ОРБИТА БОЛЬШОЙ МЕЧТЫ

«Наряду с нашим участком Вселенной, в котором автоматы составлены из протонно-нейтронных ядер и вращающихся вокруг них электронов, могут существовать миры «навыворот». В подобных «антимирах» положительные позитроны будут вращаться вокруг ядер, составленных из отрицательных антипротонов и антинейтронов. В принципе не исключена также возможность существования «антимира» с отрицательными массами. Возможны также гигантские участки Вселенной, которые сжимаются, а не расширяются подобно всему известному нам миру...»

Из какого фантастического романа взята эта цитата? Вы, наверное, представили уже себе прославленного звездного капитана, просвещают, его молодых членов экипажа космического корабля, который несется со субсветовой скоростью в глубины Галактики? Нет, выдержка взята из статьи доктора физико-математических наук Д. Иваненко «Пространство, время, тяготение» (газета «Известия»).

Наука ныне переживает новую революцию, выдвигаются смелые гипотезы и совершенно неожиданные теории. Ученые убеждены, что мы находимся на пороге третьего периода изучения пространства-времени-тяготения, когда идеи Ньютона и Эйнштейна получат дальнейшее развитие и войдут составными частями в новую синтетическую теорию, отражающую основные законы мироздания.

А в фантастической же литературе уже давно существует своеобразная наука о преодолении времени и пространства – выводятся новые положения из теории относительности, используются представления о кривизне пространства, изыскиваются необыкновенные источники энергии, позволяющие астронавтам за минимальный промежуток времени преодолевать невообразимые расстояния, и т. п.

Как ни ошеломляющи на первый взгляд многие идеи наших фантастов, возникают они отнюдь не случайно. Опубликовано, допустим, сообщение об открытии античастиц. Не дожидаясь дальнейшей разработки проблемы, писатели изображают целые миры и галактики из антивещества. Ведутся лабораторные работы с биотоками – появляется роман, в котором биотоки мозга воздействуют на автоматическую систему управления звездолетом. Ученые задумываются над природой гравитации, а герои романов уже, оказывается, овладели силами тяготения...

Фантастика во все времена ее существования зависела от уровня научно-теоретических и инженерно-технических идей. Можно было бы проследить, как они преобразовывались и какой вид принимали в фантастических произведениях, создававшихся на протяжении нескольких столетий – от Фрэнсиса Бэкона и Кампанеллы до Эдгара По и Владимира Одоевского, от Жюля Верна и Уэллса до Беляева и Ефремова.

Все помнят «Машину времени» Уэллса. Казалось бы, что общего может иметь с наукой эта сверхфантастическая идея? Но в действительности замысел романа родился не без влияния гипотез, выдвинутых в конце прошлого века теоретической физикой и математикой. Известный австрийский физик Л. Больцман пытался доказать математическим путем, что во Вселенной есть области, где время движется в направлении, обратном нашему, а крупный американский астроном Саймон Ньюком высказал предположение о возможности создания геометрии четырех измерений, понимая под «четвертым измерением» время, которое он считал особым видом пространства. На Саймона Ньюкома, между прочим, и ссылается уэллсовский Путешественник по Времени. (В данном случае мы хотим этим сказать, что даже несбыточная ни при каких условиях Машина времени не явилась на свет из головы Уэллса, как Минерва из головы Юпитера.)

В конце мая западную печать облетело сообщение о том, что большой радиотелескоп английской обсерватории «Джодрнл Бэнк» принял радиосигналы неизвестного происхождения, которые, возможно, посланы советской космической лабораторией, запущенной в район Венеры. Английские астрономы предполагают, что специальная параболическая антенна, установленная на советской ракете, вовремя «сработала»: приблизившись к «Утренней звезде» менее чем на сто тысяч километров, она автоматически, как и было предусмотрено, сориентировалась в сторону Земли, находившейся на расстоянии семидесяти миллионов километров... Если бы еще года три-четыре назад мы прочли нечто подобное в каком-нибудь научно-фантастическом романе, то непременно похвалили бы автора за исключительную смелость воображения.

А подвиги Юрия Гагарина и Германа Титова! Разве они не развеяли ложные представления об ограниченных возможностях науки и техники и не открыли новую эру в отношениях между человеком и Вселенной? Естественно, что после полетов двух героев некоторые произведения, задуманные как научно-фантастические, сразу же выпали из жанра научной фантастики. «Развитие науки, – замечает Н. С. Хрущев, – происходит сейчас настолько быстрыми, прямо фантастическими темпами, что даже само понятие «будущее» приобретает весьма относительный смысл. Каждый день приносит волнующие вести о новых и новых достижениях в самых различных областях науки, техники и культуры. Эти успехи могут опередить самые смелые прогнозы и планы». Вот прямой и ясный ответ на споры о соотношении науки и фантастики, о «ближнем» и «дальнем» прицеле в научно-фантастической литературе!

Наука наших дней сама по себе настолько фантастична, что перед ней меркнет буйное воображение писателя, пытающегося строить предположения, не подкрепленные реальными гипотезами. Любая отрасль знания, если она перестает быть книгой за семью печатями, открывает ищущему уму беспредельные возможности для выбора фантастических тем, которых хватит писателю на всю его творческую жизнь. Поэтому нет никакой надобности наполнять романы заведомыми небылицами и уводить читателя в условный мир абстрактного вымысла, как это сделали недавно А. Бердник в романе «Пути титанов» или А. Колпаков в романе «Гриада» – произведениях, подвергшихся справедливой критике.

Хорошие фантастические книги привлекают прежде всего поэзией мысли, направленной на преобразование мира. В них утверждаются идеи философского материализма применительно к разным аспектам научной и исследовательской деятельности. А между тем писатели у нас иногда ограничиваются занимательными кунштюками и декларированием весьма сомнительных идей, отдающих идеалистическим душком. Научная фантастика порою становится заменителем волшебной сказки. Вместо феи действует маститый ученый, который на каждом шагу творит заведомо невозможное, нарушая границы правдоподобия даже внутри самого сюжета.

Другой типичный недостаток – перемещение центра тяжести с человека-творца на чудеса техники. Люди становятся безликими экскурсоводами, пояснения разрастаются в целые лекции, а чтобы читателю было не очень скучно, «промежутки» заполняются всевозможными приключениями.

Мы не берем на себя смелость выступать с поучениями и предлагать какие-то готовые рецепты. Но ясно одно: писателем-фантастом в наше время может стать только тот, кто способен осмыслить ведущие проблемы и перспективы развития главных отраслей науки с позиций материалистической диалектики, кто способен подчинить замысел своего произведения философским представлениям о законах природы и общества. Только в этом случае можно говорить о научно-фантастической литературе «по большому счету», как действенном факторе формирования коммунистического мировоззрения.

О ПРИЗНАКАХ ЖАНРА

Можно ли утверждать, что наша научная фантастика выходит ныне на передний край литературного развития? Так, конечно, должно быть. Это продиктовано временем.

Если исходить из количества новых книг, изданных за последние два-три года, то такое утверждение представляется правомерным. На семинаре молодых писателей-фантастов, проведенном в мае этого года Московским отделением Союза писателей РСФСР, приводились любопытные данные библиотечной статистики о резко возросшем спросе читателей на произведения научно-фантастического жанра. В среднем из 250 заявок на остросюжетную, «динамическую» литературу 150 падает на научную фантастику и только 100 на собственно приключенческую. Это значит, что научная фантастика оттеснила стандартную «шпионскую» беллетристику, которая еще недавно выпускалась в большом количестве и пользовалась у молодежи немалым спросом.

Итак, количественный рост научной фантастики несомненен. В «Молодой гвардии» и Детгизе образованы специальные редакции. При журнале «Вокруг света» стал выходить в качестве приложения «полутолстый» двухмесячник «Искатель». Областные и республиканские издательства не только перепечатывают наиболее популярные произведения, но и выпускают научно-фантастические книги местных молодых авторов. Гриф «научно-фантастический» сейчас в издательствах вполне заменяет сказочное заклинание «Сезам, отворись». И отворяются двери редакционных кабинетов, и смягчаются суровые сердца «тиражедателей» из книготорга, и научно-фантастическому роману, независимо от его качества, дается «зеленая улица».

Мы вовсе не собираемся брать под защиту все, что издается под этим «магическим» грифом. Количественный рост далеко еще не означает переход в новое качество. Наряду с интересными, свежими по мысли произведениями издается, к сожалению, немало книг посредственных, а иногда и просто халтурных. Но вот что поразительно. При таком бурном развитии научной фантастики критики и литературоведы до сих пор еще не смогли определить ее место под литературным солнцем. Продолжаются споры: что же такое научная фантастика и какие произведения следует к ней относить? Жанр это или не жанр? Если жанр, то в чем его специфика? Каковы критерии оценки научно-фантастических книг? Каким должен быть герой этих произведений?

До недавнего времени издательские работники и рецензенты нередко ставили знак равенства между научно-фантастической и научно-популярной литературой. Если писатель отступал от установленных истин и вдавался в спорные утверждения, книгу объявляли «ненаучной», и тогда писателю приходилось доказывать, что его произведение фантастическое и потому не может быть бесспорным.

Популяризация науки не самоцель, а одна из задач научной фантастики. Голый техницизм обесчеловечивает литературу. Там, где нет больших философских и нравственных идей, не может быть настоящего искусства. Научно-фантастический сюжет порождает специфические конфликты и в некоторых случаях требует особых изобразительных средств. От решения фантастического замысла зависят и психологические коллизии, и поведение и судьба героев. Эмоциональное, «человековедческое» начало в научно-фантастической книге не менее важно, чем в любом другом произведении, к какому бы жанру оно ни относилось. Недаром же научная фантастика определяется как вид искусства, избравшего предметом науку и эмоции, связанные с перспективами научного творчества.

О задачах научной фантастики высказывается немало разноречивых суждений. Фантастическую книгу принято рассматривать прежде всего с точки зрения темы, и это приводит к непомерному упрощению художественных оценок. Вызывает споры даже наличие в такой книге жанрового своеобразия, что вносит еще больше путаницы.

Следует сделать оговорку. Слово «жанр» мы употребляем по отношению к научной фантастике не как родовое понятие (эпос, лирика, драма), а как условный термин, сближающий произведения по содержанию и отчасти по способу изложения. О научно-фантастическом жанре можно говорить на таких же «законных основаниях», как о жанре историческом, приключенческом, сатирическом, социально-бытовом и т. п.

Но это не только терминологический спор. У каждого жанра есть свои родовые признаки и устойчивые художественные традиции, разрушение которых иной раз приводит к огорчительным творческим неудачам. Конечно, подлинное новаторство, не укладываясь в старые терминологические понятия, заставляет вводить новые – Но если реализм в научной фантастике иногда еще понимается как сдержанность фантазии и мечты, если некоторые авторы пытаются выдавать за новаторство свое нежелание или неумение заглянуть в будущее и пишут «фантастические романы» без фантастики, необходимо в полный голос говорить и о «специфике жанра».

КАКИМ БУДЕТ ЧЕЛОВЕК?

Каким же должен быть положительный герой научно-фантастического произведения? Ясно, что герои, которым автор доверяет воплощение своей мечты и заставляет их совершать необыкновенные дела и подвиги, не могут быть людьми средних способностей и невысокого интеллекта.

Однако при ближайшем знакомстве у многих персонажей научно-фантастических книг оказывается весьма ограниченный, а иногда даже обедненный духовный мир. И это вызывает у читателей чувство досады и разочарования. Такие ли заурядные люди, как Широков и Синяев, будут облечены доверием всего человечества, чтобы осуществить первые контакты с представителями высокой цивилизации иных звездных миров («Каллистяне» Г. Мартынова)? Можно ли поверить, что для завоевателей Космоса будет характерен нарочито стертый и вульгарный язык, каким изъясняются ученые, работающие на Амальтее – научно-исследовательской станции на пятом спутнике Юпитера («Путь на Амальтею» А. и Б. Стругацких)? Авторы нередко принижают своих героев, теряют чувство подлинного масштаба времени и событий, а вместе с тем теряют и романтическое начало, ощущение той дистанции, которая должна отделять мечту от повседневной действительности, наше сегодня от нашего завтра.

Нам могут возразить: но это же классический прием, которым постоянно пользовался Уэллс! В мир «четвертого измерения», на прекрасную планету Утопию, попадает у него средний, заурядный англичанин мистер Барнстепл. Его глазами и воспринимаются все необычайные события («Люди как боги»). Такой же Барнстепл, только носящий имя мистера Бедфорда, встречается с селенитами («Первые люди на Луне»), а рядовой клерк Джордж Фодерингей вдруг обнаруживает в себе способность, творить чудеса и весьма неосмотрительно ею пользуется («Человек, который мог творить чудеса»).

Таким приемом Уэллс подчеркивал прежде всего ограниченные возможности. слабости и недостатки буржуазного строя, который в конце концов убивал фантазию. При столкновении обычного с невозможным все возвращалось к исходному состоянию: мир «четвертого измерения» оказывался недоступным, Фодерингей терял способность творить чудеса, Невидимка уносил с собой в могилу тайну замечательного открытия и т. д. Герои Уэллса, за редкими исключениями, не несут в мир активного, жизнеутверждающего, преобразующего начала. Почти все они ограничиваются ролью наблюдателей. В тех же случаях, когда они становятся активной действующей силой, вроде чсловека-невидимки или доктора Моро, сила эта оказывается злонамеренной и агрессивной. Таким образом, деятельный герой как бы иллюстрирует мысль писателя о науке, которая в буржуазном обществе часто перестает служить гуманным целям.

Совершенно очевидно, что художественные приемы Уэллса не могут переноситься механически в нашу фантастическую литературу. Перед ней стоят иные задачи. В произведениях этого жанра мы ищем прежде всего отражение научной мечты, романтику познания и переделки мира. Вот что должно, как нам кажется, определять духовный облик героя – нашего современника, посланного на разведку будущего.

Еще сложнее становится задача, когда герой отделен от нас сотнями и сотнями лет. И. Ефремов, как известно, попытался в «Туманности Андромеды» и «Сердце змеи» показать людей, живущих в эпоху мирового коммунизма на его высшей стадии. И вот со стороны многих критиков посыпались упреки: люди эры Великого Кольца условны, схематичны, холодны и бесконечно далеки от нас! Такие упреки кажутся нам совершенно необоснованными. Напомним известные слова М. Е. Салтыкова-Щедрина, обращенные к хулителям романа Н. Г. Чернышевского «Что делать?»: «Он не мог избежать некоторой произвольной регламентации подробностей, именно тех подробностей, для предугадания и изображения которых действительность не представляет еще достаточно данных».

В самом деле. При развитом коммунистическом строе все старые конфликты отмирают и переходят в совершенно иную сферу: высшего научного поиска, художественного творчества, любви и дружбы, свободных от каких бы то ни было условностей и предрассудков. Иначе говоря, безграничные возможности и способности, заложенные от природы в человеке, получат наивысшее развитие в тех общественных условиях, которые будут этому максимально благоприятствовать, то есть при коммунизме. Это и есть самая большая и самая сложная тема научной фантастики! Но каким будет человек и в какие формы выльются его отношения с обществом, можно только предугадывать...

Изображение человека будущего – задача очень трудная и до сих пор еще не решенная. Кроме И. Ефремова и С. Лема («Магелланово облако»), никто еще по-настоящему и не пытался взять на себя ее решение. Писатели-фантасты нередко предпочитают путь наименьшего сопротивления. Изображая грандиозные свершения, возможные лишь при наивысшем развитии производительных сил объединенного человечества, авторы механически переносят в будущее наших современников (Ю. и С. Сафроновы «Внуки наших внуков», Б. Фрадкин «Тайна астероида 117–03» и др.).

Ведутся споры и на такую тему: допустимы ли научно-фантастические произведения, в которых главная роль отводится не самому человеку, а какому-нибудь открытию или изобретению? В качестве примера и положительного ответа на этот вопрос можно назвать рассказ А. и Б. Стругацких «Испытание Скибр» или рассказ А. Днепрова «Крабы идут по острову». Очевидно, в таких вещах наиболее интересна ищущая мысль автора, его отношение к событиям. И хотя удачные произведения подобного рода не могут, конечно, определять основное направление нашей научно-фантастической литературы, сбрасывать их со счета нельзя. А это сделала, кстати сказать, В. Шитова в статье «Вымысел без мысли» («Юность» № 8), смешав воедино и хорошие и плохие рассказы и подвергнув их сокрушительной критике.

ВОПРОСЫ СПОРНЫЕ И БЕССПОРНЫЕ

Правильно ли определять научную фантастику как литературу научного предвидения? Многие, ссылаясь на Жюля Верна, полагают, что писатель-фантаст непременно должен предугадывать будущие открытия или изобретения.

Жюля Верна современники называли «изобретателем без мастерской», забывая о том, что он не придумал ни одной машины, которая не существовала бы до него в зародышевом виде. Некоторые из его проектов действительно претворились в жизнь, пусть и не в таком виде, как они были задуманы писателем. Он обычно был прав только в общей концепции, но не в избрании метода осуществления замысла и неизбежно допускал ошибки, когда переходил к детальным описаниям.

Вот пример подлинно научного предвидения – рассказ И. Ефремова «Алмазная труба». Он может служить блестящим образцом подтвержденной жизнью фантастической гипотезы. Но если бы писатель ограничился только иллюстрированием своей гипотезы, его рассказ не выдержал бы проверки временем. Этого не случилось, потому что его содержание несравненно шире и богаче. «Алмазная труба» – один из лучших рассказов И. Ефремова. Он полон прекрасных описаний природы, овеян суровой героикой борьбы человека с почти непреодолимыми препятствиями во имя высокой цели. И читатель, хорошо зная о том, что якутские алмазные промыслы имеют сейчас мировое значение, с волнением следит за всеми перипетиями мучительного похода двух геологов, сделавших изумительное открытие. Трудно отделаться от мысли, что якутские алмазы в действительности были найдены не героями Ефремова, Чурилиным и Султановым, а другими людьми! И все же предвидение а научной фантастике не закон, а частный случай, и его не следует фетишизировать. Художественная гипотеза имеет право на существование независимо от ее практической целесообразности.

Научную фантастику иногда еще называют «младшей сестрой приключенческой литературы». Но ведь приключения далеко не всегда являются неотъемлемым признаком научной фантастики. Есть превосходные произведения, в которых авантюрная линия сюжета уступает место «приключениям, иначе говоря, развитию научной идеи, гипотезы. Так построены многие произведения того же И. Ефремова. Нет никакого или почти никакого сплава фантастики с приключениями в книге Яна Вайсса «В стране наших внуков», в психологических рассказах Г. Альтова «Богатырская симфония» и «Полигон «Звездная река», в повести Г. Гора «Докучливый собеседник».

Между тем иные писатели-фантасты нередко злоупотребляют испытанными приемами искусственного обострения сюжета. Делается это, по-видимому, для того, чтобы облегчить юным читателям восприятие научных идей и гипотез, положенных в основу произведения. Но установка на доходчивость и развлекательность нередко приводит к своей противоположности – писатели попадают во власть штампа. Из книги в книгу перекочевывают шпионы и диверсанты, с которыми советским ученым и изобретателям приходится вести неустанную борьбу. Внимание читателей переключается на побочную линию сюжета: взорвется или не взорвется портативная магнитная мина, подложенная диверсантом на советский космический корабль. Даже такой одаренный молодой писатель, как И. Забелин, умеющий ставить по-новому глубокие научные и социальные проблемы, в своем романе «Пояс жизни» отдал дань этому неоправданному увлечению. Рассказ о жизни нашей страны в восьмидесятых годах XX века, о воспитании молодых ученых и решения такой гигантской задачи, как искусственное ускорение развития биогеносферы Венеры, вовсе не нуждается в традиционном «допинге», в описании похождений очередного иностранного разведчика.

Нельзя, конечно, пренебрегать острым, динамичным сюжетом в научно-фантастических книгах, рассчитанных на детей и подростков. Но из этого никак не следует, что все стандартные атрибуты «Библиотечки военных приключений» следует переносить в околосолнечное пространство и даже за пределы Млечного Пути... Кстати, только по недоразумению все книги научно-фантастического жанра принято числить у нас по ведомству детской литературы. Тут иной раз происходят курьезные вещи. Что общего с детским чтением имеет «Туманность Андромеды», получившая первую премию Министерства просвещения РСФСР как лучшая книга о науке для школьников? Почему сложный, насыщенный философскими раздумьями роман Станислава Лема «Магелланово облако» выпускается Детгизом, а «взрослое» издательство «Советская Россия» издает большим тиражом роман К. Волкова «Марс пробуждается», явно предназначенный для подростков? Очевидно, пора понять, что научная фантастика не может больше развиваться лишь в рамках «детского и юношеского чтения».

И еще: если в произведениях научной фантастики мы ищем прежде всего поэзию науки, романтику исканий, отражение научной мечты, то вряд ли стоит относить к этому жанру приключенческие романы и повести, едва сдобренные «элементами» фантастики, социальные романы-памфлеты, в которых фантастическое допущение служит лишь литературным приемом (например, «Атавия Проксима» Л. Лагина), а также сказочно-романтические феерии типа рассказов Э. Т. А. Гофмана и повестей Александра Грина.

Да, фантастика имеет свою специфику, которая объективно существует – и вовсе не в угоду тем, кто хочет делать «скидки на жанр». В теории этого жанра еще много неясного и спорного. Мы не коснулись и десятой доли вопросов, требующих специального обсуждения.

Хорошо определил особенности научной фантастики В. Шкловский. «Фантастика, – сказал он в одном из своих выступлений, – противоречива и разнообразна. Может быть, это самый разнообразный из видов литературы. Противоречивость ее зависит от пограничного положения. Фантастика граничит с научно-художественной литературой, и некоторые произведения ее подчиняются научно-художественным критериям. Фантастика примыкает к приключенческой литературе и в этом случае подчиняется законам приключенческого жанра (острый сюжет, герой познается в действии, сравнительно простая психология, романтическая приподнятость). Вместе с тем в фантастику входят и философские романы и социальные утопии – изображения грядущего общества, которые совсем не обязательно должны быть насыщены активным действием. Но прежде всего фантастика – вид художественной литературы, и все критерии художественной прозы обязательны для нее».

ПО ПОВОДУ ОДНОЙ СТАТЬИ

Можно лишь порадоваться, что профессиональная критика все чаще и чаще обращается к научной фантастике. Вот еще одно свидетельство того, что этот жанр выходит на широкую арену. А ведь совсем недавно романы и повести писателей-фантастов молчаливо зачислялись в разряд «гибридных», не подлежащих критическому разбору. Тем самым они искусственно выводились за орбиту художественной литературы, что никак не способствовало становлению этого важного и нужного жанра.

Но вот наступил долгожданней перелом. За последние два года в «толстых» журналах появились интересные статьи К. Андреева, Ю. Рюрикова, В. Сытина и других авторов, а на страницах «Литературы и жизни» неожиданно возникла и... столь же неожиданно оборвалась целая дискуссия, в которой приняли участие писатели и критики. Естественно, не могла пройти незамеченной и дискуссионная статья В. Кардина «Преодолев земное притяжение», опубликованная под рубрикой, которой решили воспользоваться и мы, – «Споры о книгах» («Октябрь» № 3, 1961). Статья эта во многом уязвима. С ней хочется поспорить, памятуя слова Белинского: «Критика была бы, конечно, ужасным оружием для всякого, если бы, к счастью, она сама не подлежала критике же».

Говорить о сегодняшнем дне и традициях советской научной фантастики, ни словом не обмолвившись ни о творчестве А. Беляева, ни о широко известных произведениях И. Ефремова, ни о книгах, принадлежащих перу недавно пришедших в литературу молодых ученых, инженеров, врачей, – значит нарисовать произвольную картину состояния целой отрасли советской литературы. Если взглянуть на научную фантастику глазами В. Кардина, то получается примерно такая схема. Сначала был Жюль Верн, потом Алексей Толстой написал «Аэлиту», которая и по сей день остается для писателей-фантастов своего рода эталоном, а затем появились А. Казанцев, Г. Мартынов и В. Немцов, выпустившие романы, которые не нравятся В. Кардину.

Попробуем проследить за ходом мысли критика. Вот что он пишет о Жюле Верне: «Будучи при жизни «взрослым писателем», Жюль Верн в дальнейшем стал писателем для детей, для юношества». И дальше: «Традиция Жюля Верна – едва ли не главенствующая в нынешней научно-фантастической литературе». Оба эти утверждения ошибочны. Во-первых, Жюль Верн с самого начала предназначал свои романы детям и подросткам, предварительно публикуя их в детском «Журнале воспитания и развлечения». Жюль Верн не раз говорил издателю Этцелю, что сознательно ограждает свои произведения от всего, что было бы недоступно юным читателям и противоречило бы принципу «поучать, развлекая». Отсюда вытекает и своеобразие традиции Жюля Верна, которая ограничивается в советской научно-фантастической литературе главным образом приключенческими произведениями, насыщенными познавательным материалом. В такой манера написаны, к примеру, романы Г. Адамова, «Аргонавты Вселенной» В. Владко, «Звезда утренняя» К. Волкова, «Дети Земли» Г. Бовина, отчасти «Страна багровых туч» А. и Б. Стругацких и некоторые другие.

Из приведенного выше суждения В. Шкловского явствует, на какое богатство идейных и художественных традиций опирается в своем развитии советская научная фантастика. Тут и социально-психологические произведения Герберта Уэллса, и лучшие образцы утопического и философского романа, созданные в России и на Западе. Даже неискушенному читателю ясно, что такие вещи, как «Туманность Андромеды» И. Ефремова, «Пояс жизни» И. Забелина, «Каллистяне» Г. Мартынова, «Баллада о звездах» Г. Альтова и В. Журавлевой, меньше всего опираются на традиции Жюля Верна. Свести к этим традициям всю нашу фантастику невозможно.

Мы высоко ценим «Аэлиту» А. Толстого, но никак не можем согласиться с утверждением В. Кардина, что этот роман может служить примером «поистине новаторского, близкого нам по духу воплощения космической темы». Если бы В. Кардин дал такую оценку Аэлите лет сорок назад, она была бы справедлива и своевременна. Но выдвигать в 1961 году в качестве примера для подражания «Аэлиту» – значит канонизировать в литературе пройденный этап.

В. Кардин пишет: «Нас волнует не только и не столько завтрашняя техника, сколько завтрашний человек». Мы бы предложили иную формулировку: нас волнует завтрашний человек во всеоружии завтрашней науки и техники. Ведь и сегодня наука становится властительницей дум нашего поколения! Ведь и сегодня она во многом определяет критерий мышления и мечту о будущем! А завтра? Можно ли противопоставлять социальную тему научной и отрывать человека от созданной им «сверхмощной машины»?

Теперь о романах, подвергнутых разбору В. Кардина. Отнюдь не считая «Сестру Земли» Г. Мартынова, «Лунную дорогу» А. Казанцева и «Последний полустанок»

В. Немцова достижениями современной научной фантастики, мы хотим все же оградить эти книги от передержек, допущенных критиком.

Г. Мартынов, выпустивший с 1954 года шесть романов, написанных специально для детей и завоевавших у юных читателей популярность, обладает смелым воображением, умением строить динамичный сюжет. Каждая его книга, особенно «Каллисто» и «Каллистяне», проникнута светлой верой в доброту и могущество разума и поставлена на службу задачам коммунистического воспитания подрастающего поколения. У Г. Мартынова, как у всякого писателя, есть свой творческий потолок. Но это не дает право критику, отталкиваясь от единственной книги, утверждать, что Г. Мартынов «владеет лишь самыми начатками художественного мастерства». После «Сестры Земли» Г. Мартынов опубликовал еще три романа, в которых заметен несомненный творческий рост. В романах «Каллистяне» и «Гость из бездны» писатель разрабатывает, пожалуй, самую трудную и актуальную тему – изображение коммунистического общества будущего. Что же касается «Сестры Земли», то, судя по отдельным упрекам В. Кардина, критик и не подозревает, что это всего лишь часть трилогии.

В. Кардин, сам того не замечая, опровергает собственные утверждения. В «Сестре Земли», пишет он, «немало любопытного. Особенно, когда речь заходит о венерианах (так именуются автором жители Венеры), об устройстве их быта. С технической и литературной выдумкой воспроизведен рассказ старого фаэтонца – носителя интересной идеи о межпланетной эстафете знаний и техники». И тут же несколькими строчками ниже следуют утверждения: «Ничто не может победить читательскую скуку», «И со страниц фантастического повествования на вас уже глядят привычные оловянные глаза скуки»! Как тут связать концы с концами?

Подобный подход обнаруживается и пря разборе «Лунной дороги» А. Казанцева. Вместо объективного анализа произведения – его основной идейной направленности, особенностей сюжета, композиции, изобразительных средств – критик вырывает из контекста несколько цитат и, «обыграв» их, приходит к выводу, что читатели, устремившись вслед за ракетой, вдруг оказываются «перед старым разбитым корытом, в котором не раз кипятили свои сюжеты корифеи мещанской литературы». Однако вывод этот сомнителен. Да, в «Лунной дороге» немало недостатков. Говорить о них можно и должно, но говорить доказательно, с уважением к труду писателя.

Роман В. Немцова «Последний полустанок», думается нам, лишь по недоразумению включен В. Кардиным в его критическую обойму. Дело в том, что сам автор не счел нужным снабдить этот роман подзаголовком «научно-фантастический». Недаром же один из авторитетов в области истории и теории этого жанра, К. Андреев, так оценил творчество писателя: «Владимир Немцов... ищет в своих книгах героя завтрашнего дня. Но его интересуют не только социальные, но главным образом моральные вопросы. Поэтому он фактически и не заглядывает в будущее. Его тема – несовместимость фантастической техники завтрашнего дня, гуманизма современной советской науки с отсталыми чертами, еще сохранившимися у некоторых людей. Несправедливы поэтому упреки писателю, которые за последнее время адресует ему критика, обвиняя в бескрылости его фантазию».

В. Кардин безусловно прав, предъявляя к научной фантастике самые строгие требования. Но если из всего, что создано у нас в этом жанре за последние годы, берутся по случайному признаку три романа и подвергаются сокрушительной критике, то неизбежно создается впечатление, что за тремя соснами, выбранными «на сруб», автор не заметил леса.

«Лес» же, который мы имеем в виду, растет буйно и состоит из деревьев разных пород. Он поднимает свои кроны все выше и выше!