ЧТОБЫ НЕ НАСТУПИЛ КОНЕЦ СВЕТА

Сколь быстро раскручиваются события, сколь стремительно ускоряет свое движение время! Подумать только: для поколения людей, родившихся в 30-х годах нашего века, черный репродуктор на стене и заводной патефон были распространенными и престижными предметами цивилизации, а сейчас представители хозяйственной службы киностудии с ног собьются, чтобы раздобыть эти вещи для съемок достоверного фильма о 30-х, чуть ли не доисторических уже годах. Да что там патефон с заводной ручкой сбоку - пусть-ка ассистенты режиссера попробуют из 50-х годов найти телевизор первого выпуска, КВН с круглой линзой, которую заполняли водой, перед крошечным экранчиком, да пусть попотеют в поисках двухпудового магнитофона "Мелодия*! Пускай попробуют нарядить толпу статистов в одежду и обувь 70-х годов - придется открывать специальный комбинат по изготовлению этих исчезнувших вещей.

Сколько уже отвращалось в небе спутников - никто сейчас не знает, а ведь первые запуски, начиная с легендарного гагаринского "Востока", были общемировым событием. Цветной видеомагнитофон во многих домах становится повседневностью, компьютерная машинка стоит в любой, даже заштатной, лаборатории, а память и быстродействие в ней превосходят гигантские возможности штучных колоссов первого поколения, да что там в лаборатории - в школьном классе. И "то ли еще будет - ой-ёй-ёй!", как поется в шутливой песенке. И кажется нам, участникам этого общего процесса, в переходе с шага на бег трусцой, а затем и на бег ускоренный, переходящий в бурный спринт, когда уже и дыхнуть некогда, лишь бы поспеть за мелькающими где-то впереди переменами, - кажется нам, что все идет нормально, что все развивается закономерно. И в самом деле: разве цветной телевизор с просторным экраном в пол-окна не лучше старинного кавээнчика?.. А между тем, между тем...

В угоду прямолинейно понимаемому прогрессу, в угоду примитивному рвачеству временщиков или хищному, бездумному рвению ведомственных амбиций земной шар, который на деле оказался шариком, начал в процессе этого бега задыхаться: там обезлесилась гигантская пойма Амазонки - зеленые легкие планеты, там черное пятно отравленной лесокомбинатом Ладоги, хоть уже и прекращена его работа, еще пытается подобраться к водозаборникам Ленинграда, там на глазах одного поколения гибнет великое озеро Арал, там превращается в промышленную клоаку некогда прекрасный Рейн, там умерщвлены Великие озера Америки, там с неба сыплются кислотные дожди, там... Впрочем, что значит кислотные дожди, если планете грозит и ядерная зима, и тотальная гибель всего живого от токсинов неимоверной агрессивной мощности, если в тихих лабораториях вызревают очень громкие способы генного и психологического воздействия на людей и последствия этих воздействий непредсказуемы.

Так не пора ли остановиться - оглянуться? Не пора ли замедлить этот бег, скорый, но слепой и бездумный, и не пришло ли время помыслить: а туда ли бежим? За теми ли призами гонимся?..

Так вот, уже четверть века тому назад - по нынешним темпам в годы былинные, чуть ли не в доисторические, - была напечатана провидческая научно-фантастическая повесть Аркадия и Бориса Стругацких "Далекая Радуга" (1963). Еще тогда, когда почти все радостно и безудержно исповедовали концепцию прямолинейного прогресса науки и тех благ, которые он несет, молодые фантасты (Аркадий - 1925 года рождения, Борис - 1933-го) в одной из первых написанных ими повестей сурово предупреждали человечество о том, что надо очень, очень серьезно подумать, перед тем как выпускать джинна из бутылки: назад-то его, как известно из древних арабских сказок, не загонишь! Джинн этот - непредсказуемые для человека и человечества последствия научных открытий.

Боже, как прост и логичен, сколь обозреваем мир и законы, которые им руководят, в представлении тех самодовольных филистеров от науки, которые полагают, что в их диссертациях уже все познано и предсказано, что их плоскостного, компьютерного мышления достаточно для незамедлительного постижения безмерно сложного, многомерного мира! Они не видят, не понимают, что человечество, по своему ползунковому возрасту, по своей господствующей морали, едва-едва поднимается еще с четверенек и весьма опасным делом является совать ему в руки погремушки типа ядерной бомбы. Они неспособны постичь того, что джинн может не только сделать шаг в непредсказуемую сторону, но и сотворить такой дикий, экспрессивный кульбит, что "хозяин" окажется как раз на месте приземления его медного зада.

...Все тихо и спокойно в дальней испытательной лаборатории, где красавец и атлет лаборант, физик-нулевик Роберт принимает воспитательницу детского сада Таню, в которую влюблен всей силой молодой страсти. Тихо и спокойно на всей испытательной планете Радуга, которая предназначена физиками-теоретиками для грандиозных и небывалых физических экспериментов, связанных с "нуль-транспортировкой", то есть с мгновенной пересылкой материальных тел на сколь угодно далекое расстояние. Заманчивая идея! Дерзкий прорыв в незнаемое! Неслыханные перспективы!.. Да, но и неведомые последствия, которые может породить новый принцип, - возникновение энергетической Волны неимоверной мощи, сопутствующей этой акции, капитально нарушающей равновесие во Вселенной, - об этом предупреждают специалисты.

И вот Волна возникла и двинулась. Апокалипсически выписанные сцены ее продвижения предваряют на десятилетия то, что поведали нам недавно ученые-атомщики, рассчитавшие наступление черной арктической ночи над всей планетой после начала ядерной войны. И что толку в красивой борьбе человеческих благородств (а также низменных шкурных проявлений) перед лицом всеобщей гибели живого на прелестной Радуге, если поголовному уничтожению подлежит вся великолепная человеческая цивилизация? Все, что создано умом, волей, любовью человека?

Да, красиво уходят из жизни добровольцы "нуль-транспортировки", могучие, басшабашные с виду парни, готовые во имя прогресса науки отдать свои молодые жизни: "Они, не оглядываясь, вошли с песней в море по пояс, по грудь, а затем поплыли вслед за заходящим солнцем, держа на спинах слепого товарища. Справа от них была черная, почти до зенита стена, и слева была черная, почти до зенита стена, и оставалась только узкая темно-синяя прорезь неба, да красное солнце, да дорожка расплавленного золота, по которой они плыли, и скоро их совсем не стало видно в дрожащих бликах, и только слышался звон банджо и песня:

...Ты, не склоняя головы,

Смотрела в прорезь синевы

И продолжала путь..."

А неведомое существо, Камилл, с тоской говорит о том, что завтра здесь будет мертвая планета, заваленная пеплом и снегом...

Повесть-предупреждение, созданная писателями-мыслителями, разрабатывает ту перспективнейшую ветвь мировой художественной фантастики, которая произрастает на древе не собственно технических мотивов, но проблем гуманных, прежде всего.

Что - лошадь, а что - телега? Что должно стоять впереди: разумение человека, основывающееся на мудром понимании соотношения целей человечества и средств их достижения, или безудержное, бездумное следование за абстрактными самодовлеющими возможностями науки и техники? Стругацкие призывают людей идти путем разума. Их призыв - это объективный зов самой жизни во спасение людей, планеты Земля, всего живого на ней, всего прекрасного в мире. И разве не симптоматично, что многие ученые в современном мире отказываются от участия в работах смертельно опасной программы американской администрации СОИ, от работы по программам, связанным с чудовищными извращениями генной инженерии?

Мысль об исключительной ответственности ученых перед грядущим, перед всем возможным или невозможным развитием земной цивилизации - важнейшая и постоянная в творчестве Стругацких. В 1976 году ими была напечатана повесть "За миллиард лет до конца света", смысл которой как раз в том и заключен, чтобы отодвинуть конец света на миллиарды лет, избежав непродуманных действий в настоящем. И хотя речь в повести идет, по видимости, об открытии фантастического будто бы и небывалого закона природы, который стал известен лишь сейчас и выражается в постоянном давлении на психику того изобретателя, который способен двинуться опасным для мироздания путем, на самом деле подразумевается более широкий круг проблем и несравнимо более протяженная во времени давность действия этой закономерности. В конце концов, опасными для жизни ученых были многие из открытий: например, множественности населенных миров для Джордано Бруно, вращения Земли для Галилео Галилея, радиоактивности радия для супругов Кюри и многих, многих других. Все дело в том, что с объективным законом бессмысленно спорить и недостойно его бояться. Надо, познав его (а это всегда непросто и зачастую опасно для жизни), научиться его использовать во благо человечеству. То есть ставить турбину под поток, а не над ним. Все дело в том, чтобы понять направление, фигурально выражаясь, падающей воды, а ведь в водопаде - большая энергия, грозная для того, кто по неумению или непониманию попадет в его тяжело летящие воды... Как видим, идея книги порождена эпохой НТР, она непроста, но способна заставить задуматься над действительно важными проблемами современности каждого, кто этой способности не лишен.

Любопытно отметить, что в наше время острых споров о героях литературы, о правомочности создания положительных персонажей Стругацкие вносят свое острое решение, Молодой, талантливый, едва ли не гениальный физик, совершивший крупнейшее открытие, веселый и любящий семью, друзей, центральный персонаж повести, ходом событий становится негероем. Когда некие загадочные силы мироздания, постоянно персонифицирующиеся то в одном, то в другом облике, хорошенько припугнули его, он сдается, решает прекратить разработку своей темы. Да, он мучается морально, но страх оказывается сильнее его. Он все понимает, как и трое других сдавшихся: "А я останусь по ею сторону черты вместе с Вайнгартеном, с Захаром, с Глуховым - попивать чаек, или пивко, или водочку, закусывая пивком, толковать об интригах и перемещениях, копить деньжата на "Запорожец" и тоскливо и скучно корпеть над чем-то там плановым... Да и Вайнгартена с Захаром я никогда больше не увижу. Нам нечего будет сказать друг другу, неловко будет встречаться, тошно будет глядеть друг на друга и придется покупать водку или портвейн, чтобы скрыть неловкость, чтобы не так тошнило... Конечно, останется у меня Ирка, и Бобка будет жив-здоров, но он уже никогда не вырастет таким, каким я хотел бы его вырастить. Потому что теперь у меня не будет права хотеть. Потому что он больше никогда не сможет мной гордиться. Потому что я буду тем самым папой, который "тоже когда-то мог сделать большое открытие, но ради тебя...". Да будь она проклята, та минута, когда всплыли в моей дурацкой башке эти проклятые М-полости!"

Подлинным героем становится педант и зануда, очкарик Вечеровский, который решил пойти навстречу опасности, понять ее истоки и причины, хотя больше всего любил он спокойствие и возможность академических решений абстрактно-отвлеченных проблем. Но есть, есть, оказывается, в этом человеке такой сердечник, который не плавится под воздействием никаких угроз, есть такая ответственность, которая побуждала его нравственных предшественников в годы Великой Отечественной войны первыми подниматься из окопов в атаку, на которой держится и будет держаться мир человеческих ценностей! И ответственность эта проявляет себя не через рефлексию и умные речи, но через самоотверженность, через деятельную доброту.

"Мы молчали. Да, конечно, он хотел мне помочь. Нарисовать какую-то перспективу, доказать, что я не такой уж трус, а он - никакой не герой. Что мы просто два ученых и нам предложена тема, только по объективным обстоятельствам он может сейчас заняться этой темой, а я - нет. Но легче мне не стало. Потому что он уедет на Памир и будет там возиться с вайнгартеновскои ревертазой, с Захаровыми феддингами, со своей заумной математикой и со всем прочим, а в него будут лупить шаровыми молниями, насылать на него привидения, приводить к нему обмороженных альпинистов, в особенности альпинисток, обрушивать на него лавины, коверкать вокруг него пространство и время, и в конце концов они таки ухайдакают его там. Или не ухайдакают. И может быть, он установит закономерности появления шаровых молний и нашествий обмороженных альпинисток... <...> А я останусь дома, встречу завтра Бобку с тещей, и мы все вместе пойдем покупать книжные полки.

- Угробят они тебя там, - сказал я безнадежно.

- Необязательно, - сказал он. - И потом, ведь я там буду не один... и не только там... и не только я...

Мы смотрели друг другу в глаза, и за толстыми стеклами очков его не было ни напряжения, ни натужного бесстрашия, ни пылающего самоотречения - одно только рыжее спокойствие и рыжая уверенность в том, что все должно быть именно так и только так.

И он ничего не говорил больше, но мне казалось, что он говорит. Торопиться некуда, говорит он. До конца света еще миллиард лет, говорит он. Можно много, очень много успеть за миллиард лет, если не сдаваться и понимать, понимать и не сдаваться".

Следует подчеркнуть, кстати, такую черту воззрений братьев Стругацких, как особое внимание к особой роли подлинной духовности, истинной интеллигентности, не только в жизни и судьбе отдельного человека, но и целого народа. В повести "Трудно быть богом" этот мотив звучит время от времени как лейтмотив. Представитель научно-исследовательского Института истории, функционирующего в века полнокровного коммунистического общества, отправлен на космолете для научных наблюдений за примитивно-фашистским строем на далекой планете, существующей в условиях средневековья. Благородный дон Румата (в инобытии - Антон) обращает внимание на то, что серый кардинал этого государства дон Рэба беспощадно преследует всех талантливых, творчески одаренных, просто грамотных людей. Смысл его политики прекрасно передается в трактирных разговорах обывателей: "Выдумают, надо же!.. Мир круглый! По мне хоть квадратный, а умов не мути!..", "От грамоты, от грамоты все идет, братья! Не в деньгах, мол, счастье, мужик, мол, тоже человек, дальше - больше, оскорбительные стишки, а там и бунт...", "Всех их на кол, братья!.. Я бы делал что? Я бы прямо спрашивал: грамотный? На кол тебя! Стишки пишешь? На кол! Таблицы знаешь? На кол, слишком много знаешь!..", "Бина, пышка, еще три кружечки и порцию тушеного кролика!" А по булыжной мостовой - гр-р-рум, гр-р-рум, гр-р-рум! - стучат коваными сапогами коренастые красномордые парни в серых рубахах, с тяжелыми топорами на правом плече. "Братья! Вот они, защитники! Разве эти допустят? Да ни в жисть! А мой-то, мой-то... На правом фланге! Вчера еще его порол! Да, братья, это вам не смутное время! Прочность престола, благосостояние, незыблемое спокойствие и справедливость. Ура, серые роты! Ура, дон Рэба! Слава королю нашему! Эх, братья, жизнь-то какая пошла чудесная!.."

Дон Румата знает путь наверх дона Рэбы:

"Три года назад он вынырнул из каких-то заплесневелых подвалов дворцовой канцелярии, мелкий, незаметный чиновник, угодливый, бледненький, даже какой-то синеватый. Потом тогдашний первый министр был вдруг арестован и казнен, погибли под пытками несколько одуревших от ужаса, ничего не понимающих сановников, и словно на их трупах вырос исполинским бледным грибом этот цепкий, беспощадный гений посредственности. Он никто. Он ниоткуда".

И естественно, что этот "никто" учинил в мире арканарской культуры такие опустошения, что страна лишилась наиболее талантливых своих сыновей, таких, например, как "Багир Киссэнский, открывший сферичность планеты; лейб-знахарь Тата, высказавший гениальную догадку о возникновении эпидемий от мелких, незаметных глазу червей, разносимых ветром и водой; алхимик Синда, искавший, как все алхимики, способ превращать глину в золото, а нашедший закон сохранения вещества. <...> А Пэпин Славный вплоть до недавнего времени руководил государственным просвещением, пока министерство истории и словесности, возглавляемое им, не было признано вредным и растлевающим умы".

Румата принимается за спасение выдающихся умов науки, и на этой его деятельности в значительной степени держится сюжет книги:

"Багир Киссэнский, обвиненный в помешательстве, граничащем с государственным преступлением, был брошен в застенок и лишь с большим трудом вызволен Руматой и переправлен в метрополию. Обсерватория его сгорела, а уцелевшие ученики разбежались кто куда. <...> Узнав через неделю, что алхимика Синду намереваются обвинить в сокрытии от казны тайны философского камня, Румата, разъяренный поражением, устроил у дома алхимика засаду, сам, обернув лицо черной тряпкой, обезоружил штурмовиков, явившихся за алхимиком, побросал их, связанных, в подвал и в ту же ночь выпроводил так ничего и не понявшего Синду в пределы Соана, где тот, пожав плечами, остался продолжать поиски философского камня под наблюдением дона Кондора. Поэт Пэпин Славный вдруг постригся в монахи и удалился в уединенный монастырь. Цурэн Правдивый, изобличенный в преступной двусмысленности и потакании вкусам низших сословий, был лишен чести и имущества, пытался спорить, читал в кабаках теперь уже откровенно разрушительные баллады, дважды был смертельно избит патриотическими личностями и только тогда поддался уговорам своего большого друга и ценителя дона Руматы и уехал в метрополию. Румата навсегда запомнил его, иссиня-бледного от пьянства, как он стоит, вцепившись тонкими руками в ванты, на палубе уходящего корабля и звонким, молодым голосом выкрикивает свой прощальный сонет: "Как лист увядший падает на душу"".

Чего же добился дон Рэба?

"Артисты ставили теперь одну и ту же пьесу - "Гибель варваров, или Маршал Тоц, король Пиц Первый Арканарский". А певцы предпочитали в основном концерты для голоса с оркестром. Оставшиеся в живых художники малевали вывески. Впрочем, двое или трое ухитрились остаться при дворе и рисовали портреты короля с доном Рэбой, почтительно поддерживающим его под локоть (разнообразие не поощрялось: король изображался двадцатилетним красавцем в латах, а дон Рэба - зрелым мужчиной со значительным лицом".

Мысль Стругацких ясна: там, где беспокойный творческий дух вытравлен, там возникает и безраздельно господствует дух серости и приспособленчества, дух рабства, дух быдла, который и составляет фундамент автократического общественного строя, бесконечно далекого от идеалов народовластия, - строя, целиком поставленного на службу тирании. И напротив, величие человеческого духа, яркость оригинального таланта, незаурядность каждой индивидуальной личности есть основа не только духовного богатства всего общества, но и условие его динамического развития. Физик Вечеровский из "Миллиарда лет до конца света", историк Антон (он же дон Румата) из "Трудно быть богом" - это те люди, алмазная крепость нравственных убеждений которых и гарантирует, что путь человечества в царство свободы и общественной справедливости, при всей его петлистости, зигзагообразности, замедленности, это все же путь вперед и вверх! Так - согласно Стругацким и, уверен, согласно истинному положению дел.

Сейчас, очевидно, самое время сказать о том, как "дошли они до жизни такой" в том плане, что и мировоззренческая сторона их произведений и средства их художественной реализации по существу проявили себя "лица необщим выраженьем" практически сразу же, начиная с первого рассказа "Извне" ("Техника молодежи", 1958, № 1). Аркадий окончил Военный институт иностранных языков в Москве (1959), это человек с основательной гуманитарной подготовкой. Борис окончил механико-математический факультет Ленинградского университета (1955), работал в Пулковской обсерватории, его "школа" - верность логике, масштабность естественно-научной проблематики. Сплав, как видим, благородный, диффузия составных элементов произошла полная и органичная.

Недостаточно сказать, что Стругацкие объявили священную войну мещанству во всех его изводах - ив потребительском (где символикой является уже название повести "Хищные вещи века"), и в самодовлеюще-бюрократическом ("Улитка на склоне"), и в ограниченном, самодовольно-научном (цикл повестей о столкновении ученых с неведомыми им законами Вселенной). Все дело в том, ради чего объявлен этот "газават", какое знамя упрямо несут они сквозь дым и грохот ожесточенных разрывов: ведь сказать, что это - плохо, а это - недостойно, только этого мало.

Стругацкие побуждают нас думать и думать во время чтения их вещей: приходить к желаемому результату иногда по принципу "от обратного", иногда наталкивая на безупречно положительные решения, иногда используя и то, и другое. Структура их произведений соответствует лучшим законам фантастики: в их книгах действуют типические герои в фантастических (условных, предполагаемых) обстоятельствах. Обстоятельства эти столь необычны, воистину фантасмагоричны, элемент занимательности столь высок, что читатель оказывается как бы втянут, буквально засосан вихревым потоком событий в лабиринты бурно развивающихся приключений. Куда несет его? Приходится настороженно вглядываться во все неожиданно возникающие препятствия - не расшибиться бы, притормаживать на крутых поворотах - не перевернуться бы, но двигаться и двигаться вперед, напряженно размышляя все время я не расслабляясь ни на мгновение.

И разве такой тип построения художественных произведений не является максимально демократичным при всей сложности и даже усложненности внутренней проблематики книг, создаваемых братьями Стругацкими? Он рассчитан не на снобов, не на специально подготовленных читателей, которые способны перемещаться самостоятельно по любым лабиринтам художественных построений, - словом, не на читательское меньшинство, а на подавляющее большинство читателей, на те 99 процентов, для которых решающим критерием при выборе книги является понятие "интересно", Мне уже приходилось писать о том, что интересное - это прежде всего новое, неизвестное, ко главное - это лично мне интересное, то есть задевающее именно мои чувства, зацепляющее шестеренками происходящего шестеренки моего соучастия, моего сопереживания. Иначе говоря, интересное - это категория естественная, органичная для художественной литературы в силу как раз ее специфики, обращенной к конкретному чувственному восприятию. Подлинная литература не может не быть интересной - в силу новизны и оригинальности того, что вкладывает действительно талантливый писатель в свое детище. Вот почему книги Стругацких соответствуют не только глубинным законам литературы художественно-фантастической, но литературы художественной, - литературы, рассчитанной на активное эстетическое и этическое воздействие на читателя.

И вот перед нами одно из основных произведений Аркадия и Бориса Стругацких - повесть "Пикник на обочине", широко известная также по фильму А. Тарковского "Сталкер", сюжетную основу которого она составила. Начинается повесть с интервью доктора Пильмана о Зоне нашествия инопланетной цивилизации неподалеку от некоего города Хармонта. Он заинтриговал нас сообщением о совершенно запредельных для понимания чудесах, которые совершаются в этой Зоне, и что в интервью упомянута профессия сталкеров, отчаянных парней, которые с риском для жизни проникают в Зону и тащат оттуда все диковины, которые там удается найти. Затем мы знакомимся с Рэдриком Шухартом, двадцатитрехлетним лаборантом Хармонтского филиала Международного института внеземных культур (он же - сталкер по кличке Рыжий). Повествование уплотняется и закручивается: Шухарт легально ведет в Зону научного сотрудника своего института Кирилла, заинтересовав его рассказом о некоторых особенно диковинных предметах Зоны, мы, читатели, соучаствуем в этом сверхопасном путешествии, а Рыжий тем временем преследует свои собственные цели - ориентироваться в Зоне днем для последующей "охоты" за диковинами, перепродажи их и получения максимального барыша. Далее следуют очень существенные для психологии Рэда-Рыжего сцены - его пьянки, его встречи с беспринципными, алчными скупщиками, с женщиной, которая его любит, глубокое потрясение от смерти Кирилла после возвращения его из Зоны и многое-многое другое. И мы начинаем понимать двойственность его души: с одной стороны, это человек с устойчивыми нравственными ценностями, он не бросает в беде даже негодяя-сталкера, по кличке Стервятник, спасает ему жизнь, но потолок его интересов весьма невысок: деньги, выпивка, личное благополучие, в конце концов - такова его среда.

Спрашивается: мало ли таких Рэдов встречаем мы в жизни? Они работают профессионально, они мужественны и даже отчаянны при необходимости, на них можно положиться в дружбе как на гранитную стену, они способны на самые благородные чувства по отношению к женщинам, детям и старикам и в то же время они циничны, ибо хорошо знают грязную изнанку жизни, прекрасно знают те пружины, которые лежат в основе морали дельцов, окружающих их, и эти же пружины побуждают крутиться на тех же орбитах таких, как смелый и внутренне добрый Рэд... В повести происходит множество невероятных событий, которым дается достоверно-вероятное объяснение, и оно, разумеется, расширяет наш диапазон представлений о невозможной сложности Большой Вселенной, в одном из уголков которой затерялся наш малый домик Земля, но с нарастающим вниманием мы продолжаем следить за перипетиями судьбы Рэда, который бьется как муха, попавшая в липкую и упругую паутину обстоятельств.

Да, он сумел пройти через тюрьму, обеспечив жену и дочь, как говорится, материально и безбедно, но, разорвав эту паутину, опутавшую его лично, он видит воочию, как бьются-барахтаются в несчастьях многие другие, сколь ужасно существование его дочери-мутанта и отца - фактического мертвеца. Здесь фантастические обстоятельства сгущены авторами до степени высочайшей концентрации - во имя действенности той идеи, которая и ведет их, и побудила написать эту повесть. Так что же это за идея?

Высшая точка прозрения Рэда, который направился в последнее смертельно опасное путешествие в Зону для встречи с Золотым шаром, который, по слухам, способен исполнять желания людей, этот его духовный взлет ведет туда, куда поднялась, взошла в своем многотрудном развитии основная гуманистическая мысль человечества. То истинно человеческое, что всегда было в фундаменте его главных поступков, то сострадание к людям, которое не выветрилось, оказывается, из его души, несмотря на безмерную жестокость окружающего его мира, порождает его великую просьбу, обращенную к Шару. Он шел в надежде, что чудо поможет вернуть здоровье его дочке, потому что Шар исполняет лишь сокровенные желания. Но те страшные потрясения, которые пришлось пережить ему на этом последнем пути, но мгновенная смерть молодого попутчика, который хотел, как оказалось, попросить у Шара счастья для всех, сдвинули свинцовую плиту эгоизма и самости с его души. Лихорадочно ищет Рэд самые главные слова в главный, кульминационный момент своей жизни. Он пытается что-то самое существенное понять, он думает. "Дело непривычное - думать, вот в чем беда. Что такое "думать"? Думать - это значит извернуться, сфинтить, сблефовать, обвести вокруг пальца, но ведь здесь все это не годится...

Ну ладно. Мартышка, отец... Расплатиться за все, душу из гадов вынуть, пусть дряни пожрут, как я жрал... Не то, не то это, Рыжий... То есть то, конечно, но что все это значит? Чего мне надо-то? Это же ругань, а не мысли. Он похолодел от какого-то страшного предчувствия и, сразу перешагнув через множество разных рассуждений, которые еще предстояли, свирепо приказал себе: ты вот что, Рыжий, ты отсюда не уйдешь, пока не додумаешься до дела, сдохнешь здесь рядом с этим шариком, сжаришься, сгниешь, но не уйдешь...

<...> Пусть мы все будем здоровы, а они пускай все подохнут. Кто это - мы? Кто - они? Ничего же не понять. Мне хорошо - Барбриджу плохо, Барбриджу хорошо - Очкарику плохо, Хрипатому хорошо - всем плохо, и самому Хрипатому плохо, только он, дурак, воображает, будто сумеет как-нибудь вовремя вывернуться.., Господи, это ж каша, каша! Я всю жизнь с капитаном Квотербладом воюю, а он всю жизнь с Хрипатым воевал и от меня, обалдуя, только одного лишь хотел - чтобы я сталкерство бросил. Но как же мне было сталкерство бросить, когда семью кормить надо? Работать идти? А не хочу я на вас работать, тошнит меня от вашей работы, можете вы это понять? Я так полагаю: если среди вас человек работает, он всегда на кого-то из вас работает, раб он - и больше ничего, а я всегда хотел сам, сам хотел быть, чтобы на всех поплевывать, на тоску вашу и скуку..."

И, добравшись наконец до Шара, растерявшись - что же просить, он твердит, как молитву: "...Загляни в мою душу, я знаю - там есть все, что тебе надо. Должно быть. Душу-то ведь я никогда и никому не продавал! Она моя, человеческая! Вытяни из меня сам, чего же я хочу, - ведь не может быть, чтобы я хотел плохого!.. Будь оно все проклято, ведь я ничего не могу придумать, кроме этих его слов: "СЧАСТЬЕ ДЛЯ ВСЕХ, ДАРОМ, И ПУСТЬ НИКТО НЕ УЙДЕТ ОБИЖЕННЫЙ!"

В этих словах, набранных заглавными буквами, прозрение и взлет Рэда, но в них же - та мораль человечества, та мечта о всеобщей социальной справедливости, о "самом прекрасном на земле", как мечтал когда-то Павел Корчагин, и о смысле человеческого бытия, лишенного коросты корысти, - мечта, которая всегда, как солнце на небе, светила человечеству. Та мечта, которая осуществима. Та мечта, для воплощения которой человеку ничего не жаль отдать, если он действительно человек.

Активный, философский, общечеловеческий гуманизм, страстно исповедуемый художественной фантастикой Стругацких, самые разные аспекты обращения этих писателей к людям, к заветному в них, к их мудрости, к их бережному отношению к нашему общему будущему, к их мужеству, к их доброте делают книги Стругацких важным и заметным элементом строительства человеческого духа, строительства разумного, справедливого сообщества людей.

Юрий Андреев