ВЫСТУПЛЕНИЕ АРКАДИЯ НАТАНОВИЧА СТРУГАЦКОГО В ДК МАИ 19 НОЯБРЯ 1983 Г.

Вопрос: Как Вы пишете вдвоем?

Ответ: Я живу в Москве, мой брат, Борис Натанович, живет в Ленинграде. И писать мы начали в таком же положении. Можно нагородить кучу шуток от бр. Гонкур до Ильфа и Петрова, но я отвечаю серьезно, потому что многие из вас очень интересуются, какова же технология работы вдвоем. Мы не сразу натолкнулись на верную технологию, которой придерживаемся последние 10 лет. Сначала мы пробовали, и начали писать так: сначала обговариваем тему, сюжет, затем один пишет одну главу, другой – другую и т. д. Потом мы все это соединяем вместе, зачищаем, как хороший слесарь, швы... Примерно так была написана «Страна багровых туч», наша первая повесть.

Затем, по той причине, что при этом способе работы не создается единого колорита, стилистической оси, мы начали пробовать другие способы, и некоторое время пользовались таким: (наверное, потому мы некоторое время писали рассказы – для храбрости) мы снова обговариваем тему, потом я пишу один вариант рассказа, Б. Н. пишет другой, потом накладываем один вариант на другой и то, что не совпадает, то, что не очевидно, что-то индивидуальное мы оставляем. Но потом и этот способ нам показался неприемлемым. Дальнейшая эволюция не так интересна, так или иначе мы постепенно овладели ремеслом. Что такое писательское ремесло? Это не грубое слово, тут нет ничего скверного. Ремесло – это благородное понятие, изначально благородное. Другое дело, когда писательское ремесло так и остается ремеслом. Это другое. Но под писательским ремеслом мы договорились понимать умение и способность, без особой натуги, любую, сколь угодно сложную мысль выразить в приемлемой литературной форме. Вы сами знаете людей, которые даже заявление в ЖЭК пишут с большим трудом. Ничего позорящего в этом нет. Это урок. Особенно к детям это относится, этому надо учить на уроках литературы, а не... Ну, это уже другой вопрос. И вот мы в процессе работы овладевали литературным ремеслом и полностью освободились от этого кошмара. А в начале работы это был действительно кошмар. Ремесло забивало мысль, ремесло не давало чувствовать глубину образа, не давало выразить эмоции, вернее, не ремесло, а недостаток ремесла. Но вот наступило время, когда мы овладели ремеслом, и все пошло хорошо. Нам уже 10 лет назад перестало мешать все это совершенно. Самым трудным стало теперь выбрать из всех проблем, которые нас постоянно мучают, интересуют, ту, которую стоит переложить на бумагу. Мы съезжаемся раз в месяц, или в две недели, и в течение года – теперь мы работаем долго: постарели, устали – мы вырабатываем, пишем, заканчиваем повесть. По крайней мере, черновик...

В.: Какой вуз Вы кончали?

О.: Я кончал институт иностранных языков, по специальности я – штабной офицер по дальневосточному театру военных действий, каким он был до августа 1945 года, до того, как Япония перестала быть военной силой на Дальнем Востоке. Но японский язык у меня остался, и я переквалифицировался в специалиста по средневековой японской литературе. Даже не столько в специалиста, сколько в переводчика. Чем и занимаюсь до сих пор.

В.: Как Вы относитесь к конкуренции?

О.: Имеется ввиду, по-видимому, конкуренция литературных собратьев? Взрослые писатели, поработавшие по 10–25 лет, они этот вопрос находят смешным. А молодые ребята очень ревниво относятся друг к другу. Мы с братом никогда такой боязнью не страдали, если угодно, условия создания современной советской НФ были таковы, что не конкуренции нужно было бояться, а наоборот, стремиться, чтобы как можно больше писателей вышли на эту арену. Фантастика является таким гигантским миром, что здесь, как говорится, «пирог не съесть и за тысячелетие». К сожалению, очень многие писатели-фантасты, особенно молодые, делают массу глупостей на этом основании. Стремление всеми силами – политически-инсинуационными – задавить конкурентов. Или хотя бы писателей, которые проявляют возможность конкуренции. Таким образом в свое время был учинен бешеный разгром великолепной редакции фантастики в издательстве «Молодая гвардия». Ефремовское и послеефремовское поколение, т. е. фантастика, которая была создана, вышла на международную арену, за рубеж, все это было сведено на нет и растоптано. Конкуренция, вернее, ее боязнь, со стороны людей молодых, глупых, решительных и беспринципных – это очень страшно дело.

В.: Кто из советских фантастов Вам нравится?

О.: Советских фантастов слишком мало, не хотелось бы ни с кем ссориться.

В.: Подчеркиваете ли Вы какие-либо связи с наукой и ведущими учеными?

О.: Нет. В своей области я поддерживал связь с академиком Конрадом. Борис, насколько я знаю, тоже не поддерживает особых связей. Иногда встречаемся, конечно, но вряд ли это можно назвать союзом. Я стараюсь держаться на поверхности за счет научно-популярной и художественной литературы. Пока хватает, даже иногда в мое поле зрения попадает то, что в поле зрения Б. Н. не попадает.

В.: Считаете ли Вы удачными экранизации по Вашим произведениям: «Чародеи» и «Сталкер»?

О.: «Сталкер» – это не экранизация нашего произведения. «Сталкер» начинался как экранизация «Пикника на обочине», но затем мы с Тарковским отказались и от «Пикника» как от первоосновы. Название и некоторые термины, поверхностные сюжетные линии – что этот сталкер ведет каких-то людей к месту, где исполняются желания, – это все, что осталось от книги. Вы могли заметить, что «Сталкер» не является фантастическим фильмом. Он не имеет ни одного акта фантастики. Если определять жанр, то это, скорее всего, фильм–притча. У нас часто говорят такие слова, не совсем ясно понимая, что они означают. Давайте определим, что притча есть анекдот, действующие лица которого выражают наиболее характерные для данной эпохи человеческие характеры и показывают наиболее характерные их действия в характерных обстоятельствах. Вот это притча, иногда религиозная. К сожалению, нам пришлось самим этот термин изобретать, потому что очень все это дело в литературоведении – мифы, сказки, притчи, легенды – очень запутано и плохо развито. Не только у нас – во всем мире. Так вот. «Сталкер» сделан по совершенно самостоятельному сценарий. Кроме того, если на то пошло, в нем гораздо больше из нашей ненапечатанной повести «Гадкие лебеди», чем из «Пикника»... От «Пикника» там, как я уже сказал, отдельные несущественные совпадения. Как фильм – я считаю, что это фильм высшего класса. Недаром крупнейшие итальянские режиссеры и знаменитый Бергман – они в один голос объявили «Сталкер» лучшим кинофильмом века. Но вы не думайте, что я хвастаюсь. Дело в том, что мы уверены, что автором фильма является режиссер. Сценарист поставляет сырье. Все, что хорошо в фильме «Сталкер» – дело рук Тарковского. А возможные там промахи – все наши промахи, которые Тарковский либо не сумел, либо пренебрег исправлять.

Фильм «Чародеи» – это совершенно другое дело. Он поставлен для людей, которые в преддверии Нового года, вот в восемь часов, там, слегка заправились, закусили, детишек посадили рядом, не стали загонять в постель, и вот вам: здесь и пляски, здесь и песни – хорошо! Постольку, поскольку этот фильм выполняет эту функцию, а больше ничего от него и не требуется.

В.: Будет ли у нас издаваться журнал, посвященный фантастике?

О.: Недавно шел об этом разговор. ЦК, от которого зависит создание такого журнала, еще 20 лет назад сказало: «Делайте журнал, давайте. Нам нужно знать руководителей, объем и т. д. Но вы не бойтесь, если журнал будет хороший – дадим объем». Ну, что вы думаете? Разве с этими сговоришься, кто будет руководить?! Из-за этого мы до сих пор не имеем такого журнала. Уже было три попытки сделать такой журнал. Вот «Искатель» должен был бы быть чисто Фантастическим журналом. Потом товарищ Сапарин, покойный, ничего плохого о нем не хочу сказать, но в данном случае он сплоховал, поддался нажиму и журнал стал приключенческим. Затем «НФ», издательства «Знание», это должен был быть не альманах, а журнал, выходить раз в два месяца, сейчас пытаются его перевести ну, по крайней мере, на поквартальный выпуск. Что получится – не знаю.

И вот, была третья попытка, самая удачная, и сейчас продолжается, это «Уральским следопыт». Но там – специфика, это журнал для юношества. Но они не упускают случая, и Свердловский обком им помогает, печатать фантастику. Ну, будем ждать развития событий.

В.: Что Вы читаете?

О.: Ну, во-первых, мое любимое чтение – это классика, в первую очередь – русская классика. Я очень люблю «Войну и мир» (больше я у Толстого ничего читать не могу, но это по крайней мере раз в год перечитываю). Потом Салтыков-Щедрин. Булгакова – все, что есть у меня. А у меня есть все. Это даже не раз в год, это под настроение, так выходит каждую неделю. Чехова очень люблю. Ну, и так далее. ...Из современных советских писателей – это Виктор Конецкий – замечательный писатель, это Шефнер – его фантастику очень люблю. В общем, долго перечислять. Как ни странно, но меня все меньше тянет читать зарубежную литературу. Не знаю, почему. Если не считать Грэма Грина, если не считать Маркеса и еще Фейхтвангера – а так очень мало.

В.: Как Вы относитесь к Ефремов?

О.: Как я отношусь к Ефремову? Не иначе, как с величайшим благоговением к его памяти. Если бы не было Ефремова, то наша фантастика до сих пор бы была на питекантропьем уровне. Нужно быть лауреатом Государственной премии, ученым и написать первую в истории человечества коммунистическую утопию. Он, по сути дела, проложил для нас дорогу, и мы туда пошли... Конечно, время было... Этот 57-й год мы считаем началом советской фантастики – появление «Туманности Андромеды» и запуск первого искусственного спутника. Тогда всем издательским «коекакерам» пришлось попотеть. Правда, это выросло в ужасающую картину, что каждый журнал начал ловить фантастов и требовал осветить в фантастике деятельность... Совершенно как у Ильфа и Петрова. Просто удивительно было – журнал «Лесное хозяйство», и там уже статья – НФ! – о развитии лесного хозяйства. Какие связывали нас отношения с Ефремовым? Ну, неровные, очень неровные. Я любил его, он меня тоже, по-моему. Нас ссорили... В общем, человеческие отношения, к творчеству не имеют никакого касательства.

В.: Считаете ли Вы его своим учителем?

О.: Нет! Своим учителем мы никого не считаем, пожалуй. В стилистике – А. Толстой, а если говорить об учителях в фантастике – Г. Уэллс и Чапек.

В.: Ваше мнение о творчестве Ст. Лема и К. Саймака?

О.: Мое мнение такое, что эти два имени даже ставить рядом нельзя. Лем – это гигантский писатель и гигантский философ, а Саймак – это вроде чародея.

В.: Ваше определение научной фантастики?

О.: Ну, начинается теория. У меня нет определения НФ. Я бы с удовольствием выбросил из этого сочетания слово «научная», – есть фантастика, в которой популяризуется наука, она стоит на грани литературы, она не может считаться настоящим литературным творчеством. А в общем–то, каждый раз, когда мы пишем новую вещь, мы даем новое определение фантастики, для себя. Давайте возьмем классику – подходят ли под одно определение, например, «Волшебная лампа» Уэллса и «Машина времени». Какое нужно определение дать, чтобы вместить эти два произведения в одну область. Получается, что «Краткий курс...» и Библия – книги и книги, и все. Приходится что-то делать в этом смысле – ругаться с издателями, но все-таки каждый интуитивно понимает, что такое Фантастика, а из тех, кто не понимает, на 50% это даже хорошо, что не понимает.

В.: Как Вы перешли от фантастики светлого будущего в «Возвращении» к «За миллиард лет до конца света»?

О.: Что значит, как? Взяли и перешли. Как начальство разрешило? Допустило начальство, понимаете! Как вытерпела бумага? Вытерпела!

В.: Ваше последнее произведение, ваши планы?

О.: Ну, из последнего произведения – «Хромая судьба» – отрывок я уже читал вам. Замыслы мне Б. Н. запретил разглашать. Он сам никогда не говорит и мне запрещает делиться, особенно, замыслами, из самых суеверных соображений... Ну, я пожалуй, нарушу, потому что он как-то брякнул, поэтому я и нарушу. Вы знаете, что у нас была повесть «Обитаемый остров», затем, недавно, «Жук в муравейнике». И там и там действует Максим Каммерер. В «Острове» ему 20 лет, в «Жуке» – 40. Сейчас мы пишем с большим трудом третью часть этой трилогии о Максиме, как это ни странно получается, когда ему уже 60 лет. Это будет последняя повесть.

В.: Как Вы считаете, был ли Лев Абалкин «миной замедленного действия»?

О.: Товарищи, Вы знаете ровно столько же, сколько и я! Я совершенно серьезно говорю, это не хохма! Мы решили написать повесть, в которой читатель знает ровно столько, сколько и писатель. Все, что известно Максиму Каммереру, все, что известно Страннику о Льве Абалкине, известно и читателю. Больше мы ничего не знаем. Кстати говоря, загадка эта не будет разгадана и в третьей части. Там она просто исчезает сама по себе.

В.: Каким Вы видите ближайшее будущее?

О.: Хотел бы я знать СВОЁ ближайшее будущее хотя бы на 2–3 месяца вперед! Не будет войны – будет хорошо. Вот единственное, что я знаю.

В.: Как Вы думаете, освободится ли женщина от домашнего хозяйства в XXI веке?

О.: Огромный опыт с одной женой показал мне, что это еще вопрос – ХОЧЕТ ли женщина освободиться от домашнего хозяйства? Считает ли она себя вправе, справедливой освобождаться от этого. Вот другое дело – освободить женщину для домашнего хозяйства. По-моему, с этого нужно начинать. А потом уж разбрёмся. Первое, конечно, с чего надо начать – это сокращение рабочего дня женщин наполовину.

В.: Как Вы относитесь к самодеятельным туристам? Путешествуете ли Вы?

О.: По-моему, всякое увлечение – это благо. Даже если вы напакостите где-нибудь слегка, даже, может, храм сожжете... Ну, все равно – целеустремленность, добрые намерения, это очень неплохо. Конечно, хорошо, когда во главе группы человек с головой. А путешествую ли я?.. Нет, товарищи, меня путешествуют – это бывает. Вдруг потащат куда-нибудь... Я очень люблю валяться на диване у себя дома, и тут надо вставать и ехать куда-то на самолет, а самолет не вылетает, и надо сидеть в аэропорту... Тогда я прикидываюсь, что у меня сердечный приступ.

В.: Смогли бы Вы прожить на необитаемом острове?

О.: А чего же? Смог бы... Но мне нужна бумага, мне нужны книги. Вот если бы этот остров был снабжен продуктами, и кроме того, была бы там приличная библиотека... Это было бы здорово!

В.: Где и когда будут напечатаны Ваши новые произведения?

О.: На этот вопрос еще труднее ответить, чем на вопрос, что нас ждет через 2–5 лет. Это совершенно неисповедимые пути господа... Никто не знает.

В.: Ждёте ли Вы чего-нибудь от советской НФ в ближайшие годы?

О.: Хорошо бы, конечно... Но это тоже не от нас зависит...

В.: Кто из вас с братом лидер?

О.: Вопреки всем исследованиям современных социологов, лидера у нас нет. Мы тянем лямку вдвоем. Что, должен быть обязательно кто-нибудь? Ну, мы являемся досадным исключением.

В.: Ваше отношение к научно-техническому прогрессу?

О.: Ну, что сказать?.. Как говорится, мне он не жмет. Пока он не выдает «Першинги» и прочую пакость. Конечно, есть издержки. Самым главным, что стоит хранить, является человек, духовные ценности. Для этого необходима теория современной коммунистической педагогики. А для этого нет сил. Или таланта. Вот у Лема в его замечательном романе «Голос неба», у него там есть замечательные рассуждения на эту тему. Мы с ним пришли к этому одновременно. Вот огромные коллективы учёных, инженеров создавали телевидение. А для чего? Чтобы одни дураки набивали эти ящики глупостями, а другие эту глупость смотрели. Или создаются великолепные машины, чтобы один гражданин, наскучив пьянствовать в Москве, поехал бы напиваться в Одессу. Эти издержи как раз очень заботят и угнетают меня.

В.: Хотелось бы знать Ваше мнение о системе среднего образования...

О.: Раньше я говорил – надо больше гуманитарных предметов. Но потом некоторые факты меня поразили. Очень мало людей с гуманитарным образованием, с которыми было бы интересно, которые хоть что-нибудь соображали, хоть чем-нибудь интересовались. И как назло, все мои друзья, которые блистают знанием истории, социологии, философии – все как один технари. Так что, по-видимому, здесь ещё думать и думать. Эта проблема гораздо более сложная, чем все НТ революции вместе взятые.

В.: Можете ли Вы заниматься другой полезной деятельностью, кроме писательской?

О.: Пожалуй, больше никакой деятельностью я не... Да, еще я выношу помойное ведро! И хожу в магазин за продуктами и с внуком занимаюсь. Борис Натанович с этим лучше – он обслуживает целые коллективы своей математикой.

В.: Ваше отношение к спорту и алкоголизму?

О.: Я мысленно жму руку этому человеку, если он имел ввиду профессиональный спорт.

В.: Как Вы относитесь к жанру рок-оперы?

О.: Пока она не проповедует насилие и порнографию и отвлекает от этого подростков – положительно.

В.: Как Вы оцениваете «Альтиста Данилова»?

О.: Очень хорошее произведение. А к какому жанру его отнести? К тому же, что и «Мастера и Маргариту».

В.: Ваше отношение к деятельности КЛФ?

О.: Очень хорошее. Это движение широко сейчас развернулось. Для клубов я жду прежде всего регулярное снабжение фантастикой, а также участия их в конкурсах литературных, критических, публицистических.

В.: Почему у Вас нет женщин-героинь?

О.: Сколько лет мы живем с братом, сколько лет женаты – женщины для нас всё ещё полная загадка, а чего не знаешь, о том лучше молчать.

В.: Не хотите ли Вы попробовать свои силы в реалистической прозе?

О.: Мы фантастику пишем не потому, что она нам нравится. Те проблемы, которые нас интересуют, могут быть разработаны только фантастическими методами. Если бы нас заинтересовали проблемы, которые обычно разрабатывают прозаики, нам бы и в голову не пришло обратиться к фантастическому миру. Нас такие проблемы интересуют, но не на литературном уровне.

В.: Нравится ли Вам в Москве?

О.: Да, в Москве мне нравится очень. Особенно на Юго-Западе, в конце проспекта Вернадского. Там есть такой дом, на 16 этаже квартира двухкомнатная, в одной из этих комнат – диван. Это самое лучшее в мире место.