4. ЭТА ВЕЧНАЯ МАГИЯ СЛОВА

Аскольд Якубовский - коренной сибиряк. Он родился в Новосибирске, вся жизнь его прошла в основном в Сибири. И не просто прошла, как нередко принято судить о месте обитания человека, - вся она была пропитана дыханием Сибири, красотой сибирских рек, таежными просторами, им исхоженными вдоль и поперек...

Наверное, и профессию свою будущий писатель выбрал не без влияния края, в котором родился и в котором формировался как человек с характером путешественника и художника. Отец писателя, принимавший активное участие в создании новой жизни в Сибири, оказал на А. Якубовского также заметное влияние в этом смысле, привив любовь к родному краю, к природе его, к прекрасному. Аскольд Якубовский выбрал профессию топографа. Может быть, потому, что она давала возможность совместить в себе сразу несколько пристрастий - путешествовать, наблюдать природу не из окна поезда, а "на ощупь", чувственно соизмерять пространства, удивляясь тому, как причудливо изменяются они, умещаясь в масштабах топографических карт. Отдельные вехи биографии человека, когда на них смотришь со стороны, нередко создают иллюзию прямолинейности творческой судьбы - скажем, такие-то и такие-то факторы неизбежно повлияли на проявление таланта... Увы, такая логика не всегда верна применительно к правде жизни. И в случае с А. Якубовским путь к писательской профессии оказался долгим, сложным и местами мучительным. Потому что помимо литературного у А. Якубовского был еще один ценный и редкий в наше время дар - необычайно развитое чувство скромности, застенчивости, иной раз и мешавшее ему по достоинству оценить сделанное...

До профессионального занятия творчеством много А. Якубовскому пришлось пережить, увидеть, испытать, много попутешествовать по земле и воде при составлении карт Великих Сибирских Земель. Но путешественник - уже изначально почти всегда натуралист и охотник. Пришли эти увлечения и к Аскольду Якубовскому. Он был удивительно восприимчив с детства к живой природе, к животным, вообще тонко чувствовал первозданность окружающего мира природы. С другой стороны - отец его был архитектором и художником: не это ли помогло сформировать в душе будущего писателя законы эстетического восприятия мира, не разделяя этот мир на рациональное и стихийное в русле холодной рассудочности современного мышления. Постоянное общение с природой, наблюдательность, утонченность восприятия - все эти факторы способствовали формированию философского взгляда на мир, породили ту особую любовь к жизни, которая в большей степени свойственна художникам, нежели инженерам. Хотя до осознания главного художественного кредо было еще далеко. Будущий писатель, оставаясь до поры до времени простым любителем природы, охотником, как-то не задумывался над тем, что истинная любовь к животному миру прямо противопоставлена желанию беспечно рвать полевые цветы, убивать зверей - вообще вероломно и варварски эксплуатировать окружающую нас среду. Лишь позднее пришло глубокое осознание любви, не допускающей всего этого, бережно хранящей и умножающей, умеющей пользоваться природой. Так в жизнь А. Якубовского пришло увлечение фотографией не столько привычной, сколько той, что с легкой руки журналистов получила название "охоты без ружья" - осознанная реакция на новое мировидение!

Только уже вскоре после увлечения фотографией стали появляться желания запечатлеть увиденное и пережитое на бумаге, потому что содержание жизненных впечатлений не умещалось в рамках фотографической карточки, не могло передать движения мысли, комплекса человеческих ощущений. Но понадобилось время и время, прежде чем уже совсем солидный человек с большим жизненным опытом оказался на знаменитом семинаре молодых прозаиков Сибири и, услышав слова поддержки и строгих замечаний такого мастера прозы, как Виктора Астафьева, поверил в свой талант.

Прозаические книги Аскольда Якубовского и вместили в себя всю гамму впечатлений, раздумий, сомнений писателя, вызванных личным жизненным опытом, путешествиями, острыми наблюдениями. "Чудаки", "Не убий", "Мшава", "Красный таймень", "Тринадцатый хозяин", "Багряный лес", "Возвращение Цезаря" - эти и другие книги писателя до предела насыщены неподдельным чувством восторженности и удивления человека, всматривающегося в жизнь, порою отличаются остросюжетными коллизиями, далекими, впрочем, от традиций приключенческой литературы, облаченными в необычную форму рассказами о тайнах и загадках природы, размышлениями о сложных путях общения человека с растительным и животным миром, судьбами людскими и судьбами этого мира, находящимися в тесной взаимосвязи.

Судьбы эти вначале предстают как носители затейливых историй, связанных с охотой, с животными (на этом стержне и держится метод рассказчика - вспомните ранние рассказы М. Пришвина, например). Позднее приходит более органичная связь этих сфер, и уже чисто людские конфликты, чисто людской драматизм бытия предстает на страницах книг А. Якубовского. Порою они сродни трагедии по остроте своей. И все-таки во всех произведениях присутствует взгляд не столько художника-бытописателя, сколько художника-мыслителя, вооруженного научным знанием о мире, в том числе и о человеке. Он проявляется в анализе, в оценке тех или иных явлений, даже в пейзаже. Как уж было подмечено в очерке о творчестве Б. Лапина, эти особенности, вероятно, и характеризуют качественно новый уровень прозаического видения и самовыражения для целой группы писателей, сформировавшихся во второй половине XX века и неизбежно связанных в своем творчестве с кругом проблем эпохи. Поэзия, психология, философия - такая последовательность в отражении и постижении мира характерна для творческой эволюции А. Якубовского и она-то пунктиром выстраивает путь писателя к фантастике.

Переход к фантастике у А. Якубовского был пластичен и последователен. Он не расстался с реалистической прозой, отдавал ей основные творческие силы. Но ошибаются и те, кто считает, что фантастика была для писателя временным и несерьезным увлечением, попыткой или экспериментом, так сказать, попутного свойства! Отнюдь нет!

Фантастика была для Аскольда Якубовского столь же органично необходимым выражением волновавших его проблем, как и весь комплекс идей, связывавших художника с миром реалистической прозы. Об этом свидетельствуют и факты биографии писателя, и его архив, воспоминания родных и близких, да и само увлечение жанром в качестве читателя и ценителя! Далее будет видно, сколь органично входит в мир художника новый жанр - ведь он, писатель, внутренне уже подготовлен к нему и мировоззренчески, методологически, что ли, и художественно-эстетически, ибо "краски" для фантазии уже имеются свои, их не придется "брать на прокат", копировать.

Но прежде чем продолжить начатую мысль, позволю себе привести несколько строк из автобиографических заметок А. Якубовского, опубликованных в одной из прозаических его книг, нефантастических: "Я сел и стал писать что-то звездное - туманности, ракеты... особенные волны. Я свинчивал конструкцию из попадавшихся мне повсюду деталей и на них наращивал слова, побывавшие во всех ртах. Я чуть не напечатал этот рассказ. Но мне было чего-то стыдно. Я стал делать то, что принято называть поиском себя... Букет. Цветы воткнуты в дорогую вазу. Я не знаю, как она попала ко мне со своей резьбой, со всеми своими гранями. Будто с другой планеты. Из нее поднимается букет полевых цветов. Они собраны на неведомых лугах. Здесь есть фиалковые глямбии с Марса, лучиковые зигрии и выр-соусы, обвившие пряморастущую пахучку с Веги. Их красиво перемежают зеленые моучики, привезенные с Сквирса. На каждом стебле сидит по капле отборной росы, каждая в свой шарик втягивает мир. И не выпускает его обратно".

Этот отрывок, сопровожденный далее в оригинале скептическими замечаниями писателя по поводу творческих намерений прошлого, тем не менее содержит в себе интересную информацию, показывающую непривычный взгляд художника на привычные, в общем-то, объекты. Те же самые строки содержат в себе и отдельные мазки формирующейся поэтики Якубовского-фантаста...

Фантастическая образность зарождается как бы на стыке реалий действительности и отражений их в сознании художника, где они, сохраняя тепло человеческой души, становятся второй, гипотетической реальностью, близкой и понятной читателю с широким диапазоном творческого переосмысления текста. Так потребность осмыслить не только частное, но и глобальное, увиденное через призму только одного аспекта "натурфилософии", выводит писателя к новому жанру. Жанру, в котором писатель остался верен самому себе и той же сфере проблем, которые волновали его в жизни, в реалистической прозе, как человека и как писателя-исследователя, писателя-философа. Пусть иногда для рассмотрения отдельных проблем пришлось уходить в глубины космоса, совершать гипотетические прыжки во времени, придумывать иной мир...

Помнится, когда вышла в свет первая книжка фантастических произведений А. Якубовского "Аргус-12" (1972), сильно поразила в буквальном смысле слова удивительная трансформация привычных для нефантастической прозы писателя реалий (например, леса, воды, животные), увиденных словно из космоса, словно заключенных в какое-то иное пространство, в иное время, где они только чуть-чуть изменили свою внешность и зажили своей обновленной жизнью, сконцентрировав вечное и актуальное...

Идеи произведений были похожи и непохожи на прозвучавшее ранее в фантастических книгах других авторов. Снобы увидели в этом известную неоригинальность... Снобизм сродни однобокости мышления и восприятия - он мешает разглядеть сердцевину самобытности там, где она, безусловно, присутствует, и в то же время приписывает наличие ее книгам, не поднимающимся обычно выше разряда пустой игры воображения...

Говоря объективно, в фантастических произведениях первой книги писатель и не стремился быть стопроцентным новатором и первооткрывателем каких-то принципиально новых научно-фантастических идей. Он - художник, и ему важно было решать в первую очередь нравственные проблемы. Но как писатель самобытный, А. Якубовский и здесь переосмысливал уже затронутые в фантастике темы, сообщил им новые оттенки, облек их в очень яркие и не похожие на использованные кем-то другим одежды. При желании ведь всю мировую литературу можно "уложить" в типологию нескольких десятков сюжетов! Так что, упреки здесь явно были неуместны. Художественное своеобразие преображало привычное, приковывало внимание и к образу, и к идее именно так, как происходит это при соприкосновении с чем-то новым, неординарным, свежим и притягательным.

В большей части фантастических произведений А. Якубовского научные проблемы неотделимы от проблем нравственных, но последние куда важнее для писателя уже в силу того, что он художник, а не инженер-прогнозист. Так, например, тема экологии раскрылась одновременно в двух планах. В фантастической повести "Аргус-12" писатель попытался представить последствия необдуманных экспериментов ученого-фанатика на планете Люцифер. Штарк (так зовут ученого) - воплощение необузданных сил, использующих любую возможность для проверки весьма сомнительных идей. При желании образ Штарка можно рассматривать как обобщение, как символ разума, прямо противопоставленного природе, видящего главную цель в слепом подчинении и изменении ее основ. Штарк решил поставить эксперимент глобального масштаба - путем биологического воздействия изменить живой мир Люцифера по своему усмотрению (по сути дела это своеобразная модель совсем еще недавнего тезиса отношения человека к природе). Нарушенное экологическое равновесие приводит к необратимым процессам - появляются новые формы организмов, убивающих прежнюю живность Люцифера, вслед за животным миром идет непоправимое разрушение и растительного мира планеты, изменения в климате ее и т. п. Все эти явления переданы писателем весьма своеобразно, с богатой фантазией, красочным и самобытным языком, используя при этом разные повествовательные формы и лексические приемы.

И все-таки главным в повести "Аргус-12" было не это. С первых же страниц повествования писатель не просто обозначил, а ввел второй, более важный для его замысла план. Действие повести происходит в далеком будущем. И писатель создает любопытную модель осуществления правосудия над людьми, преступившими закон. Образ Аргуса - образ правосудия. Аргусом (человеком, воплощающим в себе Закон) избирается всякий раз человек, внутренний облик которого наиболее соответствует в тот или иной момент ситуации в разных уголках обживаемой людьми Вселенной. А. Якубовский вводит читателя в глубину духовного переживания героя, волею обстоятельств ставшего на время Аргусом, через призму его сознания и психологии рассказывает и о тех событиях, что приняли столь драматический облик на планете Люцифер, и о Штарке и его мировоззрении, с последовательным при этом анализом раскрывает специфику новых нравственных законов общества будущего. И здесь стилистика и лексика играют далеко не второстепенную роль.

Несколькими годами позже А. Якубовский напишет и опубликует повесть "Последняя Великая Охота", тесно примыкающую к охарактеризованному выше произведению. Там действие происходит так же на гипотетической планете - планете Фантомов, где был обнаружен (фантастическая реалия) Первичный Ил - субстанция-прародитель животного мира Вселенной. В повести Аргус-12" ученый-преступник Штарк, как уже говорилось, совершил тягчайший для этики общества будущего проступок - нарушил экологию планеты Люцифер. Герой повести "Последняя Великая Охота" совершил не менее варварское преступление против планеты Фантомов. Но если в первой повести автор, рассказывая о происшествии, не касается подробно действий общества будущего в плане восстановления пошатнувшегося равновесия, хотя и говорит вскользь о таковых, то во второй повести перед читателем проходит уже другая картина - картина нравственного прозрения представителей рода Коновых (это их предок замахнулся на Первичный Ил), которые "искупают" вину своего предка активным трудом по восстановлению планеты Фантомов. Нравственный конфликт повести был острее и усложненной, нежели в "Аргус-12", - одно уже это обстоятельство служит прекрасной иллюстрацией поиска писателем новых нравственных категорий в будущем.

Эта повесть в отличие от первой и построена в композиционном отношении иначе, более скупо - история планеты Фантомов раскрывается в форме архивных записей и комментариев автора по этому поводу - как бы от первого лица. Избранная форма углубила идею, но не сулила художественных находок. На первый взгляд повесть может показаться незаконченным произведением. Однако сама идея, объем изложенной информации, комментарии - все это свидетельствует скорее не о черновом варианте произведения, которое по каким-то причинам не было реализовано писателем в каком-то более художественном виде, а о сознательной "скупости" художественных средств. Разумеется, это только гипотеза, проверить достоверность которой уже нельзя - писателя нет в живых. Но эта гипотеза могла бы в какой-то мере опровергнуть те претензии, которые столь густо и столь необоснованно бросались критиками фантастики в адрес писателя, обвиняя его в антигуманности, малохудожественности, антинаучности, явно с предвзятых и тенденциозных позиций, не видя (или не желая видеть) ни новаторства, ни остроты идейного содержания повести, ни ее художественных достоинств даже в рамках избранной формы.

Вторжение научно-технической революции в жизнь человека и общества несет в себе и благо, и зло. Диалектика неопровержимая, осознанная нами лишь сравнительно недавно. Но этот же процесс ставит на повестку дня и философские проблемы человеческого бытия. Причем в самых неожиданных областях и ракурсах. Осознание этой диалектики для А. Якубовского было характерно, быть может, в большей степени, чем для кого-либо из фантастов, работавших с ним в одно время.

И как подобает подлинному художнику, он в рассмотрении актуальных проблем шел от человека, от его природных корней и неоднозначности связей с себе подобными. В повести "Прозрачник" стремление человека к познанию нового принципиального иными средствами ставит перед героями достаточно сложные проблемы, заостряет, казалось бы, травильный конфликт до трагедийности.

Герой повести получает возможность вселяться в тела любых живых существ - птиц, насекомых... Это дает возможность более глубоко проникнуть в тайны природы. Р. Брэдбери в прекрасной новелле "Апрельское колдовство" не выходит, к сожалению, за рамки романтически-бытовой зарисовки на тему о человеческом счастье, хотя и делает это мастерски и неповторимо. Его фантастика лирична, но в русле новой проблематики размыта до известной иллюстративности.

У А. Якубовского фантастическая посылка сразу же заостряет проблему. Сигурд (герой повести "Прозрачник") - человек, он молод, он влюблен, и для него в новой ситуации стоит проблема выбора: исследуя природу, он так или иначе неизбежно теряет где-то традиционные связи с людьми - ведь став "прозрачником", он уже не может по-человечески быть близок с любимой. С другой стороны - имеет место инерция мышления, диктующая общественному сознанию и в далеком будущем невольное противление неординарному, непривычному, если оно ставит под сомнение традиционные проявления человеческой природы и естества. Устами бабушки (бабушки девушки, в которую влюблен герой) говорит традиция, из которой следует, что любить можно только нормального человека из плоти и крови, и не что-то призрачное. В самом деле, как реализовать вечное во все времена чувство в качественно изменившемся мире, изменяющем и самого человека, - те же мотивы, что и в известном романе "Лунная радуга" С. Павлова и многих других произведениях фантастов.

Писатель не дает однозначных ответов. В трагический финал произведения А. Якубовский со свойственным ему талантом и тактом вводит романтический фон, где сглаживается трагичность, но остается в силе философская острота конфликта. Гибель героя как будто бы неявна. И Таня, со свойственной юности оптимистичностью, остается с верой в возвращение Сигурда...

Фактически тут два конфликта: конфликт человека с самим собой (проблема выбора) и конфликт общественный, социальный, на уровне потребностей познания, - дав человеку возможность познавать в новом качестве, общество не может одновременно сохранить за человеком право на обыкновенное счастье... Так личное вырастает до проблем социальных и философских, высвечивая новые проблемы жизни.

Фантастика в повести находится в целом на вполне реалистическом уровне. Она реализуется через посредство психологических и часто бытовых сцен. Лексика же, стилистика повествования создают ощущение фантастичности происходящего, притягательности сцен... Дух НТР не довлеет над словом художественным, хотя и о нем идет речь в повести. Лирика, быт, познание, драма - все они стилистически выравниваются, то есть переплетены между собой органически, и от первой до последней страницы повести логическим звеном несут читателю и четко выраженную мысль, и эмоциональный заряд, и эстетически насыщенное общение с подлинно художественным текстом.

Самобытность формы, самобытность статистики фантастических произведений Аскольда Якубовского наиболее заметны в его рассказах, как опубликованных, так и оставшихся в архиве писателя. Среди них первостепенное внимание к себе приковывают несколько удивительно поэтичных и тонко психологических рассказов. Это "Мефисто", "Друг", "Счастье Рыжего Эрика". По художественно-стилевым своим характеристикам эти произведения стоят несколько особняком от других фантастических вещей писателя. Да и фантастический материал выполняет здесь иные функции, то есть организован всякий раз в особой форме, где фантастическая идея если и присутствует, то не она является главным в повествовании, не она - центр притяжения внимания.

В частности, рассказ "Мефисто" - это переданная своеобразными художественными средствами история бесчеловечного опыта над кальмаром. Ему пересажен человеческий мозг! Бесчеловечный опыт, разумеется, не самоцель у писателя. Герой рассказа, ученый-океанолог (образ его как таковой в целом и не обрисован в рассказе, но постоянное присутствие главного виновника ощущается посредством формы повествования), хотел сделать из разумного кальмара идеального исследователя подводного мира, помощника для своих личных, научно-исследовательских нужд. Однако от благородства намерений не меняется антигуманная сущность эксперимента - сознание человека в теле кальмара бунтует, за сознанием безысходности положения рождается ненависть к человечеству... В одну из ночей гигантский кальмар приплывает к берегу, чтобы убить своего создателя... Кажется, сюжет не нов, не нов конфликт, не нова тема... И все-таки почему же рассказ читается как откровение?! Да потому, что писатель выразил все это самобытными средствами, сообщил внешней вторичности новое содержание - как идейное, так и эстетическое, заострив внимание не на самой фантастической посылке и, может быть, даже не на следствии, сколько на психологическом анализе персонажей, и философская мудрость рассказа приходит к читателю через кружево художественно-драматургического материала, через эстетику, через раскрытие образа изнутри. Все это свойственно только настоящему художнику слова!

Вспомним начало рассказа. Стиль подобен музыкальному ритму. В этих строках есть что-то от шума моря, от размеренного шороха волн, от полуденной тишины, ожидания событийности. И вот уже слышны звуки тревоги, нарастающего напряжения. В повествование вступают отрывистые и точные, насыщенные внутренней драматургией фразы, подобные телеграфным звукам, отбивающим то крик отчаяния, то леденящую жуть жестокости кальмаро-человека... Привычная описательность научно-фантастического рассказа отсутствует совсем, но это отнюдь не мешает писателю передать по сути дела фабулу совершенно новыми средствами, а вслед за ней - и выйти на философию бытия без лишнего морализаторства, свойственного некоторым НФ авторам.

Охарактеризованный выше рассказ вообще по своим стилевым особенностям может быть отнесен к антологическим произведениям, в которых нарушение канонического авторского текста разрушает целостность восприятия. Но об этом - чуть дальше.

Продолжая же мысль о самобытности фантастики А. Якубовского, хотелось бы обратить внимание еще на два рассказа, подтверждающие сказанное о художнике. Речь идет о рассказах "Друг" и "Счастье Рыжего Эрика". Один рассказ о далеком прошлом, другой - далеком будущем. Один - о судьбе беглого каторжника, простого русского мужика Нила, волею судьбы встретившегося с инопланетянином, вынужденным оставаться долгое время на нашей планете. Мужичок и не подозревает об истинном смысле встречи. Для него Друг - тварь, напоминающая маленькую привычную лягушку... И таким теплом веет от этого рассказа, так реален тот мир прошлого, где Нил и его инопланетный друг коротают время на просторах тайги, так тонко переданы и биография героя, и неоднозначность своеобразного "галактического союза" братьев по разуму, что нет-нет да и возникнет при чтении мысль: а не подсмотрел всю эту историю писатель через какую-то удивительную камеру, приоткрывающую окно в прошлое? Здесь фантастика вообще вкраплена только одной маленькой деталью - информацией об истинном происхождении Друга, но и она, как ни странно, введена не для удивления, а для пояснения, и не снижает восприятия философски-психологической ситуации данной новеллы, замысел которой решен на высоком художественном уровне.

Рассказ же "Счастье Рыжего Эрика" - это зарисовка из будущего. Фантастичность рассказа не только в месте действия - будущее, гипотетическая планета Маб, заселенная когда-то землянами. Она еще в нравственной идее, характеризующей уровень идеалов людей будущего. Рассказ - о любви. Но любви не тривиальной, а возвышенной, оперирующей глобальными категориями, где жизнь одного человека не рассматривается уже только через призму личного: личное во имя большой любви к человеку превращается в социально значимый поступок, равный подвигу! Писатель здесь выступает в роли одного из действующих лиц этого будущего. И рассказывает о нем не как путешественник из прошлого. Для него история любви Вивиан Отис и Эрика - это рассказ и не фантастический вовсе, и по форме и по содержанию он напоминает "рассказ о судьбе", переданный слушателю во время случайной встречи. Пересказывать этот рассказ невозможно! Его необходимо читать, потому что он весь построен на утонченной психологии и недосказанности, на обилии художественных деталей, органически вписанных в повествование, активно участвующих в эмоциональном воздействии на читателя. Все три рассказа необычайно музыкальны в своем стилистическом исполнении, построены на особой тональности, соответствующей основному замыслу...

У Аскольда Якубовского самобытность стилистики не была самоцелью, стремлением к вычурности письма. Она - одно из важнейших средств идейного и эстетического общения с читателем. Она частица души художника, видящего мир (реальный и гипотетический) по "законам сердца". И потому, вероятно, нам близки и понятны и старый исследователь, ставящий на себе необратимый эксперимент во имя торжества живого (рассказ "На далекой планете"), и нестареющая и вечно прекрасная в своей верности Вивиан Отис ("Счастье Рыжего Эрика"). Трудно расставаться и с героями лирического и драматического повествования о противоречивости человеческого духа, рвущегося в неизвестное и теряющего, быть может, обычные, но столь необходимые для счастья радости земного человеческого бытия ("Прозрачник"). Нам близки и понятны мысли и чувства писателя, видящего свое призвание не в том, чтобы развлекать читателя байками о приключениях героев в вымышленном мире, а в отражении жизни по самым строгим законам большой литературы, толкующей об органической и неразрывной связи человека с морально-этическими ценностями великой национальной культуры, не стареющей в веках!

* * *

Арсенал средств художественной выразительности в творчестве сибирских прозаиков, работающих в жанре фантастики, достаточно богат и разнообразен. От сформировавшейся на протяжении XX века традиции поэтики научно-фантастического романа, использующего формы новой эстетики, до лирики, психологически утонченного анализа, новаторского использования гротеска, сатиры и т. п.

И интересно, что одни и те же писатели, как показывает опыт, могут быть и необычайно лиричны, и столь же пронзительно едки по сатирическим обличениям. Тот же Борис Лапин продемонстрировал широкую палитру художественных возможностей фантастической литературы. Остропсихологическая повесть-предупреждение "Первый шаг" соседствует в его творчестве и с юмористическим рассказом-шуткой "Старинная детская песенка", и с сатирой "Конгресса", и с чисто научно-философской драмой рассказа "Дуэль"...

Олег Корабельников одинаково мастерски выступает и как психолог, исследующий глубинные процессы сознания современника ("Надолго, может, навсегда", "Несбывшееся, ты прекрасно!"), и как сатирик ("Стол Рентгена"), и как фантаст ("Разделение сфинкса").

Идет новое поколение фантастов. Появляются новые произведения, новые имена. Но ценно, что художественные поиски не прекращаются, потому что без них невозможна эволюция литературы, диктующая литератору поиск таких выразительных средств, которые соответствовали бы новому духу времени, не в ущерб славным традициям. В фантастике этот процесс осуществляется, как можно заметить, не столь интенсивно в силу инерции, в силу молодости жанра, в силу многих других не менее важных факторов, которые по-разному, конечно, влияют на плодотворность обогащения жанра.

Появление нового почти всегда зависит от общего уровня, достигнутого жанром на тот или иной исторический момент. Но почему же так часто ориентация молодежи (разумеется, творческой) идет по замкнутому кругу?! Ведь ищут не столько в прошлом литературы, сколько в совсем еще неотстоявшемся настоящем фантастики! Именно это порождает десятки и сотни авторов, пишущих то "под Лема", то "под Стругацких", то "под Брэдбери"... Им и невдомек порою, что самобытность и оригинальность в фантастике достигается не путем копирования модных писателей нынешних десятилетий, а в итоге кропотливой работы, последовательно "счищающей" наслоения "чужого грима" на собственном лице! Неужто нивелировка личностного, усредняющая талант, столь сильна для культурных ценностей эпохи?

Именно такая упрощенная установка на специфику творчества в избранном или облюбованном досужим желанием жанре и мешает научной фантастике избавиться от ярлыка разновидности массового чтива.

Дело не только в том, будут ли высказанные тобой идеи поражать оригинальностью, раскованностью фантазии, будут ли произведения внешне соответствовать уровню публикуемых ныне фантастических книг по части эффектного (в плохом смысле слова) воздействия на публику. Каков ты, писатель? Как богат твой внутренний мир? Какие слова выражают сущность твою как художника слова? Пусть даже фантаста. Хотя и фантастика, как убеждаешься повсеместно, есть тот же реализм, только иначе использующий и организующий исходную материю реальности. Писатель-фантаст не может быть равнодушным, не может писать об идеале, а в личной жизни и в личном опыте оставаться глухим к тем тирадам, с которыми обращается к миллионам читателей. И разве не эта индифферентность, сопровождающая ныне творчество немалого отряда фантастов, выливается в бурное произведение книг, где сквозь красочную развесистость строк, сквозь буйство "допингующей" фантазии, сквозь потуги вывести идеал так и сквозит внутреннее равнодушие к творчеству, к идеалу, к читателю...

Фантастика - жанр повышенной трудности. Она требует от художника не только больших знаний, умения оперировать обобщениями и сложными социальными понятиями, способности продуцировать новые идеи, соответствующие чаяниям эпохи. Она ждет от писателя той нравственной чистоты и искреннего желания сделать жизнь прекрасней уже сейчас, хоть на немного приблизить прекрасное будущее, которое сродни самым насущным потребностям человека - таким, как потребность дышать, видеть мир, впитывать звуки и запахи его, а главное - активно творить добро!

Потому как последнее-то и служит мерилом ценности любого живущего на Земле!