«ГОЛОВА ПРОФЕССОРА ДОУЭЛЯ» А. БЕЛЯЕВА

В целях анализа вполне допустимо разъять единство книги, искусственно отделив, к примеру, научно-фантастическую ткань от беллетристики. Иной раз это даётся безо всякого усилия – текст услужливо распадается на составляющие его элементы. Это – дурной знак. Но в тексте Беляева составляющие его элементы не просто сложены, а слиты и в своём единстве обретают новое качество.

Научно-фантастический – жанр – один из труднейших. Сделать тот или иной научный факт, научное положение действующим лицом книги, точнее, судьбой действующих лиц – трудность, преодоление которой дано немногим. «Голова профессора Доуэля» – цельное и увлекательное повествование, в котором все элементы слиты воедино и с трудом поддаются критическому «расщеплению». Это свидетельствует о культуре письма, о несомненной одарённости автора и вместе с тем о его больших возможностях в области советской научной фантастики.

Я говорю о возможностях, ибо книга Беляева, написанная около десятка лет назад, и теперь переизданная, при всех своих достоинствах, ещё носит на себе явственный след влияния западной развлекательно-фантастической литературы и не может быть сочтена ни удачей писателя, ни достижением советской научной фантастики. С той поры, когда была написана эта книга, научно-фантастическая поэтика самого А. Беляева претерпела коренное изменение: об этом красноречиво свидетельствует его статья об «Арктании» Гребнева, помещённая в № 18–19 журнала «Детская литература». Расхождение между поэтикой научно-фантастического жанра, определившей написание «Головы профессора Доуэля» и политикой, декларативно изложенной в статье об «Арктании», настолько, разительно, что сегодняшние высказывания А. Беляева могут быть в значительной мере сочтены как самокритические.

Книгу Беляева прежде всего характеризует отрыв от социального времени и пространства. При отсутствии сколько-нибудь чётких авторских указаний читателю естественно искать в тексте признаки, позволяющие установить соответственные координаты: где и когда происходит беллетрическое действо. В данном случае положение читателя крайне затруднительно: по воле автора в книге отсутствуют какие бы то ни было опорные точки, и события развёртываются в совершенно абстрактном времени и пространстве, для чего-то именуемом то Парижем, то Лондоном. Лишь потерпев полное крушение в своих поисках, читатель приходит, наконец, к выводу, что шёл не по правильному пути: ему следовало искать не социальные, а литературные координаты.

Среда, в которой живут и действуют беляевские персонажи, не выбрана и не создана автором. Она раз и навсегда установлена традицией западной развлекательно-фантастической беллетристики, не знает вариантов и не имеет никакого отношения ни к какой действительности. Эта традиция требует – во имя фантастики! – тщательного искоренения из текста всяких реальных деталей, которые могли бы ориентировать читателя. Но не только во имя фантастики: этот род беллетристики достаточно равнодушен к социальной теме и преследует лишь одну единственную цель – развлекательство. Пользуясь театральной терминологией, можно сказать, что, по установленному канону, читателю полагается лицезреть это развлекательно-фантастическое представление даже не в декорациях, а в «сукнах», притом обязательно в чёрных, скрадывающих даже тень реальности.

Здесь вполне уместно привести высказывание А. Беляева из упомянутой статьи – высказывание, которое несомненно определит тему дальнейших работ самого Беляева:

«Основным сюжетным стержнем романа «Арктания» является борьба с классовым врагом. Эта тема по праву должна занимать доминирующее место в советской научной фантастике. И чем больше у нас будет романов на тему о борьбе с классовым врагом, тем лучше».

Суждение в достаточное степени определённое.

Вот в нескольких словах научно-фантастическая суть произведения Беляева.

Молодой врач Мари Лоран поступает в качестве ассистента в лабораторию профессора Керна, ученика покойного профессора Доуэля, прославившегося свою и опытами по оживлению органов человеческого тела. Свою работу Керн окружает строжайшей тайной: кроме Лоран лабораторию обслуживает всего лишь один служитель-негр. Обязанности Лоран сводятся к уходу за оживлённой после смерти головой профессора Доуэля, вновь обретшей все свои функции, за исключением одной – голоса. В аппаратуре, поддерживающей жизнь головы, профессор Керн запретил своей ассистентке пользоваться одним краном, поворот которого, будто бы, мгновенно прекратит жизнь головы. Но Лоран, вопреки запрету Керна, вняв мимическим указаниям головы, решилась повернуть кран – и голова заговорила. Лоран узнаёт от головы о чудовищном преступлении Керна: это он убил Доуэля, чтобы использовать в своих целях его оживлённый мозг. Голова Доуэля руководит всей научной работой Керна, именно ей он обязан своими замечательными достижениями: вскоре после поступление Лоран в лабораторию Керну удаётся воссоздать живого человека, путём сращения оживлённого трупа женщины, погибшей при крушении поезда, с оживлённой головой другой женщины, которой в пылу ссоры любовник прострелил сердце...

Автор научно-фантастического произведения имеет, разумеется, право опустить ряд звеньев в развитии науки, предвосхитить её близкие и даже отдалённые перспективы, но он не должен сжигать за собой «мосты»: читатель вправе требовать, чтобы автор твёрдо знал обратный путь.

А. Беляев нередко нарушает это правило, и тогда его повествование, уже изъятое им из действия законов социальных, теряет и свои последние научные скрепы: перед нами обыкновенная развлекательная фантастика. Вот цитата, показывающая, что автор сжёг «мосты» и что обратный путь к научной реальности ему крепко заказан:

«...но главное затруднение всё же не в этом, – говорит Керн. – Главное – как уничтожить в теле трупа продукта начавшегося гниения или места инфекционного заражения, как очистить кровеносные сосуды от свернувшейся крови, наполнить их свежей кровью и заставить заработать «мотор» организма – сердце... А спинной мозг? Малейшее прикосновение к нему вызывает сильнейшую реакцию, зачастую с самыми тяжёлыми последствиями.

– И как же вы предполагаете преодолеть все эти трудности?

– О, пока это мой секрет. Когда опыт удастся, я опубликую всю историю воскрешения из мёртвых».

Но это секрет не только от Лоран – это навсегда остаётся секретом также и для читателя: автор больше к этому не возвращается. Право же, А. Беляеву, автору опытному, культурному, одарённому, не следовало прибегать к столь наивному приёму, лишь подрывающему доверие читателя. Известно, что доверием читателя злоупотреблять опасно.

Фантастика «Головы профессора Доуэля» базируется на известных опытах с поддержанием жизни – вне организма – отдельных тканей и органов. Непосредственным толчком для А. Беляева явились, видимо, опыты доктора Брюханенко, длительный срок сохранявшего наиболее примитивные функции отделённой от тела собачьей головы. Отсюда явствует, что автору пришлось опустить немалое число звеньев в развитии науки, дабы изготовит свой поразительный пёрсонаж: двуединую мадмуазель Брике.

Так обстоит дело с научной фантастикой в романе Беляева, написанном десяток лет назад. А вот сегодняшнее высказывание Беляева на ту же тем в упомянутой статье об «Арктании»:

...«Фантазия, фантастика, однако, не должна отрываться от научной почвы. Как же обстоит дело с научностью? В этом отношении в романе не всё благополучно.

Пожалуй, самым слабым в научном отношении местом является биологическая часть, составляющая боковую линию сюжета и научного содержания. Это вопрос об оживлении замёрзших и вообще умерших людей».

Приведя затем суждение доктора Брюханенко о том, что наука вскоре будет в состоянии «воскрешать» и замёрзших и необоснованно» умерших людей, А. Беляев прибавляет:

«В своё время д-р С. С. Брюханенко подвергся жестокой критике учёных за это высказывание».

Это справедливое замечание имеет уже чётко выраженный самокритический характер, – ведь оно относится к тому самому материалу, которым оперирует А. Беляев в своей книге. Но плохо то, что, окрылённый высказыванием д-ра Брюханенко, автор пошёл дальше него.

И всё же само по себе выпадение звеньев представляло бы ещё полбеды, если бы подобный рискованный скачок послужил благой цели. А благая цель могла заключаться либо в сообщении читателю ряда существенных сведения из данной области науки и ознакомлении с её изумительными реальными перспективами; либо – в доказательстве или хотя бы в демонстрации какой-либо социальной идеи; либо, наконец, в том и в другом, как это свойственно классикам научной фантастики.

А. Беляев не достиг первой и не стремился ко второй.

Проделанный им скачок от научной реальности к научной фантастике столь резок, что единственным методом общения с читателем для него поневоле становится обход трудностей, уже продемонстрированный нами в первой цитате из романа. Вторая цитата уже свидетельствует о полном обнажении приёма. Вот каким лукавым способом производит Керн операцию присоединения к трупу оживлённой головы:

«При всей своей ненависти к Керну Лоран не могла в эту минуту не восхищаться им. Он работал, как вдохновенный артист. Его ловкие чувствительные пальцы совершали чудеса.

Операция продолжалась час пятьдесят пять минут.

– Кончено, – наконец сказал Керн, выпрямляясь, – отныне Брике перестала быть головой без тела. Остаётся только вдунуть ей жизнь – заставить работать сердце, возбудить кровообращение. Но с этим я справлюсь один. Вы можете отдохнуть мадемуазель Лоран».

Но «отдыхать» вместе с Лоран приходится и читателю...

«Керн вновь вызвал её через час. Он выглядел ещё более уставшим, но лицо его выражало глубокое самоудовлетворение.

– Попробуйте пульс, – предложил он Лоран».

Разумеется, Лоран ощутила биение пульса, но секрета «воскрешения» ей всё же не дано было узнать, – как не дано узнать и читателю.

Я отнюдь не думаю, что автор в данном случае обязан был знать – и открыть читателю – секрет оживления трупов; но я считаю, что он обязан был в конкретной форме рассказать читателю о перспективах науки в данной области и в гипотетической форме проследить путь от «оживления» собачьей головы до «воскрешения» трупа; тогда читателю не пришлось бы, вероятно, довольствоваться тем скудным запасом сведений о разделе физиологии, ведающем оживлением тканей и органов, какой он получает из книги Беляева.

Итак, первая цель оказалась недостигнутой.

Ко второй цели – доказать или хотя бы продемонстрировать какую-либо социальную идею – автор, как сказано, и не стремился. Да и как бы мог он ставить себе подобную задачу, если в его книге нет ни одного клочка живой социальной ткани?

Во второй половине книги автор порывает уже всякие отношения с наукой и погружается в чистую беллетристику. Наука сделала своё дело – наука может уйти. И тут у читателя возникает справедливое подозрение, что та малая доля научной истины, которая была преподана ему в первой половине книги, имела лишь подсобное значение: создать своеобразную, фантастическую ситуацию, способную потрясти его нервную систему зрелищем мадемуазель Брике, наделённой телом «аристократки» и головой «плебейки». Научная лаборатория неожиданно обернулась паноптикумом, научно–фантастический роман – развлекательной фантастикой.

В полном соответствии с традицией подобного рода литературы автор заставляет Керна упрятать опасную свидетельницу его преступлений в психиатрическую лечебницу, откуда «нет пути никому никуда». Высокие стены, молчаливые служители, громадные доги, демонический директор с пронзительными глазами. Сюда приводят нетерпеливые наследники зажившегося миллионера, жестокие мужья – нелюбимых или неверных жён, родители – непокорных детей... Кто не узнает в этой краткой характеристике «сумасшедшего дома» западных развлекательных романов?

Можно было бы рассказать, как сын профессора Доуэля, – Артур, – по всем правилам кинобоевика – освобождает из этого неприступного дома бедную ассистентку и женится на ней, как друг Артура узнает в оживлённом трупе тело своей возлюбленной. Но это заняло бы слишком много места, читатель и сам без скуки прочтёт книгу А. Беляева.

По своему типу «Голова профессора Доуэля», если можно так выразиться, роман переводный: именно для западной развлекательной фантастики характерно привлечение псевдонаучного материала, с целью позабавить читателя гротескными образами, привести элемент гиньоля, ужаса в привычный, опостылевший мир бытового развлекательного романа.

Таковы плоды ложной поэтики, целиком определившей неудачу А. Беляева и превратившей его книгу в досадный анахронизм.

Но, повторяю, несомненные достоинства писателя – умение строить фабулу, культура письма, редкая способность без остатка растворять научный материал в повествовании, наконец, сила мысли, позволяющая ему делать все выводы из основной посылки, – служит порукой, что А. Беляев на основе своей сегодняшней поэтики, даст советской научной фантастике отличные книги.