ПРИЗРАК ГРИНЛАНДИИ

Кажется, Грина забывают.

Такое случалось не раз. Но если первые его «исчезновения» провоцировались, то сейчас происходят естественным путем. Все тусклее паруса в песнях провинциальных бардов, реже путешествия в Лисе и Зурбаган...

До причин докопаться не трудно. Они на поверхности и в том же ряду, что и заметное падение читательского интереса к стихам. Когда-то Паустовский сказал о Грине, что он «соединял высокие помыслы с доверчивым воображением. Он представлял себе жизнь, как сплетение закономерностей и живописных событий, созданных им». Я бы добавил: Грина одушевляла убежденность в невероятных возможностях человеческого духа. И его герои реализуют эти возможности.

Человек летит... сам! Без какой бы то ни было техники! Захотел – и летит. Точно так же, бежит по волнам прекрасная Фрези Грант. На невероятном расстоянии слышит голос любимой горой другого рассказа.

Но вот в наш обиход входят такие понятия, как телекинез, биополе. Они поддаются измерению. Как океанские глубины. Разница только в масштабах величин. Грин не только верил – еще и предвидел.

Он родился сто десять лет тому, назад, 23 августа 1880 года в Слободском, неподалеку от Вятки, в семье ссыльного поляка Гриневского. Судьба наделила мальчика пылким воображением, легко ранимым сердцем. Дети – борцы с любой несправедливостью. Несправедливости в Вятке хватало, особенно в полуразоренном доме отца. Книги стали первыми и, пожалуй, единственными друзьями. В этом смысле он повторил судьбу литераторов того времени, которые, не получив систематического образования, приобретали иногда воистину энциклопедические знания из книг.

Так случилось, что слова Грин и Романтика стали едва ли не синонимами. Но романтизм Грина органичен. В его основе не литературные начала, а неудовлетворенность жизнью. Да и что могла подарить юноше, грезящему о необыкновенном, тогдашняя Вятка? Грин бежит от пошлости бытия не в переносном – буквальном смысле этого слова. Туда, где простор, где неоткрытые страны. К морю!

Его страшное в своих подробностях двухлетнее плавание, где, собственно, море исчислялось неделями, а все остальное составили портовые ночлежки, унизительные просьбы, голод, – окончилось неудачей. Бежать не удалось. Тогда он решает переделать жизнь. И уходит в революцию.

Социал-демократы с их рассудочностью вряд ли могли увлечь человека такого темперамента! И он становится эсером, что впоследствии не раз откликается в судьбе. Деятельность Грина-революционера по-настоящему не изучена. Известно только, что в 1903 году за агитацию среди солдат крепостной артиллерии в Севастополе он был арестован, почти два года просидел в тюрьме, ожидая суда, и был освобожден по амнистии 1906 года. Вскоре, однако, последовала ссылка в Тобольскую губернию. По словам очевидцев, Грин-эсер был страстным агитатором. Он верил в силу слова. Именно поэтому не стал боевиком.

И, наконец, последний, самый значительный, и по протяженности, и по результатам, уход Александра Грина от пошлости бытия – его литературная работа. Агитатор становится угрюмым и нелюдимым. Угрюмым оттого, что слишком ощутима разница между страной, которую он выдумал, и окружающим миром. Нелюдимым – ибо предпочитает общество людей, вызванных к жизни его воображением. Пройдут годы – и в Феодосии, гриновском Зурбагане, доме, где писатель прожил четыре года, откроется музей. В вестибюле повесят карту необыкновенной страны – Гринландии. На карте десятки географических названий, высоты, глубины. Художнику Савве Бродскому ничего не пришлось придумывать – все это есть у Грина.

Я принадлежу к поколению моряков, которых позвали в океан его книги. От зачитанных страниц, пожелтевших, как страницы старых судовых журналов, казалось, исходил запах муссонов. Изрыгающие дым и копоть сухогрузы и припавшие к воде эскадренные миноносцы представлялись нам парусниками. Что из того, что с первыми же шагами по шаткой палубе яростный и прекрасный мир Грина рушился? Писатель все равно был с нами.

Он и остается единственным. Попробуйте «пристроить» хоть типологически кого-либо к Александру Грину? Не получится. Он владел секретом необыкновенного. В диковинном тигле его психологической прозы сплавилось низменное и высокое, реальные злодеи (коих встречаем и по сей день) – и Рыцари мечты. Секрет остался, а ключик потерян.

«Войдя в порт, я, кажется мне, различаю на горизонте за мысом берега стран, куда направлены бушприты кораблей, ждущих своего часа; гул, крики, песня, демонический вопль сирены – все полно страсти и обещания. А над гаванью – в стране стран, в пустынях и лесах сердца, в небесах мыслей – сверкает Несбывшееся – таинственный и чудный олень вечной охоты».

Строки – читаются, как стихи. Забыть их невозможно! Имя его было окружено ореолом таинственности. Его любили, ненавидели. Равнодушными он не оставлял никого. В шестидесятые годы я оказался в Феодосии. Первыми, с кем я подружился в этом Зурбагане, были Сапожниковы. Михаил Евсеевич и Елизавета Лазаревна приходились родственниками моей жене и жили тут давным-давно, еще до революции. Но не это отличало стариков, а то, что они в течение четырех лет были соседями Гринов по коммунальной квартире на Галерейной улице. Тетя Лиза окончила гимназию и была исполнена пиэтета по отношению к писателю. А ее муж работал грузчиком в порту, и его отношение к Грину было иным: «Ты только подумай, какой это был нахал! Зашли ко мне мои приятели. Ну, конечно, выпили, веселимся, а он стучит в дверь и заявляет: вы мне мешаете работать!» Дядя Миша был добрым и, я полагаю, незлобивым человеком, но до чего же был далек его мир от мира Грина!

А вот из рассказов тети Лизы. Грин круглый год ходил в одном и том же черном драповом пальто. Однажды он пришел в греческую кофейню и продал его. После чего купил корзину белых роз, нанял извозчика и с цветами подъехал к дому. В этот день у его жены, Нины Николаевны, был день рождения...

Потом я прочитал, что это случилось в Ленинграде. Но разве так уж важно где? Таинственность исходит от всего, что связано с ним, даже в наши дни.

В Старом Крыму открывали памятник Грину. Во дворе того самого неказистого домика, где он провел последние дни. Тысячная толпа забила пыльную улицу до отказа. Говорили: в город на столетие великого романтика съехались диссиденты со всей страны. «Прямо эшелонами подваливают!» Не дремало и начальство. Мелькали фуражки, то и дело взывали к порядку милицейские свистки.

Тучи копились в лазоревом поднебесье, цеплялись за отроги. У памятника, закутанного в белое полотно, уже были произнесены все положенные речи, мне досталось читать стихи, председательствующий поднес ножницы к ленточке. И в этот миг – ослепительная молния из конца в конец рассекла тучи, загрохотало, и вертикальные, кипящие столбы воды рухнули на землю! Небо салютовало Грину.

Есть и невостребованный долг, который общество обязано вернуть писателю. Дело не в том, что его периодически не издавали, объявляли автором бульварных романов, космополитом.

Речь пойдет о Нине Николаевне. Женщине, которой посвящены «Алые паруса». Она разделила с мужем самые страшные дни его жизни. Это она, когда в доме Грина был курятник, а рукописи находились невесть где, сделала все, что в силах человеческих, чтобы вернуть нам всего Грина.

Но это и она же, Нина Николаевна Грин, была судима за сотрудничество с оккупантами и несколько лет находилась в лагере. Она говорила, что в отношении ее допущена несправедливость, что работа корректором в фашистском листке давала ей возможность помогать жителям Старого Крыма, партизанам. Предпринимались попытки, в том числе Сергеем Смирновым, автором «Брестской крепости», разобраться в этом деле, но безрезультатно. Архивы молчали. Так не пора ли сейчас, когда все тайное становится явным, поставить наконец-то точку в этой истории? Когда Нина Николаевна скончалась, ее не разрешили похоронить с мужем. Утверждают: ночью почитатели вырыли гроб и перенесли его в могилу Грина. Снова таинственное, снова легенда.

Все явственнее осознание наших духовных потерь. Мы еще далеко не расправили плечи. Чтобы ощутить себя свободными людьми в свободной стране, предстоит сделать многое. И здесь Александр Грин нам будет нужен. Добро и Зло не имеют у него ни пространственных, ни временных координат, они весомы сами по себе. Его герои творят благо в белых перчатках, ибо благая цель не может не выбрать благие средства. И, наконец, они приходят на помощь каждому, кто в этой помощи нуждается.

«Добрый вечер, друзья! Не скучно ли на темной дороге? Я тороплюсь, я бегу». Эти удивительные слова Фрези Грант сегодня вспоминают не многие. Но по мере того, как общество освобождается от тяжкого груза прошлого, неизбежно его обращение к самому романтичному из наших писателей. Грин необходим.

М. КАБАКОВ.