ПОСЛЕ ПЯТОЙ РЮМКИ КОФЕ

Более чем 30-летние усилия целой плеяды советских редакторов по неуклонному совершенствованию авторских текстов братьев Стругацких не пропали даром. Ныне существует изрядное число опубликованных вариантов одних и тех же произведений, отличающихся (и порой - весьма резко) друг от друга и от исходных авторских версий. Частенько именно отредактированные (читай - искаженные) версии берутся за основу для новых перепечаток, авторская же правка присутствует далеко не всегда. Отсюда и результаты.

Повесть "Волны гасят ветер" ныне благополучно существует в четырех вариантах, из коих лишь ленинградский ("Советский писатель", 1989 и 1990) является действительно полным, а все прочие изобилуют редакторскими поправками и купюрами, да еще в каждом случае - разными.

Повесть "Парень из преисподней" в первый (и последний) раз была напечатана полностью в журнале "Аврора" в 1974 году. При подготовке в издательстве "Детская литература" сборника "Незримый мост" редакция настоятельно попросила "несколько приблизить повесть к читателю детской литературы" и учесть возрастную специфику. В результате этого во всех без исключения книжных изданиях повести (а это либо издания "Детской литературы", либо перепечатки с них) массовый читатель (в том числе и далеко не подросткового возраста) имеет дело с сокращенным и адаптированным для школьников вариантом.

Полного издания повести "Обитаемый остров" на данный момент вообще не существует. Все книжные публикации повести имеют в основе до крайности изуродованную редактурой (опять же, естественно, в интересах советских детей) версию издательства "Детская литература", изданную в 1971 году. Первоначальная же авторская версия была с очень значительными сокращениями опубликована лишь в журнале

"Нева" в 1969 году и для широкого читателя сейчас просто недоступна.

Повесть "Жук в муравейнике" все-таки была опубликована полностью, но лишь в Молдавии, Киргизии и в Томском книжном издательстве. В Москве (кроме журнальной публикации в "Знание-сила") повесть не издавалась вообще, а в Ленинграде вошла в сборник "Белый камень Эрдени", где иные "улучшения" текста (вроде "облагораживания" эпиграфа) вызывают просто оторопь.

Таких примеров много. Разумеется, ведется большая работа по изданию действительно полноценных авторских текстов Стругацких (как это делается, скажем, при подготовке выходящего сейчас 12-томника). Однако проблема вариантов-"калек" остается, и она вовсе не так безобидна, как это может кому-то показаться. Вот лишь одно подтверждение этому.

Повесть "Сказка о Тройке" существует ныне, как известно, в двух достаточно различных между собой авторских версиях. В 60-е годы был допубликован лишь так называемый "ангарский вариант", который был вновь издан лишь в 1986 году, а затем стал основой для книжных публикаций повести (с некоторыми дополнениями). Другая же (так называемая "китежградская" (версия повести после многолетнего циркулирования в Самиздате увидела свет в 1987 году в журнале "Смена" и была встречена поклонниками Стругацких с энтузиазмом. Однако редакция журнала скромно умолчала, ценой какого числа поправок и изъятий обошлась эта публикация. (Кстати, по сей день единственная публикация этой версии). Даже при сопоставлении фрагментов, имеющихся в обеих версиях повести, нетрудно уловить масштабы разрушений авторского текста - счет идет не на строчки и фразы, а целые абзацы. Да и сам характер купюр оказался порой весьма своеобразным. Так, в авторской версии отставному полковнику мотокавалерийских войск, принадлежат слова: "Так точно, товарищ генералиссимус! Так точно, старый дурак!" В журнальной публикации "генералиссимус" был аккуратно заменен на "генерала" - и текст поблек. А в ряде случаев сокращения просто обессмыслили текст. Как помнят читатели "Сказки", идея нейтрализации Тройки совокупными усилиями научной общественности предполагала, что к огромному числу не рассмотренных Тройкой дел НАДО добавить бездну новых заявок. Но если следовать журналу, то этих старых дел вроде бы как почти что и нет. Имеющиеся в авторском рукописи "пятьдесят три старых дела" превратились в "три", а замечание о "существовании богатейших залежей дел двух-, трех- и четырехлетней давности" было просто опущено. В данном случае даже неважно, на каком этапе подготовки текста произошло изъятие - при редактуре, верстке либо корректуре. Результат один - полная потеря сюжетной логики из-за внешне малозначащей детали.

Речь не идет, разумеется, о том, что исходные тексты произведений Стругацких априорно столь совершенны, что вообще исключают всякое редакторское вмешательство. (Хотя и об умении Стругацких редактировать собственные рукописи забывать нельзя). Речь идет не о нормальной практике литературного редактирования, а его специфической отечественном форме, когда функции редактора становятся почти неотличимы от обязанностей цензора, а результаты подобной редактуры дают сто очков вперед самой кровожадной цензуре.

Отношение братьев Стругацких к подобного рода редактуре можно проиллюстрировать хотя бы примером из их переписки с издательством "Молодая гвардия" по поводу издания там сборника "Неназначенные встречи", включавшего вызвавшую резкое неприятие "молодогвардейцев" повесть "Пикник на обочине":

"Авторы сочли возможным удовлетворить целый ряд требований редакции - в тех случаях, когда эти требования были достаточно мотивированы и конкретны (...), и даже в тех случаях, когда требования редакции казались авторам нелепыми и произвольными, но не нарушали идейно-художественной ткани произведения" (17 ноября 1975 г.)

Иначе говоря, всевозможные претензии, включая самые вздорные, могли учитываться авторами пока стремление увидеть произведение опубликованным не приводило к заведомому искажению замысла и сюжета. Поэтому, скажем, на достаточно абсурдное требование главного редактора редакции фантастики "Молодой гвардии" Ю. Медведева "переименовать Хармонт, Хармонтское радио, заменить прозвище "Катюша Мосол" последовал внешне спокойный, хотя и не без издевки, ответ: "Охотно переименуем выдуманное название "Хармонт" на любое столь же выдуманное, напр. "Мармомт", а прозвище "Мосол Катюша" хотя бы на "Мосол Лизавета", "Мосол Абраша", "Мосол Абдурахман" и так далее (письмо А. Н. Стругацкого от 14 февраля 1977 года).

История почти 10-летнего прохождения по редакторским инстанциям сборника "Неназначенные встречи" или публикации в издательстве "Детская литература" повести "Обитаемый остров", когда число претензий исчислялось сотнями, их абсурдность была беспредельной, а обоснованность - нулевой, при всей своей наглядности все же являют собой примеры крайние, главной задаче - вообще сорвать публикацию данной книги, заставить авторов забрать из редакции рукопись. Хотелось бы рассмотреть более благополучные случаи, относящиеся уже к достаточно благоприяным для издания книг Стругацких 80-м годам, причем проанализировать не все последствия редакторских претензий, а лишь результаты достаточно специфических замечаний, связанных с отношением героев Стругацких к употреблению спиртных напитков.

В публикации 60-70-х годов выраженных следов "отрезвления" рукописей Стругацких не так уж много. Здесь выделяются разве что усилия в этом направлении уже упомянутого Ю. Медведева, а списке замечаний которого по "Пикнику на обочине" раздел "замечания, связанные с аморальным поведением героев" (под этим эвфемизмом скрывалось все, что было хоть как-то связано с алкоголем) занимал почетное первое место, но практически целиком были оставлены без внимания авторами за полной абсурдностью. Не всем редакционным работникам нравились и соответствующие моменты повести "За миллиард лет до конца света". Вот фрагмент одной из рецензий: "Замечу еще, что герои повести употребляют чрезмерное количество разного рода спиртных напитков, так что подозрение одного из персонажей, что все происходящие чудеса - результат алкогольного бреда, не так уж далеки от истины". Впрочем, при публикации в журнале "Знание-сила" внимание редактора куда более привлекли фрагменты, могущие вызвать политические аллюзии. Публикации же, в которых совершенно сознательно (и даже главным образом) была элиминирована именно алкогольная тематика, появились уже в первой половине 80-х (т.е., что важно отметить, до начала официальной антиалкогольном кампании в стране).

Повесть "Отель "У Погибшего Альпиниста" была принята издательством "Детская литература" к публикации по необходимости: она призвана была заменить уже включенную в темплан 1983 года, но отвергнутую редакцией повесть тех же авторов "Жук в муравейнике". К этому времени фантастический детектив Стругацких был опубликован уже дважды.

Первая - журнальная публикация ("Юность", 1970, №№ 9-11) и сейчас памятна многим любителям фантастики. Долгие годы она была единственной в СССР, именно ей, собственно говоря, "Отель..." и обязан а первую очередь известностью среди читателей. В журнальной версии были по необходимости сделаны значительные сокращения. Кроме того, по настоянию главного редактора "Юности" Б. Полевого была значительно "политизирована" концовка повести. Однако значительных вмешательств редактуры в язык произведения, каких-либо корректировок "морального облика" персонажей не отмечено.

В 1973 году, готовя повесть для сборника "Неназначенные встречи" (куда она так и не вошла) авторы, идя навстречу требованиям редакции, несколько смягчили лексику своих персонажей (порой, похоже, даже чрезмерно). Именно этот вариант текста и лег в основу первого отдельного издания повести (М. Знание, 1982). Исходя из этого же варианта проводилось и редактирование повести для "Детской литературы".

Претензии к тексту были сформулированы жесткие и совершенно специфические. Лишь в очень малой степени они касались лексики персонажей и отдельных "неприличных" мест (вроде замены "кобеля" Леля на "пса", превращения "морд" в "физии", умолчания о привычке дю Барнстокра складывать губы "куриной гузкой" и так далее). Основные же претензии, как рассказывал впоследствии об этом Б.Н. Стругацкий, вполне укладывались в формулу: "Ни грамма алкоголя!".

Любой желающий читатель может произвести мысленный эксперимент и представить себе данную повесть, где это условие соблюдено на сто процентов. Видимо, для работников издательства это оказалось непосильным, авторы же сочли такой императив просто неприемлемым. Тогда возник компромиссный вариант. Все обитатели отеля были разделены на две категории. Первая из них (это Мозес и Хинкус) была оставлена на произвол судьбы - им было даровано право продолжать аморальное поведение почти без помех. А вот со второй категорией (это все прочие обитатели отеля) все оказалось сложнее. Ввести здесь полный "сухой закон" по-прежнему не получалось - необратимо деформировалась сюжетная логика и психологическая убедительность произведения. Но и отступать представители издательства не желали. В результате обоюдных уступок читателям издания повести явилась картина в своем роде удивительная.

Наиболее пострадавшей в этой истории стороной оказался почему-то хозяин отеля Алекс Сневар. Его превратили в образцового абстинента, сохранив лишь право на хранение фирменной эдельвейсовой настойки. Жизнь несчастного Сневара стала столь тяжела, что даже при первой встрече с испектором Глебски он получает в презент отнюдь не "корзину с бутылками", а некий достаточно неопределенный "объемистый сверток". Хуже того - даже выйти к инспектору Сневару дозволили отнюдь не со штопором в руках (как это было раньше), но исключительно с сигарой.

Все это роковым образом сказалось и на судьбе самого инспектора. Ни о каком распитии на пару с хозяином горячего портвейна с лимоном и специями теперь не могло быть и речи. Портвейн неуклонно был заменен на кофе с лимоном, а поскольку число доз напитка осталось прежним, Глебски и Сневару к вящему изумлению читателей предстояло напиться кофе в совершенно непотребных количествах. Из этого факта последовали и другие занятные результаты.

Так, а начале седьмой главы повести приводятся темы, которые неспешно обсуждают у камина инспектор с хозяином. В авторском тексте все психологически нюансы соблюдены точно: только после употребления кувшина портвейна можно серьезно дискутировать о разумности хозяйского сенбернара, а потом организовывать практикум по подделке лотерейных билетов. Даже бочка кофе к такому эффекту, право же, не приведет.

Но ладно бы дело ограничилось только этим! Когда в отеле начинают происходить странные и зловещие события, бедняге инспектору, дабы сохранить силы и ясность ума, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО приходится пить кофе, причем в немалых количествах, да еще превозносить на первых порах его высокие вкусовые качества. А поскольку основные события повести происходят в течение одной ночи, то способность Глебски поглощать (вкупе с уже выпитым у камина) такие дозы кофеина должны просто приводить в трепет. И здесь особый смысл приобретает заявление инспектора в самом конце повести: "Не мог я больше пить кофе. Меня уже тошнило от кофе". Оно конечно - питье у камина даром не проходит...

Итак, выехать на одном кофе далее было уже невозможно, в между тем у обитателей отеля на повестке дня имелась еще вечеринка, которой посвящена целая глава и проигнорировать которую невозможно - сюжет попросту развалится. Как быть? Здесь потребовался более тонкий ход - индивидуальная дозировка количества и качества выпивки; давайте немного проследим, к чему это привело.

Вечеринка начинается. Инспектор за столом и жаждет чувственных удовольствий. В авторской версии следует: "Напьюсь, решил я, и мне сразу станет легче. Я пошарил глазами по столу и переменил рюмку на стакан". В варианте для детей порыв Глебски несколько поумерен: "Не выпить ли мне немного бренди? В кои-то веки, а? Я пошарил глазами по столу и пододвинул к себе большую рюмку".

Теперь необходимо с максимальной быстротой довести инспектора до кондиции, чтобы больше этой нехорошей темы не касаться. Было так: "Я залпом проглотил полстакана бренди и налил еще. В голове зашумело". Стало по-иному: "Я залпом проглотил бренди. В голове зашумело". Все логично: подрастающему поколению ни к чему знать точное количество бренди, способное вызвать шум в голове.

Теперь инспектор направляется к Брюн. Но в исправленном варианте Глебски уже не должен нести с собой бутылку и стакан, а по сему никто не будет, как это было прежде, хлобыстать его бренди. Молоденьким девушкам лить ни к чему. И убегающую бутылку теряющий координацию инспектор ловить уже не будет. Ему найдут что подхватить. "Вся посуда на столе находилась в движении - я едва успел подхватить убегающую чашку кофе и облил себе брюки". Славно, конечно, что теперь из этой чашки никого нельзя заставить пить. Но вот облитые бренди брюки высохнут сами с минимальным для себя ущербом, а вот про брюки, залитые кофе, этого не скажешь. Естественно, напрасно искать упоминания о том, как вообще-то достаточно аккуратный инспектор чистил или менял эти самые брюки.

Вот, пообщавшись с госпожой Мозес (а в авторском варианте еще и слегка протрезвев при этом) Глебски направляется играть на бильярде с физиком Симонэ. Но тому хочется странного. В прежней редакции следовало: "Потом, помнится, у Симоиэ вышел, как он выразился, запас горючего, и я сходил я столовую за новой бутылкой бренди, решивши, что и мне пора пополнить кладовые веселья и беззаботности". В варианте "Детской литературы" все куда проще. "Потом, помнится, Симоиэ захотел пива и я сходил в столовую". Необходимо уточнить: за одной бутылкой пива, ибо дальше события развиваются так (в своем прежнем варианте): "Когда в бутылке осталось чуть больше половины, я мощным ударом выбросил за борт сразу два шара и порвал сукно на бильярде. Симонэ пришел в восхищение, но я понял, что с меня достаточно". В новой редакции инспектор уже не пьет ничего, а великий физик балуется исключительно пивом. А посему:

"Когда Симонэ уже приканчивал пиво, я мощным ударом..." и т.д. по тексту. Все правильно: ежели уж так хочется портить бильярд, это можно сделать и в трезвом виде.

Затем инспектор выходит на крыльцо и, как и подобает трезвому человеку, вступает в беседу с сенбернаром Лелем, выслушивает его мнение по интересующим вопросам и уговаривает огласить долину воем "или, в крайнем случае, лаем". Тут внезапно Глебски ощущает, что наступило самое время выпить... нет-нет, вовсе не горячего портвейна (портвейн безусловно отменяется), а так, вообще, "чего-нибудь горяченького". Имеется в виду, естественно, кофе. О дальнейшем уже говорилось.

Справедливости ради надо заметить что в одном месте повести горячий портвейн все же уцелел. Это относится к тому моменту, когда инспектор с хозяином (только что от камина) втаскивают в дом полу замерзшего Луараика, профессиональными принципами: а качестве первой помощи пострадавшему моментально вливают в рот все же не чашечку кофе, а неизвестно откуда объявившийся стакан горячего портвейна. Во-первых, несчастный случай, во-вторых, что с пришельца возьмешь...

Для полноты картины осталось сказать несколько слов о визите инспектора (уже во время расследования) к Брюн. Чадо дю Барнстокра рассказывает, чем занималось в последние часы. Раньше его поползновения были никуда не годными: "Все настроение пропало, скукотища. Одно и оставалось - пойти к себе, запереться и напиться до чертиков". "И вы напились?" - интересуется инспектор. Ответ утвердительный. В модернизированном варианте ни о каком "налиться" речь уже не идет: всего лишь "запереться" - и только. "И вы заперлись?" - глубокомысленно интересуется инспектор, которому только что открывали дверь. Но вот он замечает в номере Брюн бутылку и берет ее в руки. В прежнем варианте состав преступления налицо: "Бутылка, была основательно почата". В новом варианте все куда безобиднее:

"Бутылка была раскупорена". Надо понимать, что после этого с ней ничего не делали и держали в комнате исключительно как предмет интерьера.

Очень хочется привести одно высказывание Брюн, позволяющее безошибочно определить эволюцию редактирования "Отеля...", - уж очень оно наглядно. Чадо вспоминает перипетии вечерки.

Вариант 1970 г. ("Юность"): "Тут подсаживается ко мне в дрезину бухой инспектор полиции".

Вариант 1982 г. ("Знание"): "Тут подсаживается ко мне пьяный инспектор полиции".

Вариант 1983 г. ("Детская литература"): "Тут подсаживается ко мне инспектор полиции".

Или вот еще один пример, здесь для наглядности хватит даже двух вариантов - первого и последнего.

"Они пляшут, а я смотрю, и все это похоже на портовый кабак в Гамбурге. А лотом он хватает Мозесиху и волочит ее за портьеру, а я смотрю на эту портьеру, и это уже похоже на совсем другое заведение в том же Гамбурге".

Это журнальный вариант. А вот версия "Детской литературы":

"Они пляшут, а я смотрю. А потом они оба ныряют за портьеру, а я смотрю на эту портьеру".

Было - хорошо. Стало - никак.

Подобные текстологические упражнения полезны и вот в каком смысле. Легко убеждаешься, что даже попытка изменить сущую мелочь (не влияющую непосредственно на идею или сюжет) может, однако, привести к неприятным последствиям. Скажем, к ощущению психологической недостоверности происходящего. К ощущению, что нормальные люди в подобной ситуации так себя вести и так говорить не могут и не будут. Авторский текст мстит за неуважение к себе. Нарушая его внутреннюю соразмерность, редактор обесценивает и всю свою работу.

Сходная картина наблюдается в журнальной публикации рассказа "Подробности жизни Никиты Воронцова" ("Знание-сила", 1984, №№ 6 и 7). Положение там усугубляется тем, что эта публикация была первой для данного произведения, а довольно длительное время - и единственной. Впрочем, даже когда текст журнала еще не с чем было сопоставить, ощущение некоей неправильности происходящего в начале рассказа уже возникло. Вот собрались вместе два достаточно пожилых человека и проводят вдвоем вечер, причем темы разговоров этих немолодых мужчин (да и тональность разговоров) совершенно не укладываются в понятие беседы, что называется, "в сухую". Но ни малейших признаков спиртного в тексте нет) Остается досадное ощущение "что-то не то", портящее впечатление от рассказа.

С выходом в свет 2-го издания сборника "Поселок на краю галактики" все сразу же встало на свои места. Там рассказ напечатали без прежних купюр. И, конечно, вовсе не "Дождливым вечером" называлась первая глава, а "Холостяцкий междусобойчик". И застолье там присутствовало надлежащее, и все, что к застолью этому полагалось. И все мысли и интонации сразу же обрели достоверность, потому что была восстановлена внутренняя логика текста, ранее грубо нарушенная редактурой. Да, друзья закусывают, пьют кваитум сатис, поют песни - и все это естественно, и небо не валится на землю, и рассказ не превращается в смакование пьяной оргии. Вот только не покидает раздражение той лихостью, с которой читателей отлучили (кого на шесть лет, до появления сборника, а кого и совсем) от первозданного авторского слова. Впрочем, с неменьшей лихостью журнальный текст был освобожден от малейших намеков на сталинский террор, хотя для идеи рассказа это очень важно: ведь Никита Воронцов каждый раз начинает новую жизнь именно в 1937 году. Для публикации 1984 года это, однако, вовсе не удивительно.

Можно, конечно, допустить, что в каждом из рассмотренных случаев (и еще в десятках случаев нерассмотренных) редакторы были преисполнены в отношении авторов самых лучших чувств и героически облегчали публикацию той или иной повести Стругацких, заодно усиливая ее, повести, художественные достоинства. Можно признать, что сохранение произведения в целом стоило все же жертв по частностям, сколь бы не обидны эти частности не были. Можно поверить (а можно и не поверить), что ни в одном из опубликованных вариантов авторский текст в ходе редактуры не получил смертельную рану, не произошло то, что сами Стругацкие назвали "деградацией текста". Можно согласиться, что и для самих авторов анализ всевозможных - пусть и самых диких замечаний стал хорошей школой для самостоятельного совершенствования своих рукописей и нащупывания путей их улучшения. Можно помечтать о том, что нынешние токтопогические мостры когда-нибудь будут вытеснены из читательского обихода публикациями полноценными и безусловно соответствующими исходному авторскому замыслу.

Можно. Все это можно сделать. Но есть одно обстоятельство. Да и не обстоятельство даже, а так... несбыточная фантазия. Если бы Стругацкие не потратили столько сил, времени и нервов на преодоление ТАКОГО редактирования, как знать - их книг могло бы стать и больше. Пусть даже на одну-две повести - но больше. А теперь уже не станет. И вот в этом случае сделать нельзя ничего.

25 марта 1992 г.,
Саратов

Вадим Казаков