КАК ДОГНАТЬ «УЛИТКУ...»

"Уважаемая редакция! Недавно прочел в "Смене" повесть Стругацких "Улитка на склоне". Раньше я много слышал об этой повести: говорили, что она чуть ли не запрещена была. Повесть сложная, очень интересная... Как она шла к читателям?

Г. ВОРОБЬЕВ, инженер.
г. Энгельс".

В 5 ВЕКЕ ДО НАШЕЙ эры греческий философ Зенон из Элеи с помощью хитроумных логических построений доказывал, что Ахилл никогда не догонит... черепаху (этот забавный парадокс всегда приводят при изучении курса логики). Парадоксалист Древней Эллады и не предполагал, видимо, что в будущем его загадке может быть найдено самое простое, банальное решение: Ахилл никогда не догонит черепаху, если черепаха будет двигаться, а он - так и останется на старте, только имитируя движение вперед.

Два десятилетия мы не могли "догнать" "Улитку на склоне" - небольшую повесть братьев Стругацких, и не столько потому, что писатели в ней намного опередили свое время (хотя грустные предвидения в повести присутствовали - об этом чуть далее), но и потому, что началась эпоха "великого топтания на месте", и все здравое и честное, что не вмещалось в официальные, с каждым днем твердеющие, рамки, неизбежно оказывалось впереди (обе части повести вышли в 1966 и 1968 гг., но полностью произведение - в том виде, как оно задумывалось авторами - увидело свет только в этом году, в №№ 11 - 15 "Смены"). Нет сомнения, что в ту пору немало людей по достоинству оценили произведение, вовсе не "отставая" от него. - в первую очередь те, что отважно опубликовали части "Улитки..." в Ленинграде и в Улан-Удэ (такой прихотливой оказалась ее география!), кто в своих статьях о фантастике старался "положительно" (а если редактор вымарывал, то хотя бы нейтрально) помянуть "Улитку...", кто, наконец, перепечатывая, едва ли не переписывал от руки повесть для себя и друзей: в 70-е "Улитка..." уже ходила в многочисленных списках; те, первые публикации давно стали библиографической редкостью. Этим людям не нужно было растолковывать смысл и "направление" повести - они их понимали неплохо. Зато те, кто обстреливал повесть из критических орудий различных калибров, произведение решительно не понимали. "Фантастический роман-предупреждение вырождается в малопонятное запугивание" - уверял в обширной монографии литературовед А. Бритиков. "...В по-следних произведениях Стругацких... понятных в своих проявлениях героев нет", - сетовала "читательница" В. Васильева в "Литгазете" конца 60-х. "Здесь же описаны десятки непонятных, но омерзительных сцен", - возмущался критик В. Свининников в "Журналисте". Словно комментируя эти и подобные высказывания, герой "Улитки..." Перец с тоской замечал: "У них нет только одного: понимания. Они всегда подменяли понимание какими-нибудь суррогатами - верой, неверием, равнодушием, пренебрежением. Как-то всегда получалось, что это проще всего. Проще поверить, чем понять. Проще разочароваться, чем понять. Проще плюнуть, чем понять". Но, полно, не было ли фальшивым, нарочитым это дружное "непонимание" рецензентов? Ведь не помешало же оно А. Бритикову добавить совершенно недвусмысленное: "Не вверх, а вниз по склону фантастики пустили они свою "улитку", и доктору филологии А. Белоусову не помешало в "Литгазете" моментально упрекнуть Стругацких в "нечеткости социальной позиции", и уже упомянутому В. Свининникову - рубануть сплеча: "Социальный эквивалент их картин и сюжетов - это в лучшем случае провозглашение пессимизма, идейной деморализации человека.". Ну, а в "худшем случае"? Ясно: "Это произведение, названное фантастической повестью, является не чем иным, как пасквилем на нашу действительность" (В. Александров в газете "Правда Бурятии"). Вот и слово сказано - "пасквиль на действительность", остается сделать "оргвыводы"...

Справедливости ради следует сказать, что тревогу тогда забили не совсем уж беспочвенно: в "Улитке на склоне" ощущался некий опасный прорыв в область "недозволенного", и есть в повести определенные черты политического памфлета (хотя "памфлет не есть пасквиль", замечал Михаил Булгаков), Памфлета на казарменный социализм, против которого предостерегал еще Маркс. На сталинский "социализм без любви к человеку" (как называл его Федор Раскольников), который не исчез полностью с развенчанием культа на XX съезде. На стремительно нарождающийся социализм брежневского типа, взявший на вооружение административно-командные методы, социальную демагогию, уравниловку, и породивший лень, апатию, равнодушие, всеобщее "наплевательство" (и "внизу", и "наверху"), словом то, что позднее было названо "застой". В бюрократическо-фантасмагорическом хаосе "Управления по делам леса", куда попадал Перец, вполне явственно прорисовывались такие до боли знакомые черты нашей жизни, что явились на свет не вчера, умрут (к сожалению) не завтра, а в минувшие два десятилетия набирали особую силу: от добродушного фискальства (узнав по дороге в лес, что у Переца нет пропуска, его коллеги спешат допросить его "в демократическом порядке") до бессмысленной секретности (ее апофеоз - коллективные поиски с завязанными глазами (!) сбежавшей кибернетической машинки - машинка засекречена, и никому не хочется лишних неприятностей, спокойнее искать вслепую, натыкаясь на столбы и разбивая себе носы). От психологии "винтиков" ("лучше не вникай", - советуют даже директору Управления) до почти ирреального протекционизма (любовник секретарши директора Управления автоматически назначается директором). От въевшегося в плоть и кровь лицемерия (на фоне тихого развратника, демагога и стукача Клавдия Домарощинера даже откровенный бабник шофер Тузик выглядит почти симпатично - уже в силу этой самой откровенности) до привычной вседозволенности охранников, людей в форме... И так далее, и тому подобное. Вымысел, голая фантастика? Не скажите. А чего стоит хотя бессмертный "Проект директивы о привнесении порядка" - прозрение массовых бюрократических "шедевров" кануна 80-х: § 1 - подробно о грандиозных успехах в работе Управления, § 2 - кратенько об отдельных недостатках, да как: "Однако наряду с достигнутыми достижениями, вредоносное действие Второго закона термодинамики, а также закона больших чисел все еще продолжает иметь место, несколько снижая общие высокие показатели..." Не правда ли, похоже? Писатели заметили и отразили ростки того нового, которое стало преобладать позднее. К примеру, Стругацкие невольно прозрели уничтожение маленьких деревень - как "неперспективных": сначала это произошло в повести, а позднее - в реальности. И какая, в сущности, разница, как это называлось - "Одержание", "Великое разрыхление" или просто "укрупнение"?..

По тексту повести разбросано еще немало точных "попаданий", хорошо заметных теперь, из середины 80-х. Но содержание повести, бесспорно, не исчерпывается вышеназванными памфлетными заострениями. О художественном своеобразии, об особенностях стилистики, о новых возможностях несобственно-прямой речи, развернутых сравнений, скрытого цитирования и литературных реминисценций - словом, о самой "ткани" повести можно и нужно говорить отдельно (любопытно, что даже самые ярые противники повести, вроде В. Свининникова, не могли отказать "Улитке..." в художественности и сквозь зубы, нехотя вынуждены были признать ее литературные достоинства). А пока только кратко обрисуем те проблемы, которые оказались затронутыми в этом произведении.

В первую очередь, проблема соотношения нравственности и прогресса. Как долго мы привычно мерили наше благосостояние количеством "перекрытых" рек", "покоренных" территорий, немало не задумываясь, что вместе с природой, загаженной химическими отходами, терзаемой "пилящими комбайнами искоренения" (выражение К. Домарощинера), истребляемой во имя какой-то великой цели, мы теряем и себя, и дискредитируем то дело, за которое взялись. Еще Достоевский писал о невозможности гармонии на крови хотя бы одного замученного ребенка. Стругацкие убедительно показывают, что все "прогрессивное" наступление Управления на лес прежде всего безнравственно, потому что средства не выбираются (светлое будущее руками "зэков" не построить). Но безнравственны и "амазонки", строящие свое гармоничное общество за счет темных обитателей леса, использующие людей как "материал". Крайности смыкаются: отряды "прогрессивных" сотрудниц Управления, полагающих, что во имя благой цели возможно отлавливать детей машинами, и отряды деловитых "амазонок" из Леса, для которых жители леса - ошибка природы, маршируют в унисон. Потому-то "подвешенное" состояние Кандида, бывшего сотрудника Управления, который заблудился в лесу и не может найти выход, - единственно нормальное состояние для честного человека в этой безвыходной ситуации (Стругацкие очень часто ставят своих героев именно в безвыходные ситуации, чтобы раскрылся их характер). Кандид - герой в повести симпатичный и, наверное, даже счастливый, потому что в этой ситуации, между бюрократами Управления и "амазонками" из Леса, он находит свое место, встав на защиту "исторически обреченных" лесовиков.

Другая проблема - "человек и власть" - ставится в той части повести, где действует внештатный сотрудник Управления Перец. Перец - тоже симпатичный персонаж, умный, тонко чувствующий интеллигент, понимающий все неблагополучие Управления, ужасающийся, но бессильный что-либо предпринять. По логике вещей это страдательный персонаж, который никогда не научится слепо подчиняться, но и никогда, как правило, не допускается к управлению... И вот Стругацкие ставят страшноватый эксперимент, в финале повести вручая Перецу всю полноту власти - он становится директором Управления (а в контексте повести - фактически диктатором). В его власти изменить и улучшить все, что он пожелает. Но...

Вспомним трагедию Пушкина "Борис Годунов". Умный и, в общем, совестливый Борис, приняв власть, волей-неволей начинает жить (и править) по законам, до него сложившимся и не им придуманным. И снова - кровь, казни, тайный сыек... Не сравнивая пушкинскую трагедию с фантастическим произведением современных, авторов (подобное сравнение было бы попросту некорректно), подчеркнем общность проблематики. Собственно, это одна из "вечных" тем. Одарив властью отнюдь не злопамятного хитреца, одержимого маниакальной подозрительностью, и не азартного простака, привыкшего полагаться только на свои соображения, и не тщеславного сибарита, которому блеск наград затмил все остальное (подобное бывало в истории, и чем кончилось, мы знаем), а просто хорошего человека, Стругацкие показывают, как вне зависимости от личных качеств руководителя переход от привычной несвободы к демократии не может быть быстрым и тем более безболезненным. "Демократия нужна, свобода мнений, свобода ругани, соберу всех и скажу: "ругайте!" - размышляет Перец в кабинете директора, и тут же понимает, чем обернется его благое начинание: "Да, они будут ругать. Будут ругать долго, с жаром и упоением, поскольку так приказано..." И Перец сам уже не замечает, как логика кресла начинает диктовать его поступки, и ему уже в голову не приходит шальная мысль распустить Управление, поскольку оно бог знает чем занимается. А приходят мысли трезвые, обстоятельные: "В общем, власть имеет свои преимущества... Управление я, конечно, распускать не буду, глупо, зачем распускать готовую, хорошо сколоченную организацию..." В итоге Перец с ужасом понимает, что не может сделать ничего, несмотря на огромную власть, и его бессмысленная директива, которую он отдает ополоумевшему от верноподданнических чувств Домарощинеру, - просто жест отчаяния. Чем закончится пребывание Перца на посту директора, нетрудно догадаться: найденный им в сейфе пистолет с одним патроном определит его дальнейший поступок... И все же повесть заканчивается не на мрачной, безнадежной ноте. В эпилоге Кандид, второй главный герой повести, честно делает то дело, которое отныне считает для себя главным: защищает маленький лесной народ. Кажется, мораль не новая: оставаться самим собой, не перестать быть человеком даже в самых трудных условиях, делать свое дело. Но разве этого мало? Стругацкие не стремятся решить поставленные ими проблемы - достаточно, что они поставлены. Если читатель над ними задумается - значит, произведение написано не зря, и не зря явилось к нам после двадцатилетнего забвения.

Р. ИВАНОВ