злободновнейшесть "Лебедей", и надолго, кажется, ещё эта повесть будет такой. Очнитесь, народ, говорят они, и очнитесь, власти, посмотрите вокруг: если не вы сами, то придут "они". Обязательно придут: фашисты, полпотовцы, сталины или гитлеры, пиночеты или франко, якобинца или "сим-симычи" (эти последние взяты, если вы не знаете, из недавнего произведения В. Войновича). Вот какие проблемы поднимает повесть "Гадкие победи" - тогда как уважаемая И. Васюченко борется с ветряными мельницами, приписывая Стругацким апологию формулы "цель оправдывает средства".

V.

Я не буду спорить по поводу интерпретации повести "Миллиард лет до конца света", занимающей существенное место в умозрительных построениях И. Васюченко. Не потому что я с ней (И. Васюченко в её интерпретации) согласен, а потому, что не отношу повесть к безусловным удачам Стругацких (проще говоря, она мне не нравится, а защищать даже от неправедной критики то, что не нравится, скучно). Зато я не премину побеседовать по поводу "Жука в муравейнике". Это одна из самых любимых мною вещей у Стругацких и невозможно пройти мимо столь поверхностной интерпретации, как и у И. Васюченко, так и у В. Сербиненко.

Ну, по поводу отождествления творческих рамок повести "Жук в муравейнике" изобразительному пространству "Полдня" я уже говорил и не буду повторяться. Скажу лишь, что мир, в котором живут и действуют герои "Жука" (равно, как и почему-то не упомянутого ни в "Новом мире", ни в "Знамени" продолжения "Волны гасят ветер") - совершенно не тот мир, в котором существуют герои "Полдня". Совпадение чисто формальное. Мир "Жука" многомерен и противоречив, добро в нем неотрывно от зла - совсем, как в жизни.

Начнем с реалий этого мира. Почему-то у И. Васюченко и З. Сербиненко вызывает возмущение тот факт, что Сикорски ("профессиональный убийца") и Камеррер - контрразведчики. А что в этом странного? Рассуждения на уровне "как это в мире доброго коммунистического завтра могут быть профессиональные контрразведчики и служба безопасности" относятся к той же области утопии, которую авторы статей яростно ниспровергают. Дело в том, что мир "Жука" не совсем добрый (а может быть и не совсем коммунистический - написал я и испугался - но в самом деле, в повести об этом ни слева). Почему это в современном мире, разделенном на страны, все, даже нейтральные Швеция, Швейцария и Австрия, имеют и разведку и контрразведку и службу безопасности? А в мире, имеющем планеты, населенные столь различными цивилизациями, как Голованы, леонидяне и как их... которые "массаракш-и-массаракш", а также таинственными Странниками, соответствующих служб быть на должно. Почему? И, разумеется, эти службы по своему статусу должны быть секретными, и, разумеется, в них работают не только специалисты по воспитанию детей ясельного возраста. Но все это только обрамление. Суть дела совсем не в том, что в книге "все бесчеловечно с начала до конца" (И. Васюченко) - при внимательном и непредвзятом чтении обнаруживаются, как и в "Гадких лебедях", проблемы вполне нешуточные.

Центр конфликта в книге вовсе не в противостоянии человечества и Странников, т. е. колонизаторской политики Земли и колонизации Земли "пришельцами". О прогрессорстве, как политике колонизации других земель, мы уже говорили, и оно достаточно развенчивается в других повестях авторов. В том, кстати, числе и в "Обитаемом острове", да-да. Против же колонизации Земля имеет право сопротивляться. Но речь идет совсем не об этом. Суть конфликта в противостоянии Сикорски и абстрактного гуманиста, последовательного демократа д-ра Бромберга, то есть сил порядка я демократии. Максим здесь играет роль лишь "юного поводыря", по выражению В. Сербиненко.

На какие же мысли наводит нас столкновение этой суровой полицейской силы - силы "во благо демократии" - и гуманистического мировоззрения, столкновения, заканчивающееся столь трагически?

В основе рассуждений Сикорски и вышестоящих лежит, как и положено по штату таким людям, рассуждение, лучше всего выражающееся емкой формулой: "лучше перебдеть, чем недобдеть". В своем стремлении сохранить и охранить благополучный мир Земли от (гипотетической) катастрофы, они готовы на любые жертвы и средства. Ставки в игре крупные: с одной стороны - все человечество, с другой... так и хочется написать: слезинка ребенка, но напишем - жизнь человека. Одного, да неизвестно, человека ли. Гуманоида, во всяком случае. Проблема суперсложная, в такой постановке никогда еще не решенная. И Стругацкие ее не решают, да и не могут, как не может взять на себя ответственность д-р Бромберг, принципиальный противник любого насилия.

Это ли не сегодняшняя проблема? Особенно для нас, в период перестройки, перехода от тоталитарного общества, где все такие проблемы решены однозначно, к демократическому, которое намного сложнее. Вопрос, поставленный Стругацкими, есть наиболее острая форма конфликта большинство-меньшинство, или общество-индивидуальность: вот вам идеальная (или почти идеальная) демократия, и вот нечто, что (пусть гипотетически) ей угрожает. Что с этим делать?

Что можете ответить, т. И. Васюченко?

А Вы, т. В. Сербиненко?

По-моему, вы и не задавались этим вопросом. Для вас было важно развенчать "утопизм" мышления и деятельности Стругацких. Совсем, как С. Куняеву, правда, по другим причинам, важнее было показать "бесчеловечность" "замшелого" мышления Кульчицкого, чем разобраться в нем, констатируя ошибки, заметные с высот умного сегодня.

Ю. Ревич
22 авг. 89 г.

1. Уже после написания этих заметок, я беседовал со многими людьми, знающими предмет, и ни один из них не отозвался сколько-нибудь положительно об упоминаемых статьях.

2. Кстати, малый объем обеих критических статей в некоторой степени извиняют поверхностность - невозможно проанализировать столь кратко так много. Поэтому я ограничусь разбором 2х - 3х вещей.

3. Одно из самих светлых произведений мировой литературы, "Алые паруса", тоже имеют выраженную антимещанскую направленность. А. Грин явно тихо ненавидит придуманных им жителей Каперны - что же, назовем феерию античеловеческой? Я готов бесконечно доказывать, что элитарность и в жизни и в литературе не порок и но преступление, а естественное состояние общества. Страшновато не само понятие об элитарности (на основе родовой, имущественной, интеллектуальной), а представление об соответствующей исключительности по отношений к закону. Мой лозунг: "Не равенство, а равноправие!", но обсуждение этого вопроса выходит далеко за рамки (а может и не так уж далеко?) обсуждения творчества братьев Стругацких.

4. О "положительности" героя Стругацких следует порассуждать отдельно. И. Васюченко безоговорочно записывает обобщенного Румату (всех "отвергнувших воскресенье" героев) в положительные, а затем пытается показать, что это вовсе не так. Типичный пример умозрительных рассуждений. Прежде всего, если принять гипотезу о том, что сами авторы развенчивают "прогрессорство", то Румата уже не положителен, а настоящим положительным становится Будах (а в "Жуке в муравейнике" д-р Бромберг). А видимая положительность Руматы, как и антимещанская настроенность, оказывается обусловленной временем написания романа, и общественными настроениями шестидесятых. Сталинские стереотипы и интерпретации исторических деятелей и событий и до сих пор довлеют над нами. Кажется, любой революционер, будь он хоть тыщу раз убийца и террорист, если он "боролся с угнетателями" - положительный герой. Овод, например. Примеры: Каховский, Желябов, Камо, А. Ульянов, Гриневский, Каляев, Че Гевара...