ИЛЛЮЗИЯ ПРОСТОТЫ

СОВРЕМЕННАЯ научная фантастика до сих пор кажется многим критикам крайне простой (если не примитивной), и, возможно, должно смениться еще не одно поколение литературоведов, пока научная фантастика займет свое место в учебниках.

Историческая инерция в каждом виде человеческой деятельности проявляется по-разному, и если первым автомобилям настойчиво пытались придать форму извозчичьей пролетки, то научную фантастику пытаются судить по традиционным литературным канонам, ей не свойственным. Отсюда и иллюзия «простоты» научной фантастики.

Научную фантастику, например, упрекают в известной схематичности ее героев, в недостаточном психологизме. Но фантастика, как мне представляется, ориентирует читателя преимущественно на сопереживание с идеей, персонифицированной в герое, а не с самим героем. В то же время именно фантастичность ситуации и героя не только осложняет самую возможность развернутого показа психологии персонажей, но и делает их в какой-то мере загадочными. Действие становится едва ли не единственно доступной сферой реального проявления (и наблюдения) психологии героя. Далее. Научную фантастику часто упрекают в недостаточной строгости и точности деталей. Но, с одной стороны, именно детализация гипотетической, фантастической ситуации наиболее трудна в процессе ее образного воспроизведения. А с другой, – сопереживание с идеей вполне совместимо с известной «небрежностью», с известным безразличием к деталям. Что же здесь налицо: недостаточное мастерство авторов или органическое свойство метода? Этого мы пока не можем сказать уверенно.

Попробуем все же разобраться в этом. Литература, любая, отражает не само по себе изменение роли науки в жизни общества, не само по себе ее возросшее могущество и тем более не само по себе позитивное содержание науки. Ее предмет и смысл – изменение человеческого сознания, изменение сути и форм отражения мира и его преобразования человеком. История закономерно породила научное мировоззрение, и оно неизбежно должно было найти соответствующие формы выражения в художественном творчестве. В какой-то мере научное мировоззрение преобразует по своему образу и подобию традиционные художественные формы, в какой-то мере оно должно создавать и новые, специфические только для себя. Одной из таких специфических образных форм выражения научного мировоззрения как раз и является, по нашему мнению, научная фантастика. Поэтому не просто формальное присутствие более или менее строгого научного материала является решающим признаком научной фантастики, а научность и гипотетичность как способ мышления и основание воображения, как метод подхода к миру, обществу, к самому себе характеризуют ее специфику. Научный способ образного мышления о гипотетических вариантах человеческого существования и изменения человека отличает ее и от традиционной фантастики жюльверновского типа, и от произведений реалистических.

Современное состояние нашей советской научной фантастики характеризуется оживлением творчества в этой области художественной литературы. После выхода в свет «Туманности Андромеды» И. Ефремова, открывшей новую полосу в советской фантастике, появилась большая группа весьма интересных авторов, каждый из которых тяготеет к тому или иному направлению научной фантастики.

Одновременно с развитием самого творчества в научной фантастике развивалась и ее литературная критика. И вот тут-то выяснилось, чего нашей критике не хватает – исходного теоретического понимания специфического места научной фантастики в литературном процессе.

Трудно классифицировать все многообразие мнений в дискуссии вокруг сущности научной фантастики, однако две главные тенденции вырисовываются довольно отчетливо.

Одна группа литераторов и литературных критиков фактически сводит сущность научной фантастики лишь к применению нескольких специфических приемов чисто «технического» свойства. Такой подход сводит на нет все то новое в художественном творчестве, что возникает в современной фантастике. Традиционная (в стиле XIX века) утопия, обычный детектив или приключения, но перенесенные в космос, под воду (или землю) или на сколько-то лет вперед, фантастическое описание научного открытия или изобретения, наконец памфлет, где фантастика создает лишь формальный эффект гротеска, – вот привычный круг проблем этого направления в нашей фантастике.

Другое направление пытается развить внутреннюю специфику научной фантастики: освещение сложнейших социальнофилософских проблем современности.

Надо сказать, что в действительной практике обе эти тенденции не разделены китайской стеной. В какой-то мере членение на эти две тенденции есть и отражение генезиса современной фантастики; первая тенденция исторически предшествовала второй. И у большинства современных советских фантастов мы находим проявление и той, и другой тенденции, а иной раз даже их переплетение в одном произведении.

В последнее время из печати вышли различные по своей направленности, по своим литературным достоинствам произведения советских фантастов: «Час Быка» И. Ефремова; «Стажеры», «Второе нашествие марсиан», «Обитаемый остров» А. и Б. Стругацких; «Море Дирака» М. Емцева и Е. Парнова; «Очень далекий Тартесс» Е. Войскунского и И. Лукодьянова; «У меня девять жизней» А. Мирера. Каждого из названных авторов волнует какая-либо большая социальная, социальнопсихологическая, философская проблема: И. Ефремова – проблема мотивации поведения людей разных этнически культурных типов, разных эпох, разных идеологий: А. и Б. Стругацких – проблема сознательного выбора человеком своего места в общественном процессе; С. Гансовского – проблемы этического самосознания людей, оказавшихся в критической ситуации.

ТВОРЧЕСТВО А. и Б. Стругацких, равно как и дискуссии, им вызванные, пожалуй, наиболее отчетливо отражают сложное переплетение и борьбу мнений вокруг проблемы понимания сути и роли научной фантастики.

В сборнике «Шесть спичек», в повестях «Страна багровых туч», «Путь на Амальтею» и даже еще в «Возвращении» и «Стажерах» перед нами фантастика добротная, хорошо сработанная, но еще традиционная. Перед нами мир света, мужества, силы, разума, но мир, которому недостает внутреннего источника самодвижения.

Последние произведения Стругацких – и особенно «Попытка к бегству», «Трудно быть богом», «Второе нашествие марсиан» – представляют собой иную, социальную фантастику.

Научное мироощущение не нуждается для реализации своей деятельной сущности в иллюзиях – в этом его огромный шаг вперед по сравнению с мироощущением религиозным, его прогрессивность. Но в этом и его трагедия.

И герои произведений Стругацких никогда не забывают одновременно трагической и героической формулы: будущее создается тобой, но не для тебя. Это героизм постоянный. повседневный, наградой которому служат сознание выполненного долга и удовлетворенность выполненным долгом, а потому – высшая форма, высшая ступень героизма. Но вместе с тем это еще и трагедия, ибо персонаж действия никогда сам не пожнет плодов своего посева и нет у него иллюзий относительно самой возможности такой жатвы.

Саул, Антон-Румата Эсторский, Кандид, Максим знают много больше, чем могут, и при этом отчетливо понимают меру своих реальных сил, существующую пропасть между своими знаниями и своими возможностями. Это, однако, не останавливает их в борьбе с тем, что они считают злом, причем зло это совсем не абстрактно: у него вполне конкретно-историческая сущность. Буржуазность во всех ее проявлениях: в потреблении и в сознании, в образе жизни и в жизненных ценностях, в своих «крупнобуржуазных», а также и в мелкобуржуазных формах – вот их враг, с которым для них невозможны ни компромиссы, ни примирение.

Добро и зло в современной научной фантастике не отделены друг от друга непроходимой стеной, как это свойственно традиционной фантастике. Если бы в реальной жизни дело обстояло таким образом, бороться со злом было бы если и не легко, то во всяком случае просто. Однако вся трудность состоит именно в том, что истинные противоположности не только противоположны, но и едины, в том, что реальные жизненные противоречия всегда есть и противоположение, и единство добра и зла, старого и нового. Еще В. И. Ленин в ряде своих произведений (из них в данном случае особенно важно назвать «Детскую болезнь «левизны» в коммунизме») напоминал, что есть два фронта борьбы с буржуазностью: один – более очевидный – проходит там, где полосатые пограничные столбы делят мир, другой – более трудный и гораздо менее очевидный – пролегает внутри нас.

Иной раз требование идеологической адресности фантастики некоторые критики подменяют требованием буквальной географической, этнографической и т. п. адресности. Некоторые выступления нашей критики дают пример осмысления любой литературы в понятиях и нормах буквального правдоподобия, а не в системе понятий идеологии. Прототипы фантастики ищут не в широких социальных явлениях, процессах, не в обобщающих социальных идеях, а в данной, конкретной стране, в каких – то конкретных деталях, частностях. В целом же художественное творчество сводится к простому назиданию, к элементарной дидактике, вместо того чтобы выяснить специфику идеологического воздействия художественной литературы.

Что же касается идейности, то стоит вспомнить о том, что фантастика отображает реальность в весьма специфической форме, воплощающей в образы гипотетические положения и ситуации. В «Улитке на склоне», во «Втором нашествии марсиан» предметом обличения является буржуазное сознание. Формы этого обличения не обычны, но для того перед нами и фантастика – новый вид литературы, – чтобы и здесь быть необычной. Что же касается, так сказать, «географии идей», то здесь у грамотного читателя не может быть и тени сомнения. Идейная сущность буржуазности создает здесь эффект адресности гораздо вернее, чем это дала бы любая научно строгая география, любая этнография.

Реалистичность художественной научной фантастики лежит отнюдь не в формальной реалистичности географии или хронологии. Ее реалистичность состоит в точном отражении человеческих и социальных проблем современных идейных позиций, в строго научном способе мышления. Однако осуществляется это в специфической художественной научно-фантастической форме.

Думаю, что не только упомянутые выше, но и другие упреки по адресу научной фантастики основаны именно на непонимании ее художественной специфики. Непримиримая категоричность очень многих оценок, относящихся к тем или иным направлениям в нашей фантастике (и, соответственно, к тем или иным писателям), тяготеет зачастую именно к отсутствию хотя бы какого-то первоначально необходимого круга научных, устоявшихся критериев оценки, более или менее применимых для всех.

Самое простое по своей кажущейся форме всегда в конце концов оказывается самым сложным.

ПЕРМЬ