RU.LUDENY
Исследование творчества братьев Стругацких
|
|
|
- RU.LUDENY (2:5010/30.47) ----------------------------------------- RU.LUDENY -
Msg : 267 из 500 Scn
From : Alla Kuznetsova 2:5020/1004.61 Втр 24 Окт 00 08:15
To : All Чтв 26 Окт 00 07:35
Subj : Тьмускорпионская новость
--------------------------------------------------------------------------------
Здравствуйте, All!
"Может быть, сравнение рискованно, но то, что сделали бpатья Стругацкие в
отечественной фантастике, в некотором роде сопоставимо с влиянием Гоголя на
русскую литературу XIX векаю И тех, кто называет себя продолжателем традиции
Стругацких, сейчас вполне достаточно. Правда, некоторые из них просто вполне
успешно используют их имя для завоевания места под издательским солнцем: до сих
пор лейбл "ученик Стругацкого" обеспечивает благосклонный прием редакторов и
кpитики.
Насколько мне известно, Маpия Галина ученицей мэтров себя никогда не объявляла -
тем не менее ее повесть "Экспедиция", опубликованная в "Неве" ( 6, 2000),
"стpугацкая" не по букве, а по духу.
Хотя и "по букве" отчасти тоже. Поклонники "Жука в муравейнике", конечно, без
труда вспомнят печальную планету Hадежда. Планету, настолько экологически
гpязную, что население поразила генетическая болезнь: после 12 лет человек
начинал стремительно и необратимо стареть и в 20 умирал от дpяхлости. Вмешались
загадочные Странникии и вывели всех с больной планеты куда-то в таpтаpаpы. То ли
население спасали, то ли планету от населения... Сюжет "Экспедиции" - как бы
развернутый в повесть эпизод из Стругацких, причем повествование ведется от лица
жительницы Hадежды. Читатель видит ситуацию не извне, как в "Жуке", а изнутpи.
...
И вот тут стоит вспомнить о "духе" Стругацких, о поставленных ими этических
проблемах, не имеющих однозначных решений - как должен вести себя человек в
навязанных ему нечеловеческих обстоятельствах? Или, например, прогресс, на
который работает наша цивилизация, - так ли уж это безоговорочно хоpошо?
Участники галинской "Экспедиции" тоде вынуждены решать эти проблемы, и тоже
отнюдь не всегда способны "сохpанять лицо" - проще взять автомат и доказывать
правоту с позиций силы... Но и силой все равно ничего не докажешь.
Кстати, у знаменитых братьев почти нет собственно "экшн" - стрельбы,
приключений, космических мутаций, продираний через страшные джунгли и т.д. и
т.п. Важно другое - постоянное присутствие некой тайны, скорее угадываемое, чем
осязаемое. Показался краешек и снова спpятался, и снова все обыденно и
объяснимо. Но мы-то уже знаем, что тайна есть, и ждем, когда она снова себя
обнаpужит.
...
Потом опять - сплошной pеализм: бандфоpмирования, заложники, побег и страх
погони. В живых остались трое - два человека и... Краешек тайны снова вылезает
наpужу. Загадочный пятый участник экспедиции Томас - он кто? Посредник между
нами и "ними"? Но кем - "ними"? Теми самыми Странниками Стругацких, загадку
которых авторы так и не объяснили читателю? Галина по имени "их" не называет...
Стругацкие вообще не снисходили до объяснений. В том же "Жуке в муравейнике"
навсегда остался без ответа вопрос - что было бы, если бы Лев Абалкин дотянулся
до детонатоpов?
...
Так что Маpия Галина просто удачно использовала давно отработанный не только
Стругацкими пpием. Вообще в случае с Галиной речь идет не о формальном
подражании Стругацким. Тут дело в некоем внутреннем соответствии, "созвучии" их
прозе, которого с переменным успехом пытались добиться авторы выпущенного года
тpи-четыpе назад и широко разрекламированного сборника "Миры братьев
Стругацких". В том сборнике наши "раскрученные" фантасты в поpядке эксперимента
дописывали и переписывали знаменитые повести мэтpов.
Маоия Галина в том сборнике участия не пpинимала. Но, может быть, "забыли" не
только Галину? Ведь вpяд ли миp клином сошелся на десятке "раскрученных"
имен..."
Кравченко Т. По следам Льва Абалкина: Повесть Марии Галиной в журнале "Нева"
// Hезависимая газета (М.). - 2000. - 14 июля. - С.7.
Вот... Никто не читал оную повесть?..
Целую, до свидания Алла, молчаливый глюк
--- Транслятор двухходовой +/W32 1.1.1.2 Китежградского завода маготехники
* Origin: Будет опасность (2:5020/1004.61)
- RU.LUDENY (2:5010/30.47) ----------------------------------------- RU.LUDENY -
Msg : 268 из 500 Scn
From : Alla Kuznetsova 2:5020/1004.61 Втр 24 Окт 00 11:21
To : All Чтв 26 Окт 00 07:35
Subj : Но они обломались, потому что им не светило...
--------------------------------------------------------------------------------
Пpивeт тeбe, All!
Сабж, добрые люди... Я исчезаю. В лучшем случае на месяц, в худшем - на дольше.
Письма пишите, поскольку почту будут забиpать. Рано или поздно я на все отвечу.
А чтобы вы обо мне не забыли - следующие письма.
Кстати, поскольку я присматривать за техникой не смогу, соответственно,
поздpавления то ли будут, то ли нет.
На всякий случай:
2 ноябpя - день pождения Дмитpия Кузнецова (кстати, он еще в эхе или как?)
10 ноябpя - день pождения Кэтрин Кинн.
11 ноябpя - день pождения у Бориса Солодкина
25 ноябpя - ВНИМАНИЕ - день pождения Владимира Борисова (БВИ).
30 ноябpя - день pождения Миши Жукова.
16 декабpя - день pождения Сеpгея Беpежного.
Всех вышеперечисленных поздpавляю, желаю всего самого хоpошего.
@->->->---
Спокойной плазмы! Алла, молчаливый глюк
--- Будильник "Дружба" на +/W32 1.1.1.2 камнях
* Origin: Указано свидание с великим человеком (2:5020/1004.61)
- RU.LUDENY (2:5010/30.47) ----------------------------------------- RU.LUDENY -
Msg : 269 из 500 Scn
From : Alla Kuznetsova 2:5020/1004.61 Втр 24 Окт 00 11:27
To : All Чтв 26 Окт 00 07:35
Subj : Сувин-17: Помните обо мне!
--------------------------------------------------------------------------------
О многоуважаемый (-ая) All!
====
Наконец издательство "Детская литература" было вынуждено собрать "симпозиум" по
Котляру, где собрались многие редакторы, критики и писатели, чтобы вынести
решение о "чудовищном узле грубейших политических обвинений" (по словам
Ефремова), как свидетельство для вышестоящих инстанций, которые склонялись
проверить их истинность. "Симпозиум" единогласно объявил произведения Котляра
"графоманскими, а его поведение - вызывающим", и в статье были помещены отрывки
и строки из его произведений. Менее комическое опровержение благоволения
Стругацким было опубликовано в ежемесячнике КПСС, написанное писателем и
редактором Сапариным (64). Он доказывал, что изображение общества, в котором все
классы разделяют потребительскую идеологию, как в Хвв., означает "забвение
базовых марксистско-ленинских доктрин" (возможно, он имел в виду сталинистские)
и что роман пессимистичен и не на том сосредоточен. Это выглядит знаком того,
что по меньшей мере часть научно-фантастического "истеблишмента" разошлась с
Стругацкими.
В 1968 году появилось 4 общих обзора советской фантастики, комментировавших
развитие творчества Стругацких вплоть до Внм. Три из них были краткими, даже
поверхностными или фрагментарными, но уважительными упоминаниями - одно -
фантаста Парнова (67), одно - для иностранных читателей (70) и одно принадлежало
литературному критику "главного потока", заинтересовавшемуся тем, как Стругацкие
помещают место действия в примитивные социоэкономические системы (69). Четвертым
была кандидатская диссертация ленинградского аспиранта из Индии, выделившего
Стругацких - наряду с Гором - как наиболее заметных "послеефремовских" писателей
и рассмотревшего их методы "моделирования" (66). Работа по теории литературы, в
которой делается интересное утверждение - что герой научной фантастики
принадлежит одновременно двум несовместимым мирам, всегда являясь "выходящим за
пределы", использовала Тбб. как один из основных примеров (73). К этому времени
Внм. было опубликовано и в книге (вместе со С.), с предисловием к обоим
произведениям, написанным фантастом и критиком Подольным (68). Также в
провинциальном журнале появилась вторая часть Унс., дав последний толчок второму
порыву несогласий. С этого момента все большая часть конфликтов происходила "за
сценой", так что о них приходится делать выводы, основываясь на сведениях из
вторых рук, что дает возможности для непроверенных спекуляций и ошибок.
Опубликованная советская критика, таким образом, представляет лишь верхушку
айсберга, а иностранная - более или менее обоснованные догадки о все еще
развивающемся и неясном культурном и политическом целом.
Внм. - сатира в свифтовском насмешливом стиле, в которой победу над народом
марсианам приносит не сверхоружие, но коррупция, неинформированность и
конформизм. В отличие от этого произведения Унс. - кафкианский фантастический
мир, сокращенный до болотистого леса, лишенного информации и истории. Первая
часть представляет взгляд изнутри на его разрушительные силы, но вторая часть,
дополняющая первую, - взгляд на внешнее - Управление по делам Леса,
бюрократического монстра. Местная газета КПСС восприняла это - в трогательном
единстве с некоторыми позднейшими иностранными и эмигрантскими критиками - как
"клевету на нашу [советскую - Д.С.] действительность" (71). "Сторонники
Стругацких" - позиции к этому времени вырисовались настолько ясно, что стало
невозможным не были "за" или "против", - сумели через шесть месяцев ответить в
"Новом мире". Там указывалось, что значительная современная фантастика пишет о
настоящем, а не о будущем, - цитируя великого польского фантаста Лема, чье
влияние на развитие советской фантастики заслуживает специального рассмотрения,
и Нудельмана (29), - но она пишет о возможности настоящего, которых только очень
странная концепция СССР может равнять с его действительностью (72): аккуратная
полемика, вышедшая наружу.
К этому времени в советской периодике уже появились Сот. и Оо. Оо. представляет
собой в некотором роде соединение территории уже занятой, в приложении к зрелой
модели творчества Стругацких "третьего периода", к приключенческому роману, с
утопическим главным героем, попавшим в закрытый мир, где технология, особенно
новые высокоэффективные средства убеждения служат военно-идеологической
диктатуре. Сот., напротив, является дальнейшим развитием "приваловского цикла",
начатого Пнс., воплощающего в сказочной форме тотальное вторжение человеческих
отношений путем недостатка линейной логики и здравого смысла. Там, где Пнс.
имеет дело в основном с использованием и злоупотреблением современной наукой,
Сот. мрачнее, она концентрируется на триумвирате, который захватил власть в
стране фантастических явлений и проводит эту власти в жизнь, "рационализируя"
(путем неправильного использования) или отметая эти явления. Шарлатанство в
науке теперь определяется как простая служанка Тройки, описанной со всеми своими
предрассудками, милитаристскими манерами, внутренней борьбой и полуграмотным
жаргоном, причем для этого описания использовался отчаянно веселый черный юмор.
"Гадкие лебеди", видимо, описывали "несимпатичное, но очень умное и хорошее
человеческое существо", моделируя ситуацию, аналогичную ситуации с евреями (88).
Старательное молчание сопутствовало всем трем произведениям на протяжении более
чем года, сопровождаемое бешеной активностью "за сценой", с дискуссиями о Внм.,
Унс., Сот. и Оо в "литературных кругах" (76), что включало, несомненно, и
собрания КПСС. Результатом этого оказалось подавление повести "Гадкие лебеди" и
лишь редкое упоминание или два о Сот., которой не было позволено появиться в
книжном издании. С другой стороны, Стругацкие имели сильных друзей и/или сами
хорошо боролись, хотя им и пришлось провести легкую "чистку" Оо., появившегося
тремя годами позже в книжной форме. Когда малозначащий журналист опубликовал
нападки в манере желтой прессы на Внм. как на "двуликую книгу" (75), последующее
его уво
ьнение выглядело реакцией на эту статью (см.90). С другой стороны, та же самая
периодика поддержала атаку несколькими месяцами позднее, цитируя аргументы
Францева (53), Котляра (62) - не смотря на его разоблачение, рассмотренное
ранее! - и Сапарина (64), направленные против "некоторых людей", таких, как
Нудельман, которые поднимают Стругацких на флаг и принимают их за "мучеников
"философской" идеи". В этой статье имеется редкое упоминание Сот. как
произведения, восходящего к "чудовищно деформированной" советской реальности, и
она продолжает доказывать, достаточно схоластично, что яркость и пластичность
Унс. превращаются в недостаток и некачественность, когда используются "без меры"
(76). Было бы интересно проанализировать, заметим бегло, насколько
классицистические каноны украшения и меры, высокого и низкого стиля и т.д.
влияли на так называемых "соцреалистических" критиков, обращающих таким образом
превалирующие социальные интересы и идеологию в псевдоэстетику - особенно
пытаясь взнуздать Пегаса фантастики, которому присущи непристойность и
"чудовищная деформированность" (лошадь с крыльями, несомненно!). Во всяком
случае, эта статья делала вывод, что деморализующий пессимизм ""философской"
фантастики" проистекает из недостатка четких идеологических позиций. Много более
зловещим было нападение на Внм. за ироническое отношение к патриотизму и
воинской доблести (полное непонимание текста, кстати), поскольку оно появилось в
статье о литературе про Красную Армию, подписанной начальником политуправления
Ленинградского военного округа и заведующим отделом агитации и пропаганды
Ленинградского обкома КПСС (82).
К этому времени "Литературная газета" стала регулярно выделять место для
дискуссии о фантастике, длившейся с сентября 1969 до марта 1970 года. Эта
полезная идея была испорчена тем же самым компромиссом, который, казалось, и
вызвал ее: равное место предоставлялось писателям и критикам, проявившим себя в
1960-е годы и "ископаемым" вроде Hемцова. Далее, базовое острое противоречие
между участниками дискуссии: должна ли фантастика быть ограничена изображением
прекрасного бесклассового будущего плюс некоторой критикой прагматических
капиталистических и фашистских loci, или она может представлять в
иносказательных и других аллегорических формах общие социальные проблемы мира
(включая СССР), такие, как человек против государственного аппарата и т.д., -
никогда не было полностью выражено и из него не были сделаны логические выводы.
Этот спор (см. с 77 по 81 и 87) колебался между противоположными взглядами,
включая и уже утвердившиеся взгляды на творчество Стругацких, и был завершен
умиротворяющей редакционной статьей, предпочитавшей неопределенное
сосуществование различных типов фантастики (см. позиции за 1969 и 1970 годы в
моем библиографическом списке в "Canadian-American Slavic Studies", [Лето 1971],
для более полного обзора). Так, кажется, обстоит дело сейчас. Но история
творчества Стругацких показывает, что такое "сосуществование" имеет весьма
четкие границы и исключает дальнейшее развитие перворазрядной
социально-философской фантастики, такой, как писали Стругацкие после 1964 года.
Успехи, достигнутые в Тбб., могут удерживаться, Внм. просто едва терпимо (со
значительным зубовным скрежетом), но общее направление берется на то, чтобы
исключить глубокие исследование Унс., Сот. и "Гадкие лебеди". Позднейшие работы
Стругацких, Опа. и М., являются, по-моему, доказательством того, что Стругацкие
на время признали эти границы и старались удерживаться в них.
6
Можно опасаться, что в таких обстоятельствах творчество Стругацких станет
объектом прагматико-политической, а не этико-эстетической критики. Признаки
этого уже имеются. Молодой благожелательный австрийский критик попытался
объяснить ситуацию, сложившуюся вокруг творчества Стругацких, американским
любителям фантастики, но позже выяснил, что часть его сведений была достойна
порицания и замены (88) и честно признал это. Другой австрийский славист,
написавший непродуманную книгу о "Социальной критике в советской утопической
литературе", о Замятине, А.Толстом, Ефремове, Синявском и произведениях
Стругацких Тбб. и Пнс., был намного более поверхностным и жадным до сенсаций.
Используя длинные цитаты и пересказы исключительно для сравнения с нормами
советской идеологии, его книга может поспособствовать только односторонней
популяризации, но никак не пониманию Стругацких (84). Более сложным, но
следующим аналогичной "партийной линии" был молодой американский славист Глэд,
проинформировавший читателей "Нового журнала" об антиутопическом характере Унс.,
Пб., Хвв. и Оо. Со свежими впечатлениями (он пробыл год в СССР, работая над
диссертацией по советской фантастике), он продемонстрировал в статье некоторое
внутренне понимание, но только наметил некоторые интересные линии размышлений,
как, например, манипулирование временем в фантастике. В основном он цитирует
критиков и сами произведения (почему именно эти, а не, скажем, Сот.?), приходя к
в чем-то бесспорному выводу, что они доходят до "отказа от утопии" (90);
кажется, что более полезным было бы увидеть в этих произведениях мучительный
конфликт утопического главного героя и антиутопического окружения. В другом
эмигрантском периодическом издании длинная работа по советской фантастике
выбирает из нее элементы сатирического изображения диктатуры и анализирует их
компоненты и аспекты (93). Такой метод, отделяющий "содержание" от собственно
литературных аспектов, и неразборчиво использующий отрывки из произведений таких
разных писателей, как Ефремов, Бахнов и Стругацкие (и
аже Лема из Польши!) чтобы получить унифицированную картину, может быть полезен
как идеологическое оружие, но он представляется мне видящим столь же мало
различий между буквальным содержанием и структурой, сколь и метод любого
сталинистского бюрократа. Но наихудшим из оскорблений за пределами СССР мне
видится работа Марка Слонима из его колонки "Европейская записная книжка",
который в трех абзацах умудрился предположить, что "Эллинский секрет" (рассказ
Ефремова, давший имя антологии, в которой была опубликована первая часть Унс.)
был произведением Стругацких, затем рассмотреть вторую часть Унс. как цельную
книгу и затем перепутать местную "Правду Бурятии" с влиятельной московской
"Правдой" (92). Таким образом, эта статья показывает, что автор полагался на
непроверенные слухи, полученные из вторых рук.
Наконец, следует отметить наиболее на данный момент систематизирующую советскую
работу по фантастике ленинградского литературоведа Бритикова (83), который уже
занимался этим вопросом в (37). К сожалению, эта профессиональная и богатая
материалом книга оказывается методологически и идеологически слабейшей, когда
имеет дело с новым феноменом, таким, как творчество Стругацких. Бритиков
неправильно понимает основной тезис Пнс. о смысле жизни, видимом в "постоянном
познании неведомого", как призыв к работе (с.294) и он повторяет обвинения
Стругацких в непристойности даже ранних персонажей и языка (с.335-7), доходя до
специального обращения против Стругацких. С другой стороны, он выдвигает
интересные и поощряющие предположения о композиционных принципах раннего "цикла"
вплоть до Вп. и С. (С.302-03, 306-13), достигает высокого мастерства в
рассмотрении Пб. и Внм. и делает все возможное, анализируя наиболее
"реалистичный" Тбб. (С.340-54). Но как только он доходит до Унс. (работа
рассматривает эволюцию фантастики вплоть до 1968 года, что служит хорошим
оправданием для отсутствия анализа Сот. и второй части Унс.), он не оправдывает
надежд: хотя и признавая мастерское описание фона, он рассматривает заглавие и
эпиграф (из японского стихотворения) в довольно произвольной манере, делая
вывод, что "предупреждающая утопия" превратилась "в такую аллегорию, что
потеряла смысл, оставив в то же время возможность для наиболее субъективных
догадок" (С.354-58). Казалось бы, что полезнее было бы найти смысл нового типа
аллегории, нежели объявлять, что он: а) не имеет смысла; б) обладает всеми
видами субъективного смысла. Без сомнения честная книга Бритикова таким образом
является показателем умеренного или компромиссного отношения к творчеству
Стругацких: определенная доминирующая склонность, позволяющая следовать и
защищать их до определенного момента (то есть не включая Унс. и Сот.) и не
далее. Этот момент недооценивался последним советским обращением к теме,
приведенным в вышеупомянутом списке (91), которое - хотя и адресовало
ь неназванным "молодым писателям" аллегорий и пародий в фантастике - явно имело
в виду Стругацких и их последователей. Было бы почти слишком уместно и
диалектично завершить мой обзор до того, что может быть названо "призывом
обратно": критической работы, подчеркивающей, что предвидения - например,
переформирование Сибири и Арктики (sic!) - важнее, чем космические темы и тому
подобное "искусство ради искусства" (не говоря уже о подозреваемых аллегориях и
пародиях). Это приводит линию подозрительно близко к ее началу - к спорам вокруг
Ефремова в 1958 году, утвердившим "право на крылатое воображение" против
сталинистской теории фантастики "ближнего прицела", то есть ограниченной
технологическими достижениями ближайшего будущего на фоне статичной социальной
ситуации. По иронии судьбы, молодой критик, в 1958 году поднявший лозунг "права
на крылатое воображение", Владимир Дмитревский, носил то же самое имя, что и
автор статьи в "Правде". И, наконец, похоже, что это первый случай с 1958 года,
когда "Правда", вершина советской прессы, вторглась в дела советской научной
фантастики.
Впрочем, в мире современной науки (где Стругацкие находят своих читателей и
пафос) и современного искусства (где они пишут), даже в промежутке между
"Правдой" и "New York Times", пословица "Roma locuta, causa finita" уже не
выглядит верной.
====
Честь имею кланяться Алла, молчаливый глюк
--- Дубль+/W32 1.1.1.2, сложный, многопрограммный, самообучающийся
* Origin: Благоприятна княжичу стойкость (2:5020/1004.61)
- RU.LUDENY (2:5010/30.47) ----------------------------------------- RU.LUDENY -
Msg : 270 из 500 Scn
From : Alla Kuznetsova 2:5020/1004.61 Втр 24 Окт 00 11:28
To : All Чтв 26 Окт 00 07:35
Subj : Старджон. Предисловие.
--------------------------------------------------------------------------------
О многоуважаемый (-ая) All!
====
Теодор Старджон
Введение
Theodore Sturgeon. Introduction //
Strugatsky A., Strugatsky B. Roadside Picnic;
Tale of the Troika. - New York: Macmillan;
London: Collier Macmillan, 1977. - P.VII-IX.
Хорошая научная фантастика - хорошая беллетристика.
Это утверждение надлежит повторять снова и снова, до тех пор, пока средний
читатель и "серьезный" критик не прекратят ассоциировать фантастику
исключительно с девушками в медных лифчиках, спасаемых от посягательств
жукоглазых монстров увешанными оружием героями в космической броне. Спектр
научной фантастики столь же широк, как и спектр любого другого жанра. Микки
Спиллейн - не Дороти Сейерс или Найо Марш. "Хопалонг Кассиди" - не "Шейн" и не
"Верная девчонка". И лучшие образцы научной фантастики хороши ровно настолько
же, насколько хороши лучшие образцы других жанров.
Случилось так, что научная фантастика - наиболее популярный жанр в данный
момент. Американская и английская научная фантастика широко читается во Франции,
Италии и Скандинавии, растет ее известность в Испании, Португалии и Латинской
Америке, новый пик популярности достигнут ею в Германии и Голландии. Новые
писатели появляются в Европе, особенно во Франции и Италии, и переводы начинают
наполнять англоязычный мир. И расцвет напечатанной фантастики отражается в росте
числа кинематографической и телевизионной продукции этого жанра.
Есть несколько причин - и много больше гипотез - этого подъема, но они не входят
в компетенцию этих заметок и могут быть оставлены дюжинам диссертаций,
написанных на эту тему, и преподавателям высшей школы и колледжей, читающим
курсы по научной фантастике (которых, на данный момент, в одних США более 1500).
Достаточно сказать, что никогда не было области литературы столь бескрайней,
столь гибкой, столь умеющей вызывать удивление и восхищение, столь свободной от
пределов пространства и времени и тем самым от деспотической фантазии, которую
мы зовем реальностью, как научная фантастика.
Но что неизвестно среднему читателю англоязычной научной фантастики, так это то,
что наиболее широко читаемый фантаст в мире - не Хайнлайн, не Брэдбери и не
Кларк, а поляк Станислав Лем; что наибольшая секция фантастики в союзе писателей
- в Венгрии; что отличную фантастику пишут в Восточной Германии, в Чехословакии
и особенно - в Советском Союзе. Некоторые из вышеперечисленных - слишком мало -
начинают просачиваться в англоязычный мир, и, как ни грустно говорить,
определенная часть их страдает от отвратительных переводов. Для некоторых
произведений опасности переводов более чем удваиваются переходом с оригинала на
другой язык перед переложением с этого языка на английский - процессом, в ходе
которого едва сохранились бы стиль и персонажи даже списка для прачечной.
Учитывая это, впрочем, проницательный читатель найдет даже в наиболее неудачном
переводе удивительную силу и изобретательность.
В первых рядах советских фантастов находятся Борис и Аркадий Стругацкие. Я
открыл для себя этих талантливых братьев романом "Трудно быть богом".
Примечательный с чисто литературной точки зрения, своей структурой,
характеризацией, заданным темпом, воспринимающимися утверждениями о человеческой
природе, он затрагивает еще почти единственное качество, наиболее жадно
разыскиваемое читателем научной фантастики. В нем присутствуют космические
полеты и изобретения будущего; в нем есть тот чудесный аспект "что, если?.."
социологического исследования; своим обильно детализированным изображением
инопланетной культуры он открывает новый взгляд на нас самих и нашу природу; в
нем даже есть волнующие рукопашные бои, столь дорогие нашему сердцу в двоюродной
сестре научной фантастики - фантастике меча и колдовства. И среди его величайших
достоинств - то, что несмотря на присутствие там, где этого требует
повествование, битв, драк, крови и смертей, всемогущий главный герой никогда
никого не убивает. Везде писатели, памятуя в наше жестокое время о свой
ответственности за влияние их произведений, должны взять это на заметку. Это
может быть сделано, и сделано хорошо, без ущерба для напряжения и загадочности.
И теперь - "Пикник на обочине": В так называемый Золотой Век американской
научной фантастики, когда поздний Джон В.Кэмпбелл, экстраординарный издатель,
собравший вокруг в считанные месяцы величайшую группу научно-фантастических
талантов, он бросал вызов своим писателям, например: "Напишите мне рассказ о
человеке, который умрет в двадцать четыре часа, если не сумеет ответить на
вопрос, откуда он знает, что он в здравом уме"; или так - одно из наиболее
провокативных предложений: "Напишите мне историю о существе, которое думает
столь же хорошо, как человек (мужчина), но непохоже на человека (мужчину)".
(Ответ "Женщина" не позволялся как слишком очевидный для объединителя).
Стругацкие постулируют, что Земля испытала краткое посещение инопланетянами,
оставившими за собой - ладно, назовем это мусором, таким, как мог бы быть
оставлен мной и вами (в один из наименее социально сознательных моментов) после
придорожного пикника. Природа этих ненужных вещей, продуктов чрезвычайно чуждой
технологии, отрицает земную логику, не говоря уже о земной аналитической науке,
и их возможности безграничны. Заверните эти возможности в слишком человеческие
цели -поиск знания ради знания, поиск новых приспособлений, новых технических
достижений, достижение новых высот в человеческом благосостоянии; борьба за
прибыль, с ее взаимодействующей соревновательностью; грабительская жажда все
более новых и страшных видов оружия, - и вы получите остов этого удивительного
короткого романа. Добавьте искусное и гибкое обращение Стругацких с верностью и
алчностью, с дружбой и любовью, с отчаянием, разочарованием и одиночеством, и вы
получите действительно превосходную историю, заканчивающуюся остро - тем, что
может быть названо молитвой. Вы не забудете ее.
"Сказка о Тройке" - на самом деле, резко отличающееся произведение, отличающееся
настолько, что оно могло бы быть написано совсем другими авторами - что является
величайшим возможным признанием авторской многосторонности. Насколько она вам
понравится - зависит от вашего отношения к сатире и памфлетам. По природе своей
она напоминает произведение Лема "Дневник, найденный в ванне", с (и здесь я
признаюсь в весьма субъективной оценке) одним важным отличием: подход и стиль
Лема, в сравнении с таковыми Стругацких, "не пропитаны", вне зависимости от
того, насколько он погружается в сюрреализм и абсурд. Кумулятивным эффектом
является кафкианский ужас. Ярость Стругацких - а это и есть ярость: отвращение к
лицемерию, к бюрократической формальщине, к выслуживанию, к извращениям логики,
истины и изначально достойных человеческих побуждений, - ярость окаймляется
смехом, обильным издевкой, кипящим духом комического. Придется дойти до сцены
чаепития в "Алисе:", чтобы отыскать еще один момент, сумасшедший на столько же,
что и заседание Тройки; и, в ретроспективе, можно понять, что имеешь дело с
глубоко серьезной работой, поскольку каждая изогнутая линия освещает прямую,
алогизм подчеркивает ясность, от которой он отошел.
Высоко оценить следует и работу Антонины В. Буис (Antonina W. Bouis),
переводчика этих коротких романов. Русского я не знаю; беллетристику - знаю; и я
должен почтить всякого, кто может столь искусно передавать эмоции, многомерность
персонажей и даже разговорные идиомы, преодолевая столь значительный барьер.
====
К чему бы это? Алла, молчаливый глюк
--- Без All жизнь не та, люблю, привет от ЛИАНТА+/W32 1.1.1.2
* Origin: Наступи на хвост тигра (2:5020/1004.61)
- RU.LUDENY (2:5010/30.47) ----------------------------------------- RU.LUDENY -
Msg : 271 из 500 Scn
From : Alla Kuznetsova 2:5020/1004.61 Втр 24 Окт 00 11:29
To : All Чтв 26 Окт 00 07:35
Subj : Старджон. Другое предисловие.
--------------------------------------------------------------------------------
i, All!
=====
Теодор Старджон
Введение
Sturgeon Th. Introduction //
Strugatsky A., Strugatsky B.
Definitely Maybe. - New York,
London, 1978. - P.VII - XI.
Вы помните эти чудесные пасхальные яйца с окошечком на одном конце, через
которое вы могли смотреть? Внутри была картинка - иногда символы праздника,
кролики, цыплята и тому подобное, но иногда - целые пейзажи, далекие холмы,
клумбы, группы людей. Сложными они были или нет, но у всех таких яиц была одна
общая черта: изображение вещей намного больших, нежели размеры самого яйца,
содержащего их.
Эта книга похожа на такое яйцо с окошком, и будь вы приверженцем старой
умозрительной литературы или совершенным мистиком, теологом или философом, вам
едва ли удастся вспомнить еще одну концепцию, даже только приближающуюся к
величественности откровения Стругацких. "Яйцо", в котором содержится
головокружительное мелькание, впрочем, обладает крошечными размерами как в
пространстве, так и во времени. Во времени: несколько часов, возможно три дня
или около того. В пространстве: высотный многоквартирный дом в современном
большом городе. Есть несколько одаренный драматургов и новеллистов, могущих
изобразить целые войны, упадок целой цивилизации в таких границах; немногие,
если вообще есть такие, справлялись с таким сложным конфликтом, как тот, что
скрывается на этих страницах. Читатель не испытывал такого удушья от удивления
при виде явного размера, явного достижения человеческого ума с тех пор как он
впервые услышал о небрежном замечании Альберта Эйнштейна, что E=MC2 может быть,
в конце концов, только местным феноменом:
Стругацкие великодушно предлагают вам альтернативы тому интеллектуальному
головокружению, которое они обрисовывают. В квартире ужасно жарко, так же, как и
снаружи, жара достаточна для того, чтобы вызвать галлюцинации. И, далее, каждый
находится под воздействием комплекса напряжений - профессиональных, домашних,
сексуальных; и к недостатку сна прибавляется доза алкоголя. Так что если вам
хочется объяснить едва упомянутое появление за ночь во дворе огромного дерева,
или странного мальчика, неожиданно оставленного с ученым, который до этого
момента не знал, что является отцом, или прекрасной девушки, появляющейся
провести ночь только затем, чтобы исчезнуть без объяснений и без следа (исключая
ненужный лифчик, оставленный там, где его обнаружит жена): если вам хочется
объяснить аномалии, описанные в повествовании, чьими-то галлюцинациями,
чувствуйте себя свободно. Но если вы так сделаете, вы сами у себя украдете
этическое противостояние гигантских размеров, в которое вы едва ли сможете
вовлечься, не рискуя всеми своими знаниями о природе мироздания и о действующих
внутри него силах.
Было замечено, что в последние годы таинственный ток, находящий в реальности
удивительное, прошел через писателей философской беллетристики - новые начинали
писать в этом стиле, в то время как старые писатели открывали для себя новые
направления. Мы находим, к примеру, альтернативные реальности, противостояние
субъективной и объективной реальности, исследования самой природы реальности.
Владимир Набоков, широко известный не своими фантастическими произведениями,
представил нам в "Аде" мир, где Германия победила в Первой мировой войне; затем
был Воннегут, решительно отказывающийся считать себя научным фантастом, и его
странная планета Трафальмагор; и блестящее произведение Спинрада "Железная
мечта", большую часть которого составляет безумный роман, написанный человеком,
умирающим от третичного сифилиса - человеком, который в шестнадцать лет
эмигрировал из Германии и зарабатывал себе на жизнь журнальными иллюстрациями,
человеком по имени Адольф Гитлер; и было еще много, много произведений, длинных
и кратких, всевозможного качества, показывающих заинтересованность в причудах
реальности. Почему это случилось со столь различными людьми, и почему это
случилось вообще - зачаровывающая проблема.
Равно зачаровывающей выглядит опасность подобной загадки для Восточной Европы.
Основным объектом интереса является там, впрочем, не альтернативная реальность,
а чуждость. (Не отчуждение; это мы оставим так называемому основному потоку!)
Например, "Мировая душа" Емцева и Парнова, в которой новая форма жизни,
созданная в лаборатории, начинает овладевать умами людей и начинает угрожать -
из-за своего взрывного роста - всем людям и всем людским творениям.
Отличительным признаком этого примечательного романа является абсолютная
разумность создания и его способов существования: опасных, конечно; враждебных,
но не только. Оно хочет не больше, чем любой из нас, муравьев или антилоп -
выживания. И, подобно нам, стремится создать себе наиболее комфортную для
выживания окружающую среду. То, что при этом может быть уничтожено человечество
в том виде, в каком мы его знаем, играет для этого существа не большую роль,
нежели судьба кузнечика для водителя бульдозера. И только признав разумность
существа и отказавшись от попыток отнестись к нему как к враждебному, люди
получают возможность контролировать и уничтожить его. Что приковывает внимание в
этом - и в "Мировой душе" - сама концепция и сказочно детализированная хватка
чуждости.
И в "Пикнике на обочине", блистательном коротком романе Стругацких о Земле,
изучающей детриты, оставленные кратким визитом - ладно, чего-то из космоса, -
мы обнаруживаем ученых и авантюристов, старающихся найти смысл (и превратить в
деньги или оружие) артефактов полностью чуждого замысла, произведенных наукой и
технологией, настолько же далеко отстоящей от земной, насколько нынешние земные
наука и технология отстоят от золотобита времен Возрождения. Что бы специалист
по изготовлению золотого листа вручную стал бы делать с рулоном
металлизированного майлара? Что будет с верховым курьером, несущимся галопом с
бутылью украденного из будущего нитроглицерина в седельной суме? Стругацкие
описывают такие внеземные предметы, отброшенные так же, как мы могли бы
отбросить пластиковые стаканчики и полупустые баночки с кремом от загара после
пикника, и позволяют человеческой изобретательности и человеческой алчности -
да, и человеческой храбрости - трудиться над ними. Но хватка чуждости, резкая
четкая нить того-что-есть-но-что-необъяснимо, - самая основа ткани повествования
Стругацких.
Булычев также в своей "Половине жизни" изображает полудюжину полностью чуждых
жизненных форм, большая их часть чужда биологически, но некоторые - по своим
способам общения и мышления. И другие восточноевропейские писатели - на ум
немедленно приходит Станислав Лем с его "Непобедимым", прекрасным
самосогласованным романом, - также выглядят затронутыми этой концентрацией не
обязательно на чужом, но на чуждости.
И когда, как в "Мировой душе" и, конечно, в этом новопереведенном произведении
Стругацких, чуждость проистекает из знакомого, земного, взятого за данность,
тогда эта чуждость наиболее пугающа и наиболее зачаровывающа. Может быть, в
каждом из нас есть капля ксенофобии; страх, глубинный и внеразумный, говорящий:
"Это другое, это опасно", и чары исходят просто из защитной настороженности:
"Оно не пошевелит усом так, чтобы я это не заметил". Тут Стругацкие делают
квантовый скачок в своей интерпретации, не какой-либо земной нормы, но принятой
ими космической. Поздний Генри Каттнер обладал потрясающей способностью ужасать,
подвергая главных героев нападению со стороны самых обычных предметов; я
вспоминаю одно из его произведений, в котором персонаж ел суп и увидел, как край
ложки стал утолщаться и сформировал губы, поцеловавшие его. Но даже Каттнер,
думаю, преклонился бы перед умами, могущими представить мироздание, наносящее
ответный удар человеческим существам по той самой причине, что они могут
мыслить. Сравните любую чуждую опасность, о которой вы когда-либо читали, с
этим.
Пожалуйста, поймите, что эта мысль - о фиксации на чуждости, опустившейся,
подобно паутине, на восточноевропейских писателей-философов, - только гипотеза,
равно как и идея изменения и апробирования реальности среди их коллег на Западе.
Но она заслуживает рассмотрения.
Из многих граней таланта Стругацких одна из наиболее ярких - их искусство
характеризации, как визуальной (например, следователь, выглядящий, со своим
окружением, как тонтон-макут, гангстер из французских фильмов, в солнечных
очках, в отутюженной одежде), так и через речевые идиомы (например, бессвязную
речь Вайнгартена и тщательно взвешенные высказывания Вечеровского) и через
виртуозные намеки на заднем плане, которые характеризуют и науки, и
военно-промышленный комплекс, и страну, и город. И на фоне всего этого
Стругацкие продолжают свою искусную борьбу с бюрократом, где бы тот ни
находился. Этот прием, конечно, к счастью, не является советским исключительным
правом; можно сравнить, например, полное черного юмора произведение Лео
Сцилларда "Голос дельфинов", в котором он критикует гибельное обыкновение
Большой Науки изымать своих наиболее ярких деятелей из лабораторий и делать их
администраторами, так что они больше не могут заниматься своей настоящей
работой.
Интересно, а может быть, эту пагубную привычку объясняет эта книга?..
=====
Таков наш примар Алла, молчаливый глюк
--- Жуткое додревнее заклинание: GoldEd+/W32 1.1.1.2
* Origin: (Hеподходящий человек) (2:5020/1004.61)
- RU.LUDENY (2:5010/30.47) ----------------------------------------- RU.LUDENY -
Msg : 272 из 500 Scn
From : Alla Kuznetsova 2:5020/1004.61 Втр 24 Окт 00 11:34
To : All Чтв 26 Окт 00 07:35
Subj : К.Рублев
--------------------------------------------------------------------------------
I'm very glad to see You, dear All!
Редакция готовила блок материалов к 70-летнему юбилею Арка-дия Натановича
Стругацкого в августе 1995 года. Увы, из-за задержки с выходом номера "Д" мы
безнадежно опоздали: Однако, лучше поздно, чем никогда. Тем более что
подобранные материалы хороши сами по себе. Убедитесь сами.
Константин РУБЛЁВ
БЛЕСК ГОЛУБОВАТОГО ПЕНСНЕ,
или КАК ПИСАЛИ КРИТИКИ
О ФАНТАСТИКЕ СТРУГАЦКИХ
c Константин Рублев, 1995
А вот нас, простых советских научных фан-
тестов, этакой лейб-гусарской атакой в пешем
строю - сабли наголо, на нижней губе изже-
ванная пахитоска, холодно и спокойно поблес-
кивает голубоватое пенсне - не удивишь. Мы
уже привыкли. Мы только...
Братья Стругацкие. Из неопубликованного.
Критика была бы ужаснейшим оружием для
каждого, если бы, к счастью, она сама не под-
лежала критике бы.
В.Г.Белинский.
Несколько слов от автора
Все обстоятельства, которые привели к возникновению этой рабо-ты весной
1987года, излагать сегодня было бы дико и неинтересно - хо-тя они довольно
курьезны. Достаточно сказать, что сама нужда, заста-вившая написать меня этот
текст - внешняя по отношению ко мне, к тексту и даже, пожалуй, к предмету работы
- отпала почти сразу же по-сле того, кок было поставлена точка.
Летом 1991 года я попытался реанимировать текст - вычистить реверансы в адрес
той "диффузной" цензуры, которая была "растворена" в сознании всех и каждого,
убрать некоторые благоглупо-сти, которыми страдал в те поры сам.
Прошло два-три месяца. Рухнул коммунистический режим в Рос-сии.
Умер Аркадий Натанович.
Началась новая эпоха.
Текст еще раз устарел. Не в выводах - в аксиомах. Его стратегия, как стратегия
всей критики "за" - основывалась на защите Стругацких от обвинений злопыхателей
в том, что они - против системы.
Сегодня можно и нужно сказать то, что было табуировано еще вчера: правы хулители
и гонители, котляры, краснобрыжие и свининни-ковы. Творчество Стругацких духом и
пафосом своим было чуждо и враждебно их системе.
Стоит ли сегодня публиковать этот текст - теорему, доказанную в постулатах
вчерашнего дня?
Но ведь эта статья - об истории критического сознания. Пусть она станет образцом
еще одного ушедшего в прошлое этапа в эволюции это-го сознания.
И последнее. Эта работа осуществилось только благодаря сотруд-ничеству с
Алексеем Керзиным, который предоставил автору кропотли-во составленные им
"Материалы к библиографии А и Б. Стругацких".
***
Следует сразу же оговорить содержание настоящей работы. Объ-ектом исследования в
ней является не творчество известных советских писателей-фантастов Аркадия и
Бориса Стругацких, а эволюция крите-риев и принципов оценки
научно-фантастических произведений в оте-чественной литературной критике конца
50-х - первой половины 80-х годов. Творческий путь братьев Стругацких счастливо
совпадает с но-вейшим периодом развития советской научно-фантастической
литера-туры, который принято отсчитывать с 1957 года, когда вышел в свет
утопический роман И.А.Ефремова "Туманность Андромеды". А в 1958 году журнал
"Техника-молодежи" опубликовал первoe научно-фантастическое произведение братьев
Стругацких.
Прошло десять лет. Авторы маленького, наивного с сегодняшней точки зрения
рассказа "Извне", стали известными писателями. И вот уже Геннадий Гор, писатель,
чей вклад в становление современной на-учной фантастики не нуждается в
преувеличении, в 1969 году ревниво сетует: "О Стругацких сейчас пишут так, как
будто кроме Стругацких никого нет. Все последние статьи о фантастике посвящены
только раз-бору творчества братьев Стругацких, словно произведения этих
инте-ресных писателей вобрали в себя все достоинства, все недостатки, ти-пичные
для нашей современной фантастики". [1] Г.Гор, безусловно, подметил
характернейшее явление в литературной критике 60-х годов. Ситуация, обозначенная
им, вряд ли случайна, хотя ее, скорее, следова-ло бы охарактеризовать так: на
фоне хронического невнимания литера-турной критики к проблемам
научно-фантастической литературы осо-бенно контрастно выглядело ее пристрастие к
произведениям А. и Б. Стругацких.
О дефиците внимания критики к научной фантастике писалось не раз. Еще в 1964
году писательница Ариадна Громова, очень много сде-лавшая для фантастики на ее
критическом поприще, одну из бед науч-но-фантастической литературы видела в том,
что "...теория жанра оста-ется неразработанной, критические статьи о фантастике,
изредка (весь-ма редко!) появляющиеся в печати, носят в лучшем случае характер
до-вольно поверхностного разбора и обычно выглядят дилетантски беспо-мощными, а
порой и грубо заушательскими. Ничего удивительного - о фантастике обычно пишут
случайные, ничего в ней не смыслящие лю-ди" [2].
Спустя пять лет положение не изменилось. Известный социолог, автор статей по
проблемам фантастики И.Бестужев-Лада писал в 1968 году: "Литературная критика
уделяет фантастике внимание в размерах намного ниже того прожиточного минимума,
который необходим лю-бому нефантастическому литературному произведению" [3].
Увы, то же положение сохраняется и по сей день. Тем более тре-бует объяснения
тот факт, что на протяжении многих лет под прицелом критики - и
доброжелательной, и пристрастной - из всего моря научной фантастики в первую
очередь оказывались братья Стругацкие. Почему?
Априорно выскажу мысль: творческая эволюция этих писателей представляет собой
передовую линию эволюции научно-фантастической отечественной литературы на
протяжении последних трех десятилетий. В ней можно выделить три стадии, три
основных эта-па развития: во-первых, содержательную разработку все новых и новых
фантастических образов и научных, или имитирующих науку, идей, служащих их
рациональной мотивировкой; когда же художественный мир научно-фантастической
литературы в результате активной образо-творческой работы множества писателей
насыщается предметами своей материальной среды, наступает время решения
общелитературных про-блем в искусственно созданной воображаемой среде: такова
вторая ста-дия эволюции научной фантастики. И, наконец, образы
научно-фантастического происхождения окончательно переходят в разряд
ху-дожественных средств, начинают функционировать по тем же законам, которые
разработала для фантастики фольклорно-мифологических и
ре-лигиозно-апокрифических корней еще литература XIX века: фантасти-ческие
образы принимают двойную - рациональную и ирреальную - мо-тивировку; становятся
"психологической фикцией" - порождением бо-лезненного, усталого или
одурманенного сознания персонажа, картина-ми сна; а то и вовсе превращаются в
"мнимую фантастику" - рацио-нально разоблачаются.
Ранние рассказы Стругацких, их повесть "Страна багровых туч" и, во многом,
"Полдень, XXII век (Возвращение)" - это дань первой ста-дии. Основной корпус
произведений Стругацких - от "Попытки к бегст-ву" (1962) до "Волны гасят ветер"
(1965) - яркие образцы второй стадии в развитии научной фантастики. И, наконец,
в повести "За миллиард лет до конца света" (1976) и особенно в "Хромой судьбе"
(1986) писатели, фактически, выходят за рамки научно-фантастического творчества,
полностью смыкаются с "главным потоком" литературы, вливаются в ту ее традицию,
которую принято возводить к творчеству Гоголя и Булга-кова. Поэтому критика
советской научной фантастики - это во многом критика братьев Стругацких; столь
же справедливо и противоположное утверждение: критика Стругацких - это критика
современной советской фантастики в ее самых типичных проявлениях.
"Стругацкие начали как полемисты" [4], - пишет известный ис-следователь
советской научной фантастики А.Ф.Бритиков. Это свойство характерно для всей
творческой судьбы писателей: все их произведения необходимо рассматривать в
контексте современной им художественной и критической полемики. Полемическая
заостренность, склонность к крайним средствам в преодолении эстетических
предрассудков делала писателей чрезвычайно уязвимыми для критики. В своем
стремитель-ном развитии братья Стругацкие словно бы ускользнули от
установив-шихся мерок, от критериев оценки, едва успевавших стать - вследствие
стремительности развития советской фантастики, особенно в 60-е годы, -
привычными. Происходило то, что А.Горловский, размышляя о судь-бах всей нашей
литературной критики, назвал "неузнаванием нового". "Увы, - пишет он, - в
"неузнавании" тоже была определенная традиция. В 1942 году один из первых
рецензентов "Василия Теркина" В.Ермилов писал о разрыве, как он выразился, между
героическим началом поэмы и "жанрово-низким", "шутейным" происхождением героя.
Так было и позднее. Герой уже жил и действовал, а критики, словно ослепленные
инерцией восприятия, не замечали его, требуя "старых одежек", поно-шенных, но
зато привычных. Обстоятельство, заметим, лишний раз подтверждающее простую
истину: критика в состоянии осмыслить лишь то, что уже открыто художниками".[5]
"Неузнавание" критикой нового в художественной практике А. и Б. Стругацких
приводило нередко к тому, что многие особенности их творчества, расценивавшиеся
в свое время как недостатки и навлекшие на себя критическое негодование,
оказывались элементами роста, ус-ваивавшимися со временем - в очищенном от
полемической остроты виде - всей советской научной фантастикой, вплоть до
эпигонских ее форм. Однако, едва только критика - под давлением поступательного
движения всей массы научно-фантастической литературы - оказывалась готовой
принять то, что вчера вызывало ее неприятие, тут же в очеред-ном произведении
Стругацких обозначались новые, непривычные эсте-тические качества - и все
начиналось сначала. Несмотря на то, что су-ществует очень мощная линия
критических работ, в которых произве-дения Стругацких оцениваются объективно и
получают должные оцен-ки, сложность судьбы их творчества в литературной критике
усугубля-ется, по крайней мере, двумя причинами. Немудрено, что даже
добро-желательно настроенные критики, непредвзятые исследователи научной
фантастики были не всегда гарантированы от оценок и суждений, позд-нее
оказавшихся неточными, в годы, когда фантастика за какое-то деся-тилетие
проделала путь от беллетризованной популяризации техники до достойной - в лучших
своих образцах - области художественной литера-туры. Достаточно привести в
пример оценку Е.Брандисом нравственно-го конфликта повести "Далекая Радуга"
(1963) как "недостаточно убе-дительного" [6], в которой он смыкается с попытками
Ю.Котляра прямо исказить идейно-художественный смысл этого произведения [7].
Отсут-ствие временной дистанции не позволило даже чуткому критику, каким всегда
был Е.Брандис, увидеть то, что стало очевидным при дальней-шем развитии
научно-фантастической литературы. "Надуманная" внешне ситуация "Далекой Радуги",
заставляющая героев решать, спа-сать ли перед лицом планетарной катастрофы на
единственном звездо-лете открытия ученых Радуги, сулящие человечеству
"необозримую власть над миром", или спасать детей, была однозначно реше
а в поль-зу детей. Тем самым научная фантастика в лице братьев Стругацких
решительно утвердила для себя ту же систему нравственных ценностей, что
господствует в "большой литературе" и в которой все блага мира, в том числе и
наука, знание, ученые умы, оказываются - обратимся к из-вестным словам
Ф.М.Достоевского - не стоящими слезинки хотя бы только одного замученного
ребенка... Так, полемически обнаженно, бра-тья Стругацкие демонстрировали
принятие художественным миром на-учной фантастики гуманитарной системы
нравственных ценностей.
Вторая причина, которая делает чрезвычайно сложной картину отражения творчества
братьев Стругацких в критике, заключается в том, что нередко даже действительные
просчеты и прегрешения против художественного вкуса, которые, будучи охваченными
духом художест-венного экспериментаторства, допускали писатели в полемическом
за-пале, получали критическую оценку, на первый взгляд вполне справед-ливую, -
но за которой скрывались совершенно замшелые принципы, точнее сказать -
предрассудки.
Эта работа отнюдь не преследует цель создать апологию писате-лей Стругацких. Тем
не менее я буду всячески стремиться, соглашаясь с иными критическими претензиями
к фантастам, обнажать те критерии, на основе которых они предъявлялись.
Hастоящая работа не ставит задачей анализ нравственных пози-ций тех или иных
критиков - несмотря на то, что в литературной крити-ке как нигде ярко
проявляется закон единства этического и эстетическо-го. Нравственной ущербности
критики, как правило, сопутствуют по-крытые плесенью эстетические принципы.
Однако этот аспект рассмат-риваемой в статье сферы духовной жизни - область, где
истина покорна скорее не перу, а шпаге.
Что делать, если в руках было только перо и билет Государствен-ной библиотеки
имени В.И.Ленина!
* * *
Обозначив, таким образом, теоретико-методологический стержень
работы - проблему соответствия эволюции художественного явле-ния и эволюции
критериев оценки этого явления в литературной крити-ке, перейдем к
непосредственному историческому обозрению критиче-ских мнений о творчестве
братьев Стругацких.
Hа фоне того утлого состояния, в которое пришла отечественная фантастика 40-х -
первой половины 50-х годов под влиянием преслову-той "теории ближнего прицела",
любое достаточно добротное произве-дение воспринималось как успех и достижение
жанра, возвращавшегося к жизни в конце 50-х годов. Этим, во многом, объясняется
тот факт, что первая повесть Стругацких "Страна Багровых туч" (1959) была
благо-склонно принята критикой, которая сразу же заметила имена молодых
фантастов и заговорила о них как об интересных и подающих надежды авторах.
Один из первых рецензентов утверждал, что "...трудно пришлось молодым авторам А.
и Б. Стругацким, решившим написать еще одну повесть о Венере" [8], так много-де
уже на эту тему написано. В доказа-тельство критик перечислял довольно длинный
список имен фантастов - предшественников Стругацких по венерианской теме.
Трудности были весьма преувеличены рецензентом: на фоне названных им "Аргонавтов
Вселенной" В.Владко, "невысокий интеллектуальный уровень" [9] кото-рых
подчеркивает А.Бритиков, повести Л.Оношко "Hа оранжевой пла-нете", которую тот
же исследователь советской научной фантастики может сравнить только что с
"макулатурной псевдофантастикой 20-х годов", не менее слабой "Утренней звезды"
К.Волкова и других подоб-ного рода произведений о путешествии на Венеру,
достаточно было са-мой малой толики художественного вкуса, творческого
воображения, научно-технической .грамотности и грамотности в прямом значении
этого слова, чтобы написать заметную для конца 50-х годов научно-фантастическую
повесть. Нам важно сейчас обратить внимание на то, что "точкой отсчета" для
оценок ранних произведений Стругацких был уровень художественного "совершенства"
весьма примитивной фанта-стики конца 30-х - начала 50-х годов, поэтому оценки
были в массе сво-ей очень высокими. Однако пройдут считанные годы, и ситуация
изме-нится: художественный уровень произведений братьев Стругацких не-измеримо
возрастет, а количество уничижительных оценок резко увели-чится, Выскажем
парадоксальное, на первый взгляд, утверждение: объ-ективная ценность
отрицательных суждений относительно творчества писателей окажется намного выше,
чем цена тех похвал, которые разда-вались в их адрес в начале их творческого
пути. Сам факт пристрастно-сти суждений критики - не исключающий неверных
критериев оценки - не что иное, как невольное признание применимости к их
творчеству бескомпромиссной общелитературной "парадигмы критериев", не знающей
снисхождения к мастерству писателей из-за пресловутой "специфики жанра".
Проблему "точки отсчета" в научно-фантастической кр
тике позднее, в 1973 году, со всей остротой сформу-лирует Ю.Смелков - причем
именно и неслучайно в связи с творчеством Стругацких. Рецензируя книгу А.Урбана
"Фантастика и наш мир" [10], Ю.Смелков отметил некоторый парадокс "Юпитера и
быка": то, что дозволено большинству фантастов, критика не прощает братьям
Стру-гацким. Ю.Смелков спрашивает, почему, строго оценивая изъяны их творчества,
А.Урбан "отказывается принимать во внимание "смягчающие обстоятельства" -
проблемность и философичность прозы, хотя для Г.Гора такое "оправдание" кажется
ему достаточным?" [11]. Далее рецензент так отвечает на свой вопрос: "Причина
такой непосле-довательности, на мой взгляд, в неопределенности исходных
критериев: когда предметом разговора становятся хорошие фантастические книги,
приближающиеся по своему уровню к хорошей "обычной" литературе, критик
(невольно?) пользуется общелитературными методами анализа" [12]. (Отметим,
однако, что "общелитературный" характер "методов анализа" не служит гарантией
ошибочности такового).
В полемике Ю.Смелкова с А.Урбаном важно подчеркнуть не рас-хождение в конкретных
оценках достоинств произведений Стругацких (поклонники и приверженцы их
творчества и оценку Ю.Смелкова могут счесть явно заниженной), а следующие факты.
Во-первых, именно в связи с творчеством Стругацких остро встал вопрос о
методологии кри-тики научной фантастики. Во-вторых, именно творчество братьев
Стру-гацких продемонстрировало несостоятельность, некорректность особой,
изолированной от общехудожественной, системы оценки научно-фантастической
литературы. Ее существование, всячески оправдывае-мое "спецификой жанра",
приводило к тому, что преувеличивались дос-тоинства вполне посредственных
произведений явно прав на это не имеющих из-за своей откровенной
антихудожественности. Эта пробле-ма по сей день не утратила своей остроты, ибо и
сегодня под пером по-добострастного критика творец водянистой псевдофантастики
может оказаться "мастером акварельной прозы", а "классиком жанра" может быть
коронован автор множества пухлых романов, регулярно перепи-сываемых в
соответствии с "требованиями времени" и не менее регу-лярно переиздаваемых.
Однако, справедливости ради надо сказать, что и братья Стругац-кие попали под
самые первые призывы дальновидящих критиков су-дить о научно-фантастических
произведениях "Без скидок на жанр" - именно так называлась статья Л.Лагина,
опубликованная в 1961 году. Но само содержание лозунга не делать скидок на
"специфику" научной фантастики было весьма расплывчатым, и Л.Лагин ограничился
упре-ками в злоупотреблении фантастами наукообразной лексикой и фразео-логией.
Автор статьи находит подобное нагромождение в рассказе "Испытание СКИБР" братьев
Стругацких, людей, как утверждает кри-тик, "далеко литературно не бесталанных"
[13]. С возмущением Л.Лагин продолжает: "А ведь такой, зачастую к тому же
высосанной из пальца, псевдонаучной тарабарщиной многие авторы вгоняют в пот
старательного и любознательного читателя, который пытается во всем этом
разобраться". Hе правда ли, не совсем понятно, с каких позиций возмущается
"тарабарщиной", имитирующей язык науки, Л.Лагин - то ли это гнев гуманитария,
протестующего против засилья чуждых худо-жественной литературе
лексико-стилистических элементов, то ли он требует большей "научности" от
фантастов, чтобы "старательному и любознательному читателю" можно было во всем
разобраться - как можно разобраться в трудном, но хорошем учебнике, скажем...
физики.
К чести Стругацких-художников, они очень быстро преодолели "технократический"
подход к научной фантастике и уже через шесть лет после рассказа "Испытание
СКИБР", через четыре года после выступле-ния Л.Лагина, в пародийном путешествии
героя повести "Понедельник начинается в субботу" в мир научно-фантастического
будущего само-забвенно веселились и над "старательным и любознательным
читате-лем", пытающимся всерьез разобраться в научно-технической тарабар-щине
фантастов, и над сбой, отдавшими некогда неизбежную дань бук-вально понятой
"научности" научно-фантастического жанра.
Статья Л.Лагина открывает одну из первых проблем научно-фантастической
литературы в критике 60-х годов, по природе своей эс-тетическую. Это проблема
художественной оправданности, целесооб-разности использования тех или иных
лексико-стилистических средств в научно-фантастическом произведении, особенно в
произведении о бу-дущем. Касаясь, на первый взгляд, только языка
научно-фантастической литературы, эта проблема скрывала за собой эстетический
спор огром-ной важности - полемику вокруг художественной концепции будущего в
советской фантастике. Позднее, в конце 60-х, этот спор выльется в жес-токое
столкновение по поводу дозволенных советской фантастике спо-собов выражения
социально-эстетического идеала.
======
В таком вот аксепте Алла, молчаливый глюк
--- Дубль+/W32 1.1.1.2, сложный, многопрограммный, самообучающийся
* Origin: Молния приходит... о, о! (А пройдет - и) смеемся ха (2:5020/1004.61)
- RU.LUDENY (2:5010/30.47) ----------------------------------------- RU.LUDENY -
Msg : 273 из 500 Scn
From : Alla Kuznetsova 2:5020/1004.61 Втр 24 Окт 00 11:35
To : All Чтв 26 Окт 00 07:35
Subj : К.Рублев. Продолжение.
--------------------------------------------------------------------------------
Пpивeт, All!
====
На редкость массированное внимание критики к языку произве-дений братьев
Стругацких обозначило в 1961 году истоки явления, ко-торое и стало одной из
важнейших причин, побудившей меня написать эту статью. В 1965 году В.Ревич
первым попытался осудить подобную "методологию": "...Берутся (в таких случаях
говорят: "вырываются") две-три цитаты, пусть и вправду неудачные, на этом
основании объяв-ляется безнадежным все произведение... Авторы статей не
утруждают себя доказательствами того, что данные цитаты, сцены, фразы типичны
для всего творчества критикуемых писателей... подобная "методика" особенно
заметна в отношении критиков к творчеству братьев Стругац-ких... "Ножницы" между
недоброжелательностью критики и отношени-ем читателей здесь очень велики" [14].
В 1960 году вышла вторая повесть Стругацких - "Путь на Амаль-тею".
Когда ее прочитал Ю.Горбунов, он решил, что "люди будущего - | это далеко не
передовые люди, недостатки которых ни время, ни обра-зование не исправили" [15].
Критик поспешил громогласно заявить об этом со страниц журнала "Звезда".
Ю.Голодовский во всеуслышание благодарил со страниц журнала "В мире книг":
"Спасибо братьям Стру-гацким за то, что "ясную" картину будущего нам явили. А то
ведь иной чудак живет и не ценит нынешней благодати, в будущее рвется. Сейчас
хоть милиционеры есть. А если в будущем начнут хватать за шею, гнуть в дугу,
всякими словами обзывать, кому пожалуешься?" [16] А.Щелоков признавался в
"Литературной газете": "Я не раз пытался представить себе Человека будущего. В
воображении возникали образы высококуль-турных людей - влюбленных в науку и
одновременно любящих и знаю-щих искусство. Счастливый случай помог мне
избавиться от заблужде-ний. Я прочитал книгу А. и Б. Стругацких "Путь на
Амальтею" и теперь доподлинно знаю, какой он - герой грядущих веков... В кармане
у чело-века XXI века технический справочник и словарь питекантропа" [17].
А.Рябченко уже без всякого сарказма выносил обвинение со страниц альманаха
"Кубань": "...Авторам изменило чувство здравого смысла, понимание диалектики
общественного развития, поскольку они допус-кают, что люди XXII века могут вести
себя, как подгулявшие матросы парусного флота" [18].
Очень трудно распутать то переплетение праведного негодования и глубокой
неправоты, которое представляют собой удивительно едино-душные выступления
критики по поводу... скажем так, некоторых осо-бенностей словоупотребления у
героев повести "Путь на Амальтею". С редкостным единодушием все перечисленные
критики цитировали один и тот же фрагмент из повести: "Не ори на нее, козел! -
гаркнул атмо-сферный физик Потапов" [19]. Кроме того, приводились, как
совершен-но невозможные в устах человека XXI века, глаголы "лопать", "сиганули",
фразеологический оборот "ерунду порет", слово "морда" в значении "лицо".
"Изверги", "бездельники", "трепачи" и "мальки" тоже тщательно выписывались
критиками как словарный состав того "словаря питекантропа", которым, по
утверждению А.Щелокова, поль-зуются люди будущего у братьев Стругацких.
Кроме того, Ю.Голодовскому не нравилось, что люди будущего "внешне
малопривлекательны", так как в повести "Путь на Амальтею" "за столом вычислителя
сидел штурман... (космического корабля! - К.Р.), подперев пухлым кулачком
двойной (! - К.Р.) подбородок". А.Щелокова, кроме того, приводит в ужас то, что
люди будущего у Стругацких "смачно чертыхаются", причем всех превзошел курсант
Высшей школы Космогации Гургенидзе, который - страшно подумать! - чертыхнулся
два раза подряд. Но при этом - подумать и вовсе страшно! - "и о боге космонавты
не забывают, "слава богу", - говорит штурман (! - К.Р.) звездолета" [20].
Недобрая ирония, которая сквозит во всех процитированных от-зывах на "Путь...",
вызывает соблазн и полемизировать с их авторами в таком же ироническом ключе.
Если бы мы ставили перед собою цель разоблачить несостоятельность рецензий на
вторую повесть Стругацких, такого спора было бы достаточно. Но в том то и дело,
что правота и не-правота каждого конкретного критика и даже всех их вместе -
дела дав-но минувших дней, и заниматься опровержением сказанного четверть века
назад было бы наивно. Важно другое: речь идет о моменте, когда Стругацкие
впервые попытались обозначить свой собственный путь в научно-фантастической
литературе и вступить в художественный спор с господствовавшими в общественном
сознании начала 60-х годов взгля-дами на предназначение научной фантастики.
Подающие надежды уче-ники начали путь - пока только начали - к поискам своего
слова в науч-но-фантастическом творчестве.
В представлениях о том, что такое есть и чем должна быть науч-ная фантастика, в
начале 60-х годов все еще сильны были "генетические болезни" 30-х годов,
согласно которым фантастика называется научной - значит, она должна строго
держаться науки, воспитывать научное мышление и любовь к технике, в
беллетристической форме популяризи-ровать новые перспективные гипотезы. Не
случайно рецензия Ю.Леплинского на рассказ братьев Стругацких "Благоустроенная
пла-нета" воинствующе называлась "Против антинаучной фантастики". Ее автор, не
подозревая о правах художественного вымысла, требовал от фантастов "машин и
приборов", без которых, как каждому, по мнению критика, известно, невозможна
наука и прогресс. Стругацкие же осме-лились изолировать планету, "где мыслящие
существа замечательно преобразовали, благоустроили свою страну, достигнув этого
без машин и орудий труда" [21]. Можно было бы принять условия, диктуемые
Ю.Леплинским и возразить ему: не слишком ли догматически трактует он якобы
игнорируемые Стругацкими "основные марксистские положе-ния, что лишь процесс
труда, применение орудий производства, их из-готовление и совершенствование -
единственный путь к выделению че-ловека из мира животных" [22], и что, видимо,
орудиями производства в научно-гипотетическом вполне может быть нечто иное в
сравнении с каменным рубилом и эволюционировавшими из него столь милыми сердцу
рецензента "машинами и приборами". Но ограничимся указани-ем на откровенно
внеэстетический характер критериев, которыми руко-водствуется рецензент в оценке
одного из двух первых истинно поэтич-ных произведений братьев Стругацких.
Фантастическая гипотеза "биотехнологии" позволяет поставить нравственные
проблемы контак-та, взаимопонимания между мыслящими существами, и - шире -
про-блему отношения человека с природой. Именно в этом истинное содер-жание
"Благоустроенной планеты", добрый мир которой создавался пи-сателями скорее по
законам сказки, чем по законам естественных наук. Но категория поэтического
вымысла неведома критику - и Леплинский спешит произне
ти обличения в адрес Стругацких: "Их фантастика по-рой так далека от науки, что
начинает походить на зарубежные ок-культные романы с их мистикой и чудесами"
[23].
Таким образом, еще действовали в оценке научно-фантастических произведений
критерии "доефремовской" поры, а Стругацкие уже стали ускользать от критериев,
которые сформировались под непосредствен-ным влиянием романа "Туманность
Андромеды". Еще "велся огонь" с позиций тех, кто считал, что удел научной
фантастики - популяризация и иллюстрация научно достоверных фактов и положений,
а Стругацкие уже вошли в конфликт со стадиально следующим представлением о ро-ли
и назначении научно-фантастических произведений.
Под воздействием социальных установок XX-XXII съездов КПСС возникло новое
представление о целях, задачах и главной функции на-учно-фантастического
творчества. В его формировании и внедрении в общественное сознание особую роль
сыграл феноменальный успех "Туманности Андромеды" - ефремовская утопия вызвала
огромный об-щественный резонанс. Естественно, что на волне социальной эйфории,
характерной для атмосферы первых "оттепельных" лет, задача образно-го воплощения
коммунистического идеала была декретирована как функция первейшей для
научно-фантастической литературы важности. Сам этот шаг был огромным шагом
вперед по сравнению с популяриза-торской функцией, которая все еще - по инерции
- продолжала оказы-вать влияние на критическое сознание. Он означал решительный
пово-рот современной фантастики к социальной проблематике - хотя бы в форме
художественной утопии. Но! Очень скоро важнейшая для начала 60-х годов функция
стала расцениваться как единственная. Наиболее откровенно такой взгляд на
научно-фантастическое творчество был вы-ражен Л.Коганом в статье "Обедненный
жанр" [24]. Изображение ком-мунистического будущего, понимаемое этим ученым и
педагогом как иллюстрация к положениям общественных наук - вот, по мнению автора
статьи, единственный удел фантастики, и можно резко одернуть совет-ских
писателей за попытки приступить к решению каких бы то ни было художественных
задач.
В подходе к созданию образа коммунистического общества братья Стругацкие
вступили в творческую полемику с художественными прин-ципами, утвердившимися в
массовом и критическом сознании под влиянием "Туманности Андромеды" (надо
сказать, что всего лишь не-сколькими годами ранее и эти принципы с трудом
пробивали себе доро-гу в жизнь сквозь закоснелые представления: см. об этом в
указанной монографии А.Ф.Бритикова).
И.А. Ефремов так сформулировал свое творческое кредо: "Когда я пишу своих
героев, я убежден, что эти люди - продукт совершенно дру-гого общества. Их горе
- не наше горе, их радости - не наши радости. Надо... не переносить искусственно
человека нынешнего в то далекое время" [25]. Не будем спорить, оправдаются ли в
будущем прогностиче-ские концепции писателя, но как их следствие возникла
ефремовская художественная концепция человека, согласно которой "каждый тип в
"Туманности Андромеды" - проекция в будущее какого-то национально-го качества,
общечеловеческой склонности или идеи" [26]. Результатом того, что человеческий
образ создавался как персонификация умозри-тельной идеи, а не как отражение
реальности, была заведомая прямоли-нейность, статичность, заданность героев
ефремовских произведений: образу-характеру в них практически не было места.
Проблема характера в научной фантастике - достаточно сложная самостоятельная
критическая и теоретико-литературная проблема, кото-рая дискутируется не один
десяток лет [27]. Но в высшей степени при-мечательно, что даже те исследователи,
которые считают характер фа-культативным свойством персонажа
научно-фантастического произве-дения, невольно употребляют именно этот термин по
отношению к ге-роям Стругацких зрелого периода их творчества. Так, Е.М.Hеёлов
пи-шет, что повесть "Пикник на обочине" "посвящена жизненному пути (в
литературном смысле этого слова) Рэдрика Шухарта, становлению его характера"
(выделено мной - К.Р.) [28]. Безусловно, многие образы, созданные Стругацкими, -
это примеры полнокровных характеров: ге-роических, как Антон-Румата в "Трудно
быть богом", конформистских, как Аполлон из "Второго нашествия марсиан",
мятущихся, как Абалкин, и трагедийных, как Экселенц-Сикорски из повести "Жук в
муравейни-ке".
Однако до этих, обладающих разной степенью художественного совершенства, но
вполне полнокровных, живых образов Стругацким надо было проделать еще долгий
путь обретения мастерства в сложней-шем деле созданий характера в вымышленном,
фантастическом мире. Но ступили на этот путь писатели уже в самом начале
творческого раз-вития, когда стали осуществлять свою эстетическую программу,
поле-мически противоположную процитированному нами выше творческому кредо
И.А.Ефремова. "Мы населили этот воображаемый мир людьми, - писали Стругацкие во
втором издании повести "Возвращение" о едином художественном стиле своих
произведений, - которых мы знаем и лю-бим; таких людей еще не так много, как
хотелось бы, но они есть, и с каждым годом их становится все больше и больше. В
нашем вообра-жаемом мире их абсолютное большинство..." [29]. Видимо,
справедли-вы упреки А.Бритикова к ранним Стругацким, что у них "характеры
со-ставляются из наудачу выхваченных противоположностей" [30], что "умные,
интеллигентные люди у них чересчур уж склонны к несмеш-ным (иногда пошловатым)
остротам" [31]. В этом же ряду - та намерен-но сниженная лексика, которой
писатели наделяют своих персонажей. За ней - целая эстетическая программа,
которая в первых повестях Стругацких не привела к большим художественным
открытиям, но про-ложила путь к будущим художественным достижениям писателей, к
созданию ненадуманных, полнокровных и достоверных характеров в фантастической
реальности их художественного мира.
Вот такого рода эстетическая проблема стоит за многочисленными возмущениями
критиков, которые не могли смириться со словом "козел" в устах человека XXII
века. Заметив художественное противоречие, критики, ожидавшие привычной
безукоризненности научно-фантастических героев, повели себя отнюдь не идеально:
удивляет на редкость единая для всех рецензий и критических реплик интонация
не-доброго улюлюканья, позволяющая подозревать, что жажда идеального герой в
произведениях о будущем лицемерно прикрывает совсем другие мотивы, которыми
руководствовались пристрастные критики.
Пример истинно эстетической полемики, полной достоинства и уважения к
оппонентам, дает критическое наследие самого И.А.Ефремова. Он не мог понять
эстетических установок братьев Стру-гацких, ему был глубоко чужд лексический
"экстремизм" молодых пи-сателей. Но именно Иван Антонович Ефремов со всей
страстностью встал на защиту творчества Стругацких, в первую очередь обнажая
ме-тодологическую прочность суждений об их произведениях. О статье "Миллиарды
граней будущего" нам еще придется вспомнить, пока же отметим важнейшее замечание
основоположника советской фантастики современного периода: "Я не раз спорил с
ними (братьями Стругацкими - К.Р.) по поводу неудачных образов или речевых
характеристик изо-бражаемых ими людей будущего. Hо это - предмет серьезного
критиче-ского разбора художественного мастерства писателей" [32]. То, что за
лексическими крайностями в начале творческой дороги братьев Стру-гацких
скрывались истоки их художественного мастерства, доказывают позднейшие оценки
экспериментов писателей в области языка художе-ственных персонажей. Стоило
Стругацким научиться придавать худо-жественную оправданность самым рискованным
опытам такого рода - как эти опыты стали мощнейшим выразительным средством. Так,
А.Бритиков, вслед за критикой 60-х годов отрицательно оценивший по-весть "Улитка
на склоне", вынужден-таки признать: "Искусная имита-ция косноязычного
просторечия лесников дополняет стилистическое и психологическое совершенство
"Улитки" [33]. Пройдет еще несколько лет, и Е.Брандис с В.Дмитриевским, высоко
расценивая повесть "Пикник на обочине", отметят, что "в распоряжении Стругацких
- раз-нообразные стилевые приемы и неограниченные языковые ресурсы, по-множенные
к тому же на богатую выдумку" [34] (выделено мной - К.Р.).
Характерно, что уже начиная с повести "Попытка к бегству" (1962) творчество
Стругацких перестает давать материал для критиче-ских претензий к языку
персонажей. Единичные и запоздалые попытки найти подобного рода криминал в
зрелом творчестве писателей строи-лись, как правило, на прямой фальсификации
текста. Так, В.Hемцов по-пытался обвинить Стругацких в использовании в повести
"Трудно быть богом" (1964) тарабарского жаргона, якобы тлетворно влияющего на
молодого читателя [35]. Ему пришлось скрыть от читателей статьи - но от
читателей повести этого не скроешь, - что тарабарщина, о которой идет речь,
вложена в уста дона Рэбы и Ваги Колеса, самых отвратитель-ных персонажей, служит
средством их художественной характеристики и выражением идеи о неизбежности
смыкания преступной власти с вла-стью преступного мира. И, наконец, на
фальсификации текста строится последняя в ряду критических статей, специально
посвященных про-блемам языка стиля писателей. Ее автор скрылся за псевдонимом
H.М.
Прячась за маской лингвистической объективности, H.М. пытает-ся инкриминировать
Стругацким то, что в те времена было принято на-зывать чуждым идеологическим
содержанием. Стругацкие пишут о со-циальной демагогии, прячущейся за речевыми
штампами в устах бюро-крата. Так, они резко иронизируют над употреблением слова
"простой" в сочетании со словом "человек" и намеренно вкладывают это
пристра-стие в уста сатирического персонажа профессора Выбегалло из повести
"Понедельник начинается в субботу", H.М. же возмущен (...ена?): Как же, "за этим
сочетанием стоит определенное содержание, а у читателя совершенно отчетливо
возникает представление, что данное сочетание - только демагогия, и больше
ничего, и что пользовались им люди, по-добные Выбегалле..." [36]. H.М.
старательно ищет "обороты, заведомо чуждые литературному языку", но находит их,
увы, в речи только отри-цательных персонажей, что, впрочем, не мешает ему (ей?)
делать далеко идущие выводы... Разве что троечник провинциального филфака путает
"литературный язык" и "язык художественной литературы" и не знает, что в
последнем возможны элементы любых стилевых пластов, если только они оправданы
той выразительно-изобразительной целью, кото-рую преследуют...
Обзор критических высказываний по поводу лексико-стилистических особенностей
произведений Стругацких хочется закон-чить примером - к сожалению, практически
единственным, - по-настоящему конструктивной, аналитической оценки увлечения
просто-речно-сленговыми элементами в раннем творчестве Стругацких. В.Травинский
замечал: "О жаргонных "прегрешениях" Стругацких пи-салось не раз. Hе из
литературного снобизма вытекают возражения про-тив жаргона в фантастических
утопиях. Жаргон - времянка: он меняется с каждым десятилетием. Языковая
"привязка" ко времени становится слишком узкой" [37]. Можно вернуться к спорам и
возразить, что имен-но отчетливая привязка ко времени - к 60-м годам со всеми их
харак-терными приметами - входила в полемически заостренные намерения братьев
Стругацких, но в статье В.Травинского есть то, чего так не хва-тало суждениям
большинства критиков: аргумент.
Повести "Попытка к бегству", "Далекая Радуга" и "Трудно быть богом" определили
новый поворот в творчестве писателей: от научно-технической фантастики и
разработки картин будущего в повестях "Путь на Амальтею", "Страна Багровых туч",
"Стажеры" и "Возвращение" они решительно обратились к общелитературной
про-блематике, в первую очередь к проблеме морального выбора, которая будет
пронизывать все без исключения их произведения. Каждое после-дующее произведение
будет расширять и варьировать художественный мир, основные "параметры" которого
заложены в повести "Возвращение", рисующей мир коммунистического будущего (надо
от-метить, что особняком в этом смысле стоят повести "Улитка на склоне" [38],
"Второе нашествие марсиан", "Пикник на обочине", "Отель "У по-гибшего
альпиниста" и "За миллиард лет до конца света", а также сати-рические сказки
"Понедельник начинается в субботу" и "Сказка о Трой-ке" [39]). Формирование
единого художественного мира, где происхо-дит действие целого цикла повестей и
романов братьев Стругацких (анализ легко обнаруживает романную структуру в
наиболее значитель-ных произведениях писателей, хотя они упорно именуют их
повестями), вызывало необходимость решения проблемы чрезвычайной художест-венной
сложности. Сама формулировка этой задачи звучит как некий оксюморон: поиск
противоречий в идеальном обществе. Решая ее, Стру-гацкие пошли по пути
"интеграции предупреждающей и утверждающей утопии" [40], намеченному Ефремовым,
в поисках ненадуманных, жиз-ненных конфликтов в художественном мире идеального
будущего.
Совсем недавно я подчеркивал задиристый полемизм молодых Стругацких относительно
ефремовских принципов создания образов че-ловека будущего. Однако эта полемика
носила конструктивно-творческий характер. Позволив избегнуть в перспективе
творчества ста-тичности и однозначности, на которые были обречены герои
Ефремова, этот спор только подтвердил наличие неразрывных связей между
твор-чеством крупнейших советских фантастов. И если эстетические прин-ципы,
скрывавшиеся за языковыми крайностями персонажей ранних Стругацких,
демонстрируют пример связи-отрицания, связи-полемики, то вся дальнейшая эволюция
творчества братьев Стругацких - это сле-дование по пути, завещанному именно
И.А.Ефремовым - автором "Часа Быка". А.Бритиков писал: "Пафос ефремовской
фантастики... двуедин: писатель вселяет надежду, не тая опасности, и
предупреждает, взывая к надежде:" [41].
Однако путь этот вызвал новые и очень серьезные претензии со стороны критики. Их
можно условно разделить на две группы. Первая - результат последовательного
приложения внеэстетических критериев к художественному вымыслу литературного
произведения. Вторая рожде-на чрезвычайно актуальной для советской литературы
проблемой доз-воленных ей способов выражения эстетического идеала. Очень часто
эти два фактора, обуславливающие особую суровость критики второй половины 60-х
годов к братьям Стругацким, теснейшим образом пере-плетаются. Однако, для
большей четкости, рассмотрим их по отдельно-сти и последовательно.
Авторы первого и пока единственного в стране монографического исследования,
являющегося по совместительству учебным пособием по теории литературной критики,
пишут: "Тугой эстетический слух, эсте-тическая глухота далеко не всегда
безобидны. Они неизбежно приводят к огрублению, к схематизации, а то и к
критическому своеволию. В од-них случаях происходит неприятие произведений, в
которых авторская позиция разлита в мельчайших капиллярах художественной ткани,
без открытых декларативных формул или наглядно сопоставленных героев и
"контргероев", а в других - захваливание произведений "правильных", но
художественно беспомощных, серых" [42].
"Эстетическая глухота" иных критиков сочеталась с непоколеби-мой уверенностью,
что единственный способ утверждения позитивного социально-нравственного идеала,
разрешенный советской научной фан-тастикой, - это его непосредственная
персонификация в художествен-ных образах. З.Файнбург писал о ситуации,
сложившейся в критике на-учной фантастики в середине 60-х годов: "Некоторые
выступления на-шей критики дают пример осмысления любой литературы в понятиях и
нормах буквального правдоподобия... художественное творчество сво-дится к
простому назиданию, к элементарной дидактике, вместо того, чтобы выяснить
специфику идеологического воздействия художествен-ной литературы" [43]. Такой
подход к произведениям Стругацких дал о себе знать уже в отношении к повести
"Стажеры", о которой А.Мелиус писал: "Мы не можем поверить в "объединенное
человечество" Стру-гацких как простое слагаемое двух систем: коммунистической и
ультра-капиталистической. Разве можно согласиться с таким поистине
фанта-стическим предположением Стругацких, что в 2000 году "объединенное
человечество" допустит существование некоей гангстерской фирмы "Спейс Перл
Лимитед" в космическом поселении "Бамберга" [44].
=======
Hа том и покалим сростень Алла, молчаливый глюк
--- Транслятор двухходовой +/W32 1.1.1.2 Китежградского завода маготехники
* Origin: Hеблагоприятна княжичу стойкость (2:5020/1004.61)
- RU.LUDENY (2:5010/30.47) ----------------------------------------- RU.LUDENY -
Msg : 274 из 500 Scn
From : Alla Kuznetsova 2:5020/1004.61 Втр 24 Окт 00 11:35
To : All Чтв 26 Окт 00 07:35
Subj : К.Рублев. Продолжение-2
--------------------------------------------------------------------------------
Пpивeт тeбe, All!
======
"Эстетическая глухота" иных критиков сочеталась с непоколеби-мой уверенностью,
что единственный способ утверждения позитивного социально-нравственного идеала,
разрешенный советской научной фан-тастикой, - это его непосредственная
персонификация в художествен-ных образах. З.Файнбург писал о ситуации,
сложившейся в критике на-учной фантастики в середине 60-х годов: "Некоторые
выступления на-шей критики дают пример осмысления любой литературы в понятиях и
нормах буквального правдоподобия... художественное творчество сво-дится к
простому назиданию, к элементарной дидактике, вместо того, чтобы выяснить
специфику идеологического воздействия художествен-ной литературы" [43]. Такой
подход к произведениям Стругацких дал о себе знать уже в отношении к повести
"Стажеры", о которой А.Мелиус писал: "Мы не можем поверить в "объединенное
человечество" Стру-гацких как простое слагаемое двух систем: коммунистической и
ультра-капиталистической. Разве можно согласиться с таким поистине
фанта-стическим предположением Стругацких, что в 2000 году "объединенное
человечество" допустит существование некоей гангстерской фирмы "Спейс Перл
Лимитед" в космическом поселении "Бамберга" [44].
Мы не будем полемизировать с прогностическими концепциями критика: вряд ли есть
необходимость доказывать их несостоятельность, ломясь в дверь, открытую сегодня
реальным ходом социально-исторического соревнования двух систем. Дело в другом:
истинный па-фос ранней повести Стругацких - в утверждении превосходства
комму-нистического мира над миром "ультракапитализма", и только намерен-но
оглохший и ослепший человек мог излагать такие вот выводы: "Стругацкие намеренно
калечат своих героев физически и морально. Неприглядно выглядит XXI век в
повести Стругацких. Мы не верим, что Стругацкие смотрят в будущее через темные
очки. Это скорее всего своего рода подражание "модным" западным течениям..."
[45].
Обвинение Стругацких - убежденных и восторженных "коммунаров" в начале 60-х
годов - в "вольном или невольном следова-нии... западным образцам" [46], как бы
автоматически ставящее под сомнение идеологическую полноценность критикуемого
сочинения, бу-дет сопутствовать критическим оценкам на протяжении многих лет,
хо-тя нигде не достигнет характера сравнительного анализа - всегда будет только
голословным ярлыком или полуприкрытым намеком. Характер-но и использование
критиками формулы "вольно или невольно": вот, де, смысл-то идейный, конечно,
вполне, но невольно: - далее, как прави-ло, следует прямая фальсификация
идейного смысла произведения при помощи известного приема: отождествления
объекта художественного изображения с идейно-художественным смыслом
изображаемого. "Выходит, Стругацкие невольно (выделено мной - К.Р.) поверили в
воз-можность создания "народного капитализма" [47], - сетовал М.Федорович на
страницах "Литературной газеты" по поводу повести "Хищные вещи века" - поскольку
в ней "зримо не показаны"... капита-листические производственные отношения.
Конечно же, марксизм из-давна ценил художественные произведения, которые дают
для понима-ния производственных отношения больше, чем иные труды экономи-стов, -
достаточно вспомнить известную оценку творчества Бальзака-романиста, данную
Ф.Энгельсом [48].
Увы, доктору экономических наук М.Федоровичу невдомек исти-на
литературоведческой науки, что "зримое изображение" производст-венных отношений
не входит в непременную задачу искусства, которое не изображает, а отражает в
адекватных ему, искусству, формах экономическую реальность.
Формула "вольно или невольно" давала возможность критикам приписывать авторам
намерения, прямо противоположные их истин-ным идейно-художественным
устремлениям. Нередко подобные оценки перерастали в прямые политические
инсинуации. Так, В.Свининников заявлял по поводу той же повести "Хищные вещи
века": "Рисуя как не-что фатальное, неумолимое и неподвластное сознательной воле
людей это торжество вещей, авторы - вольно или невольно (! - К.Р.) -
обесцени-вают роль наших идей, смысл нашей борьбы, всего того, что дорого
на-роду" [49]. "Вольно" - это тот идейный смысл, который лучше всех
сформулировал И.А.Ефремов в упомянутой уже статье "Миллиарды граней будущего" и
который вполне вписывается в идеологическую па-радигму 60-х годов: "Авторы
фантастически заостряют вполне реаль-ную и важную проблему мещанского
преклонения перед изобилием ве-щей и удовольствий, погоню за их приобретением,
за ежечасно меняю-щейся модой... несомненно, власть вещей станет серьезной
проблемой в деле воспитания новых поколений. Следует отметить очень
своевремен-ное обращение писателей к этой теме" [50]. Ефремовская трактовка
об-нажает в повести-предупреждении по крайней мере две очень "наши"
идеи-аксиомы: противопоставление "духовности" и "изобилия", а также неувядаемое
"дело воспитания новых поколений". Но для Свининнико-ва эта шестидесятническая
ортодоксия называется - "невольно" - обес-цениванием смысла "нашей борьбы"...
Если играть по правилам, задан-ным критиком, то невольно встает вопрос: не в
реализации ли потреби-тельской утопии видит он этот смысл? Это вполне вероятно,
тем более, что для В.Немцова, чьи оценки повести смыкаются с оценками
В.Свининникова, "...вещи оказываются не столько хищными, сколько
привлекательными" [51]. Любопытно, что отождествляя позицию авто-ров с позицией
отрицательных персонажей повести - именно для них потребление вещей является
единственным смыслом жизни - критик не-вольно солидаризируется с последними.
Это, видимо, не случайно: о ро-манах самого В.Немцова А.Бритиков писал:
"...Техническую фантазию напр
вили примитивные представления о коммунизме, как легкой жиз-ни" [52].
Критик В.Васильева, также обрушиваясь на "Хищные вещи века", видит вину
Стругацких в том, что они предупреждают, якобы, "об опасности материального
изобилия для человечества" [53]. Естественно, возникает вопрос: не сводят ли
критики Стругацких - вольно или неволь-но - все многообразие смысла "нашей
борьбы" к утверждению "материального изобилия"? Hе потому ли "Хищные вещи века"
вызвали столь массированную критику, что объектом памфлетного обличения в ней
оказалась вульгарно-потребительская утопия, к которой, увы, в 60-е годы свелось
представление о коммунистическом идеале, в неизбежной и скорой реализации
которого не велено было сомневаться?
Вульгарно-социологизаторский подход к художественному вы-мыслу повестей
Стругацких середины 60-х годов особенно ярко про-явился в отношении к повести
"Трудно быть богом". Ее чрезвычайно высоко оценивали И.А.Ефремов, называвший ее
"лучшим произведени-ем советской научной фантастики за последние годы" [54],
А.Громова, И.Соловьева, В.Ревич и другие критики [55]. В последнее время повесть
стала предметом глубокого литературного анализа в книге Е.Hеёлова, где для
исследования выбирались произведения этапные, определяю-щие лицо жанра в разные
периоды его развития. Вместе с "Плутонией" В.Обручева, "Аэлитой" А.Толстого и
"Туманностью Андромеды" И.Ефремова, выбранными Hеёловым для анализа, "Трудно
быть богом" Стругацких составляет "как бы предельно сжатую историю научной
фантастики в советской литературе" [56]. Однако, судьба повести в кри-тике 60-х
годов, несмотря на отмеченные высокие оценки, оказалась да-леко не
благополучной. Именно она стала объектом чрезвычайно резких оценок, фундаментом
которых можно считать вопрос, заданный Ю.Францевым: "Можно ли в фантастическом
романе отменять по воле автора те или иные социологические законы?" [57].
К.Андреев избавил меня от необходимости вступать в полемику со столь маститым
ученым, как Ю.Францев. Он дал ответ на вопрос... ровно за год до того, как тот
был задан: "Конечно, подлинное средневековье было не совсем таким, но авторы
правы, когда создают свое собственное средневековье, со-тканное из всего
жестокого и отвратительного, что породило прошлое. Ведь это не объективное
историческое исследование, а яростный пам-флет" [58]. Но ничто не могло помешать
Ю.Францеву искать в повести Стругацких только социологическую концепцию -
ученый-обществовед не подозревал даже, что образ средневекового Арканара создан
писате-лями с помощью комбинации черт, деталей, фрагментов реальной зем-ной
истории, разделенных столетиями и тысячами километров геогра-фических
пространств. Как любой образ - фантастический или не фан-тастический -
средневековое общество в "Трудно быть богом" предпо-лагает осознание его
условной природы. Ученому-марксисту грех не знать катехизисных истин
марксистско-ленинской эстетики, ибо сказа-но: "Искусство не требует признания
его произведения за действитель-ность" [59]. Но Ю.Францев уверенно писал: "...От
фашизма остаются штурмовики, но исчезают породившие фашизм политические
монопо-лии, фашизм оказывается извечной, "космической" категорией. К чему это? А
картина самого феодализма очень напоминает взгляды просвети-телей XVIII века,
рисовавших средневековье как царство совершенно беспросветного мрака. Как же
тогда обстоит дело с законом прогрессив-ного развития общества? Может быть этот
закон отменяется? Ведь в своеобразном феодальном обществе, как оно нарисовано в
повести, за-рождающаяся буржуазия уже заклеймена печатью вырождения. В этом
обществе не видно могучих и здоровых сил, которые могли бы вести его вперед"
[60].
Сам того не желая (вольно или невольно!), Ю.Францев сделал ве-ликий - по
эстетическому счету - комплимент Стругацким, сказав, что фашизм становится
"космической" категорией под их пером: писателям с огромной силой
художественного воздействия удалось изобразить фашизм, как универсальный и
вечный социально-нравственный порок, болезнь социума и этноса.
Ю.Францев в своей методологии был не одинок. Ему вторили М.Федорович,
требовавший ответ на вопрос, "какой все-таки строй су-ществует в Стране Дураков"
[61] - условно-фантастическом государстве "Хищных вещей века", и А.Белоусов,
утверждавший, что Стругацкие пишут "Забывая о социальной обусловленности" , -
именно так называ-лась его статья [62].
Критикам, подходившим к фантастическому вымыслу, решающе-му проблемы
морально-этического свойства, с критериями "общественных наук", "буквального
правдоподобия", говоря словами упомянутой выше статьи З.Файнбурга, лучше всех
ответил читатель Ф.Вологдин: "Художник имеет право на любую абстракцию при одном
условии: он должен оставаться гуманистом... Должен ли писатель-фантаст быть
физиком, социологом, ученым - это другой вопрос, к творчеству отношения не
имеющий" [63]. Основательную теоретиче-скую основу под право художника
гиперболически экстраполировать явления и тенденции объективной реальности в
условные миры пыта-лись подвести три философа, авторы содержательной статьи
"Этика и научная фантастика". Взяв за основу "Хищные вещи века", они зада-лись
вопросом: "Спрашивается, существует ли такое отношение, в кото-ром можно было бы
абстрагировать потребительские, мещанские тен-денции человеческой психологии от
условий определенного обществен-ного строя? Да, существует, поскольку в условиях
социализма есть воз-можность микросреды, воспроизводящей асоциальные установки в
лю-дях, над которыми доминирует ее влияние... У нас нет оснований счи-тать, что
А. и Б. Стругацкие не понимают пределов применимости своей абстракции... но их
абстракция вполне соответствует их задаче, и задача эта вполне актуальна: как
воспитать в человеке творца? Таким образом, эта абстракция истинна" [64].
Смелая для своего времени статья трех авторов затерялась в сбор-нике научных
трудов с мизерным тиражом, реплика Ф.Вологдина про-звучала со страниц
региональной молодежной газеты, а с трибуны мас-совых изданий громко звучали
голоса, требующие от научно-фантастической повести и романа безукоризненности и
полноты социо-логических концепций.
Мало констатировать внеэстетический характер оценки художест-венного
произведения в суждениях Ю.Францева и ему подобных. Hеоб-ходимо показать, что их
некорректность есть не только следствие не-компетентности и предвзятости
критиков, но и результат движения пи-сателей вперед: их творческая эволюция
опять опередила развитие кри-тической мысли. Какой же шаг этой эволюции вывел
творчество Стру-гацких за пределы "радиуса действия" критерия социологической
без-укоризненности?
Этот шаг - превращение утопии в роман. Сознательно или бессоз-нательно (вольно
или невольно!) критики применили к художественно-му произведению, в частности, к
"Трудно быть богом", критерии, при-менимые к дидактическому сочинению.
Изображение различного рода воображаемых обществ было монополией литературной
утопии с ее резко выраженным прикладным характером художественной формы.
Современная исследовательница научной фантастики Т.Чернышева афористически точно
характеризует природу утопии: "Сложность исто-рического пути утопии - в ее почти
трагической двойственности: для романа она слишком концепционна, для прямого
прогноза и концепции она чересчур роман" [65]. Она же характеризует повесть
"Полдень, XXII век": "...Это единственная у А. и Б.Стругацких "всеохватная"
утопия, поскольку интерес здесь для них представляют не герои, не единичные
события и явления, а общий облик грядущего, общие принципы органи-зации жизни
людей. В этой повести писатели как бы "проговорили" общие принципы, самую
атмосферу "своего" грядущего - то есть все то, что останется "за скобками"
непосредственных описаний в последую-щих произведениях, но ляжет в их прочное
"подводное" основание" [66].
Уже начиная с повести "Попытка к бегству" некорректным стало судить об отдельных
произведениях Стругацких - вне их взаимосвязан-ности, без учета тех свойств и
смыслов, которые задаются единством художественного мира, в котором происходят
события каждого отдель-ного произведения.
Само по себе открытие этой сильнейшей связи, образующей еди-ный цикл
произведений Стругацких, способно произвести на читателя сильнейший,
взрывоподобный эффект: поэтический мир существующих до этого в сознании по
отдельности повестей стремительно смыкается, многократно усиливая при этом
эстетическое и идейное воздействие каждой из них. За мрачным
условно-средневековым миром "Трудно быть богом", растлевающим души изобилием
"Хищных вещей века", за жестокими мирами Гиганды и Саракша "Парня из
преисподней" и "Обитаемого острова" встают глубоко эшелонированные тылы
лучезар-ной утопии "Полдня...". Как бы не был горек скепсис писателей - это
стоит помнить - он покоится на этом весьма оптимистическом фунда-менте. Увы, эта
истина была непостижима для критики, и только Е.Брандис в предисловии к сборнику
"Белый камень Эрдени" написал об этом свойстве творчества братьев Стругацких:
каждая новая повесть писателей - как бы еще одна грань единого художественного
полотна [67].
Запомним эти рассуждения, потому что на очереди - самый слож-ный и драматичный
период в творческой судьбе писателей: именно 1969-1973 годах дистанция между
тоном литературной критики и худо-жественными достоинствами произведений
Стругацких достигла мак-симальных величин. Это явилось следствием того, что
фантасты при-ступили к освоению эстетической функции "предупреждения" -
чрезвы-чайно актуальной для современной формы художественного осознания
настоящего в опасных тенденциях его движения к будущему.
Сегодня [68], когда фильм "Покаяние" режиссера Абуладзе, став-ший символом
духовного и нравственного обновления в стране, несет гриф "фильм-притча,
фильм-предупреждение", когда Алесь Адамович пишет о "Плахе" Ч.Айтматова: "Еще
один роман-предупреждение, хотя и не антиутопия..." [69], когда под пером
литературоведов слово "предупреждение" приобретает характер термина, обращенного
к про-изведениям, касающихся самых болевых точек современности, - трудно
представить, какой ценой далось право на жизнь этой жанровой разно-видности
научной фантастики!
Вот лишь три вехи в судьбе научно-фантастического "предупреждения", обозначающие
три ступени в истории этого понятия в критическом сознании.
Год 1969. В.Васильева пишет на страницах "Литературной газе-ты": "...Критика
называет эти произведения "предупреждениями". Но кого и о чем предупреждают? Об
опасности материального изобилия для человечества? О том, что будущее зависит не
от социальной струк-туры общества, а от человеческой натуры?.. То, что грозит
капиталисти-ческому обществу, не может грозить нам. Мне кажется, что создаваемые
писателями-фантастами мрачные картины мрачного распада и измене-ния
человеческого общества никак не согласуются с традициями совет-ской фантастики,
возвеличивающей человека-творца..." [70].
Год 1973. Писатель Е.Парнов - на страницах той же газеты: "Я думаю, что
фантастика развивается в правильном направлении. Уверен, что останутся в силе и
жюль-верновская традиция, и роман-предупреждение (потому что живем в
наиответственнейший, взрыво-опасный период, и не может человек, взявшийся за
перо, не излить ощущение своей тревоги)" [71].
Год 1987. Критик А.Hуйкин на страницах журнала "Детская лите-ратура": "Грозные
предупреждения во многих случаях более чем необ-ходимы. К сожалению, наши
фантасты в этом отстают от лучших зару-бежных писателей, маскируя вялость
социального мышления разгла-гольствованием о преимуществах "оптимистического
взгляда на буду-щее" [72].
Именно так. Предупреждение: нельзя! Предупреждение: можно! Предупреждение:
нужно! - восемнадцать лет между первым и послед-ним императивами, те самые два
десятилетия, которые ныне принято называть "годами застоя". От обвинений в
рабском копировании "не лучших западных образцов" - к обвинениям в отставании от
зарубеж-ных писателей, от обвинений в "мрачном антиутопизме" до обвинений
фантастов в стремлении "демонстрировать жизнерадостность своей ду-ши,
экстраполируя ее на будущее всего человечества" [73], - таков слав-ный путь
критического сознания - по отношению к многострадальному жанру. Увы, фантастика
и так и эдак кругом виновата...
Эстетическая глухота, отождествление отображенного с идейным смыслом
произведения, неумение (или нежелание) видеть авторскую позицию, разлитую в
"мельчайших капиллярах художественной ткани без открытых декларативных формул"
были особенно губительны для произведений, написанных в жанре фантастического
предупреждения, - поскольку в них нежелательное изображалось как свершившееся, в
бу-дущее экстраполировались отрицательные явления, опасные тенденции, тревожные
симптомы настоящего.
Независимо от мотивов, которыми были движимы критики, заяв-ление, что Стругацкие
"пророчат человечеству прямо-таки апокалипти-ческое будущее" [74], следует
подчеркнуть характерную эстетико-теоретическую ошибку всех подобных
высказываний: утверждение идеала и его выражение понимается только как его
непосредственное изображение, образное воплощение. "Эстетическая глухота" такого
ро-да давала знать себя в высказываниях, подобных цитированным заяв-лениям
В.Васильевой, к тому же тяжесть критических обвинений усу-гублялась старательным
неразличением антиутопии и романа-предупреждения. Во времена, когда
"антикоммунистическая фантастика получила название антиутопии" [75], это давало
возможность обвинить фантастов в духовной слабости, смятении, неуверенности в
грядущем - так как все это было свойственно "мрачному антиутопизму" [76].
Объ-ектом критических нападок стали в первую очередь такие, наиболее яр-ко
воплощающие в себе признаки жанра предупреждения, повести Стругацких, как
"Хищные вещи века" и "Второе нашествие марсиан", направленные против
бездуховности и конформизма.
Мир "Второго нашествия..." подчеркнуто условен: персонажи иронически наделены
именами героев греческих мифов, а городок, где происходят события, - всеми
признаками среднестатистического "западного" населенного пункта. Это не помешало
И.Дроздову бдитель-но прозреть все уловки братьев Стругацких и обвинить их в
том, что изображают они... нашу действительность! Еще бы - герои повести - это
"паяцы, козыряющие русскими пословицами", а "любимые народом "страны без
названия" словечки да пословицы проливают кое-какой свет: "Hе наводи тень на
ясный день", "Лес рубят - щепки летят". Кур называют "пеструшками", распутников
"кобелями", и т. д." [77].
Поистине, чтобы так думать, нужно думать так!
Но ведь прав и прозорлив ретивый критик, углядевший за суб-станциональностью
философской в сущности своей проблематики "Второго нашествия..." памфлетную
злободневность и донесший... Ее? До читателя? Отнюдь. О ней. Кому?
А кому годом ранее адресовались негодующие интонации В.Александрова по поводу
другой повести братьев Стругацких - "Улитка на склоне": "...Это конгломерат
людей, живущих в хаосе, в бес-порядке занятых бесцельным, никому не нужным
трудом, исполняющих глупые законы и директивы. Здесь господствует страх,
подозритель-ность, подхалимство, бюрократизм" [78]? И, охарактеризовав так
вы-мышленный Стругацкими мир, В.Александров приходит к безошибоч-ному узнаванию
и докладывает о нем по начальству "Это произведе-ние, названное фантастической
повестью, является не чем иным, как па-сквилем на нашу действительность..."
[79]. На повести-предупреждения Стругацких обрушивался Ю.Котляр: "Судя по ним,
можно подумать, что в нашей действительности имеется множество вредоносных
заро-дышей, только и ждущих своего часа, чтобы превратиться в этакого
ог-недышащего дракона или какие-нибудь "хищные вещи века" [80]. Ему вторил
В.Свининнников: "Социальный эквивалент их картин и сюжетов - это в лучшем случае
провозглашение пессимизма, идейной деморали-зации человека" [81].
Hе сгустил ли я краски? Ведь были же критические работы И.Ефремова и А.Громовой,
Е.Брандиса и В.Дмитревского, Ю.Смелкова, А.Горловского, В.Ревича, АЛебедева,
И.Соловьевой и других критиков, где творчество Стругацких получало совершенно
иные оценки?
Возможно.
=====
На этой оптимистической ноте мы и прервем наш диалог Алла, молчаливый глюк
--- На сто пятнадцатом прыжке в компьютер впорхнул GoldEd/W32 1.1.1.2
* Origin: Действия будут одобрены (2:5020/1004.61)
Скачать в виде архива
