О ФАНТАСТИКЕ ПО-ЗЕМНОМУ

В № 3 нашего журнала мы опубликовали статью А. и Б. Стругацких "Почему нет кинофантастики" и изореплику художника А. Соколова. Сегодня слово в дискуссии предоставляется киносценаристу и писателю М. Анчарову.

Практика научно-фантастического кино дает не слишком много материала для анализа. Утраты, потери - печальный результат, неминуемо сопровождающий все попытки экранизировать произведения. Это относится и к фильму "Тайна двух океанов" по роману Г. Адамова, и к "Гиперболоиду инженера Гарина" по А. Толстому, и к "Планете бурь" по А. Казанцеву...

Можно вспомнить и нашумевшего "Человека-амфибию". При экранизации оказалось утерянным почти все, что было интересно в романе Беляева: трагедия Ихтиандра, одиночество человека во враждебном обществе, крушение иллюзий ученого... Исчез Человек, его душа - остались пестро раскрашенные картинки, сентиментальная, мелодраматическая любовная история, сверхловкие прыжки и невольная лукавая мысль зрителя: не обманете, знаем - комбинированная съемка!

И фильмы, поставленные по оригинальным сценариям, такие, как "Тайна вечной ночи" или "Мечте навстречу", прошли по экранам тихо, исчезли бесследно и забыты прочно.

Что ж, недостатки кинофантастики видны невооруженным глазом.

И все же я утверждаю, что даже такая кинофантастика, как "Человек-амфибия", ничем не хуже множества фильмов, показывающих обыденную жизнь. А чем-то и лучше. Потому что серый, будничный, посредственный фильм и порождает лишь такие "эмоции". А фантастический фильм, даже не слишком удачный, -это все же голос из нашего будущего, обращенный к сегодняшнему зрителю, голос веры в его человеческие резервы.

Мне бы хотелось включиться в разговор, начатый А. и Б. Стругацкими. Совершенно согласен с их оценкой общего положения сегодняшней кинофантастики. Совершенно согласен с тем, что кинофантастика должна иметь особую материальную базу:

специальные производственные мощности, режиссуру, влюбленную в эту кинозатею, администрацию, понимающую, зачем, собственно, она нужна, эта фантастика.

Фантастика, которая хотя и рассказывает о том, чего не бывает, однако откликается на какие-то "непонятные" человеческие потребности и, несмотря на многочисленные критические громы и молнии, как говорил Маяковский по другому поводу, "существует и не в зуб ногой".

Но давайте на минутку станем фантастами и допустим, что предварительные условия, о которых говорят Стругацкие, налицо. Перестанут ли они быть всего лишь предварительными условиями? Станет ли от этого кинофантастика художественной?

Мне хотелось бы продолжить этот разговор немного в другой плоскости.

Литература - фундамент, от которого зависит прочность и высота фильма.

А какой должна быть эта литература?

Мы удивляемся предвидениям Жюля Верна. Но за талантливостью его гипотез как-то не очень замечаем, что в его романах "отсутствуют живые люди", что это "феерии на темы техники", что "человеческая сторона его не интересует". Так написал о нем Ю. Олеша.

Я вспоминаю об этом не из желания "покритиковать" Жюля Верна, всеми признанного писателя. Но так уж получилось, что нашей научно-фантастической литературе привились эти слабые стороны его таланта.

Давайте вспомним: еще совсем недавно научно-фантастическая литература почти всегда выходила под грифом "Детгиза". Что же она представляла собой? Чаще всего это был детектив на фоне сверхтехники. Уберите из таких романов декорации, и вы получите заурядные книжки "про шпионов", которые издательства и авторы тщатся выдать за высокий жанр "приключения". А ведь, по существу, приключения - это эпос. Гомеровы "Одиссея" и "Илиада" тоже приключенческие романы. Нет низких жанров - есть низкое исполнение.

Даже в ряде удачных для своего времени произведений, таких, как "Голова профессора Доуэля" или "Человек, нашедший свое лицо", и то мы видим явное следование традиции, которую, грубо говоря, можно сформулировать так: научная гипотеза и человек существуют раздельно. И, хотя я рискую, что называется, впасть в ересь, мне кажется, именно приставка "научно" сыграла роковую роль в развитии жанра фантастики. Увлечение научностью превратило его в некий гибрид научно-популярной брошюры и "нормальной" прозы сниженного качества, которая иногда опускалась до уровня графоманства. Не отрицая просветительного значения этого гибридного вида - знакомство с проблемами техники и науки всегда полезно, - я (у нас ведь дискуссия!) предпочитаю направление, которое сложилось очень давно - еще до определения самого жанра как фантастического.

Трилогия Данте, "Путешествия Гулливера", сказки Гофмана, рассказы и повести Эдгара По. В русской литературе мы находим элементы фантастического у Пушкина, Гоголя, Салтыкова-Щедрина. В советской - "Аэлита" Толстого, произведения Александре Грина. Что заставило меня поставить в один ряд столь разных писателей, да еще в разговоре о таком современном жанре, как "научная фантастика"? Только желание доказать его неспецифичность в главных и общих для искусства законах. Единственным объектом художественного творчества остается сам человек, а не гипотеза науки, как бы она интересна ни была. Самые невероятные ситуации, самые фантастические превращения великие писатели использовали не для повышения технического образования читателей, а ради воспитания, в конечном счете улучшения самого человека, ради его духовного роста. Полагаю, что эта традиция плодотворна и в наш век.

Нам (читателям, зрителям, а не ученым) более или менее безразлична научная достоверность гипотез художественных произведений. Было бы великолепно, разумеется, если ученым удалось бы сконструировать машину времени по Уэллсу или, скажем, изобрести необыкновенный "рецепт невидимости", но, право, такое осуществление фантазии писателя ни на йоту не прибавит и не убавит "Человеку-невидимке" ценности как произведению искусства.

Закономерен тогда вопрос: зачем, собственно, нужно прибегать к фантастике, если, в общем, любую тему можно разработать и в обычной манере? Но всякую ли? В окружающем мире, в отношениях людей глаз писателя часто первым различает едва наметившиеся тенденции, закономерности, которые еще не "проросли" и относятся скорее к категории "возможности", а не "действительности". Повседневность еще не успела пропитаться новым содержанием, формы новых явлений еще не созрели, И тогда писатель использует метод допущения. Идея или гипотеза науки становится для него прибором изучения, как телескоп для астронома.

Препарат невидимости того же Уэллса помогает нам разглядеть сущность анархического бунта, а ракеты и роботы Лема в "Возвращении со звезд" - осознать опасность обывательского понимания счастливого будущего как жизни без тревог и сомнений.

Бывает и по-другому: необходимо подняться над обыденностью, чтобы взглянуть на нее с новой, небывалой точки зрения, вывернуть наизнанку примелькавшиеся явления, сломать штамп привычных взглядов. И тогда взлетает герой гриновского "Блистающего мира", а инженер Лось уносится на Марс, чтобы там понять смысл земной революции. В классике это и Гулливер, встретивший в фантастическом облике йеху слишком известное нам мещанство, этот неисчерпаемый резерв фашизма.

Естественно, что для советского художника-фантаста особенно заманчиво заглянуть в то будущее, которое мы называем коммунизмом. Человек коммунистического общества - главный герой нашей литературы.

Изображая будущее, нельзя забывать о главном: прогресс человека невозможно измерить прогрессом техники. Прогресс человечества - это прогресс составляющих его личностей, а следовательно, не только способностей, но и потребностей. Употребляя это слово, я имею в виду не потребности в плане материальном, а в главном, духовном смысле. Именно воспитанием духовных потребностей - очищением страстей - испокон веков занималось искусство.

На страницах же современной фантастики (и тем паче на экране) чересчур часто возникает мир технического фетишизма. Сами того не замечая, писатели иногда рисуют человека духовно подавленным всей этой сверхтехникой. Он выглядит как необходимая часть лаборатории, где проводится очередной эксперимент, мыслит категориями машинными, становится одним из приборов исследования Вселенной. Но как тут не вспомнить древнее изречение: "Какая тебе польза, если ты весь мир завоюешь, а душе своей нанесешь урон?"!

Между тем главное, что должно бы питать воображение, - это не фантастические возможности техники (даже такие, которые с блеском изображает Андрей Соколов (в "Советском экране" № 3), а фантастические, беспредельные возможности духовной красоты человека, неисчерпаемо радостной основы человеческой натуры. Красота и радость не означают здесь гладкости, симметричности я общего спокойствия. Они означают ту самую гармонию, которой хотел "потрясать сердца" еще Пушкин, а он знал, что говорил.

Фантастика - та область искусства, которая показывает неисчерпаемые творческие возможности человека,

Делать вид, что конфликтов не существует, искусство не имеет права. Но оно имеет право - и даже обязано - предлагать свои гипотезы разрешения этих конфликтов.

Фантастика - разведка боем в области духа. Наиболее интересные гипотезы фантастики - в области духовной, а не технической. Герои Грина фантастичны лишь в том смысле, что опережали свою эпоху. (Я имею в виду их нравственную основу.) Они не могли бы выжить в то время, но они явно станут - уже становятся - обычными, естественными в будущем, о котором мы говорим. Герои фантастики - это гипотезы человеческой красоты. Аэлита прекрасна не потому, что она не похожа на женщину, а потому, что похожа на лучшую из женщин.

Развитие техники показало с железной несомненностью, что все, о чем человек мечтает, он может осуществить. Фантастика дает нам проекты духовной красоты человека, а материализация их - наше дело, дело самой жизни. Показывая нам эталоны счастья, фантастика предостерегает нас от опасностей, угрожающих ему, и утверждает веру в его неизбежность.

Мне могут сказать, что эти рассуждения не имеют отношения к сегодняшним научно-фантастическим фильмам. Но, может быть, именно потому, что "не имеют отношения", и неудачны знакомые всем нам опыты кинофантастики?

А по-моему, уяснить себе, что же главное в фантастике, и есть главное а нашей сегодняшней дискуссии.