ПРОРОЧЕСТВО ИЛИ ПРЕДВИДЕНИЕ?

Дорогая редакция! Вот какие вопросы, связанные с научно-фантастической литературой, хотел бы я для себя прояснить.
В произведениях классиков, патриархов научной фантастики, таких, как Жюль Верн, Г. Уэллс, наряду с удивительными приключениями всегда присутствовали детальные описания вымышленных механизмов. Стоит вспомнить хотя бы описания "Наутилуса". А гиперболоид инженера Гарина из романа Толстого?
Но вот в современных, особенно вышедших в последние годы книгах таких детальных, подробных описаний мало. Мало и научных прогнозов. То есть, судя по всему, связь научной фантастики, с наукой и техникой ослабевает.
Как будто ничего страшного: фантастика в массе своей становится все более и более литературой! Однако, как мне кажется, есть в этом и опасность. У фантастики всегда были какие-то критерии научности. Наука, ее тенденции всегда ставили какой-то предел воображению писателя, давали, ему, воображению, направление. А у сегодняшних фантастов воображение практически безгранично, безбрежно. А как же тогда с критерием достоверности, если от критерия научности фантастика практически свободна? Она ведь легко превращается в сказку!..

И. Федоров
Геленджик,
Краснодарского края.

ПРЕЖДЕ всего, чем вызвано беспокойство читателя Федорова, почему ему кажется, что давние связи научной фантастики и науки ослабевают? Все знают, что некоторые из успехов астрономии и физики, биологии и кибернетики были предсказаны фантастами, и все привыкли, что со многими сегодняшними победами ученых-естественников в наиболее понятной форме можно познакомиться, читая современную фантастику. Связь фантастики с естественными науками и техникой общепризнана и, можно сказать, освящена временем. Но всякая медаль имеет свою оборотную сторону. Читатели привыкли отождествлять науку в фантастике только с физикой или просто с техникой. Исчезновение чисто технических деталей или даже хотя бы уход техники будущего вкупе с физикой и биологией в том или ином произведении на второй план некоторыми читателями воспринимаются так же, как и автором письма И. Федоровым: они видят здесь один из признаков разрыва фантастики с наукой. Между тем давние связи фантастики с наукой гораздо шире, как и само понятие "наука".

Почему-то обычно обращают мало внимания на роль для фантастики данных широчайшего круга гуманитарных и общественных наук. Фантастика впитывает в себя огромные знания, накопленные человечеством. Ее владения так велики. что граничат буквально со всеми отраслями знания (недаром же так часто повторяют, что очередное научное достижение "граничит с фантастикой""). Через эти границы поступают в фантастику непрерывным потоком сведения и мысли, оплодотворяющие ее. Педагогика и история, философия и социология и многие другие дисциплины питали и питают фантастику своими идеями и выводами, пронизывают лучшие ее произведения самим духом современных достижений. Чтобы поговорить обо всем этом всерьез, не хватит и целой книги. И я расскажу сейчас о влиянии на научную фантастику неточных, нетехнических наук на примере всего двух, тесно связанных и в жизни и в своем отражении в фантастике. Надеюсь, мой рассказ рассеет опасения читателя Федорова.

АНТРОПОЛОГИЯ (человековедение - по-гречески) изучает внешний облик и вообще физическую природу человека, его реальное прошлое и будущее как живого существа. Этнография (народоведение) исследует быт и культуру народов мира, и самых передовых и относительно отсталых, она выясняет, как жили наши близкие и дальние предки да и уже исчезнувшие народы. Антропология и особенно этнография стали неисчерпаемыми источниками и фантастических идей и замысловатых сюжетов. Откуда, как не из фантастики, мы получаем сведения и быте и культуре будущего? Но, главное, материал этнографии, науки, выясняющей особенности материальной и духовной культуры народов, присутствует почти всюду, где изображены контакты землян с инопланетчиками. Так же, как материал антропологии - всюду, где эти инопланетчики описываются. Я уже говорил об этом в статье "Этнографическая фантастика и фантастическая этнография" ("Советская этнография", 1972, № 6) и вновь хочу остановиться на этих фактах.

Научный материал, этнографический и антропологический, может быть дан в явном виде, с прямыми ссылками на земные аналогии, а может присутствовать лишь как невидимый, скрытый от глаза, но открытый мысли и чувству фон событий. Этот фол, видимый или невидимый, есть в каждой по-настоящему талантливой вещи. Автор может черпать сведения для него из научной литературы или из популярной, может давать длинные ссылки на источники в тексте либо примечаниях или вовсе обходиться без ссылок - это уже его дело. Необходим сам фон, а не его оправдания.

И фантасты, обильно занимавшиеся такими оправданиями сто с лишним и даже без малого пятьдесят лет назад, теперь все реже прибегают к ним. Жюль Верн в *Таинственном острове" пускался чуть ли не в теоретические изыскания, чтобы читатель поверил в ум орангутанга Юпа. Уэллс для объяснения облика своих марсиан (голова да щупальца) ссылался на научную литературу и объяснял, что, по мнению тогдашних антропологов, эволюция человека должна привести его к такой примерно внешности.

Фантастика так хотела быть научной, что считала своим долгом подтверждать этот титул на каждом шагу.

Сейчас ей уже поверили - иногда даже больше, чем следует. Но одно бесспорно: фантастика интересна для читателей постольку, поскольку, по-своему преломляя, пытается решать насущные реальные проблемы. Путешествие на чужую планету для фантаста, к примеру, может быть и способом показать нелепость расовых предрассудков и средством раскрыть глаза тем, кто готов считать себя образцам для Вселенной, а свои религиозные взгляды и бытовые привычки - безусловно идеальными.

Разумеется, это лишь одна из многих сторон фантастики, но сторона важная. И если путешествие к туманности Андромеды на фотонном звездолете - проекция идей физики, то описание встреч с аборигенами планет этой туманности - проекция на широкий экран литературы идей и материалов истории, социологии, антропологии, этнографии, выражение философских концепций, разделяемых автором книги.

Впрочем, мы решили обсудить лишь, как проступают на экране литературы некоторые проблемы антропологии и этнографии. Поверьте, даже и об этой стороне дела в пределах журнальной статьи особенно не разговоришься. Перед вами заведомо беглый и, боюсь, весьма субъективный рассказ, а отбор примеров из моря литературных фактов продиктован вкусом автора, далеко, конечно, не бесспорным.

Ни в чем, пожалуй, так не расходятся фантасты между собой (и "сами с собой" в разных произведениях одного автора), как в "антропологических" описаниях инопланетчиков.

Одни рисуют мыслящие растения, мыслящие камни, мыслящие облака, океаны и даже планеты, которые представляют собой единый мозг - от ядра до коры. Другие "скромнее".

Вот жители Луны в описании польского фантаста начала века Е. Жулавского:

"...У них есть крылья, хотя они с трудом пользуются ими... Между собой они объясняются при помощи светящихся знаков на лбу... под крыльями из натянутой на костях перепонки есть гибкие змеиные руки с шестипалой кистью. Все тело их покрыто черным коротким волосом, мягким, густым и блестящим, кроме лба и ладоней... беззубый рот, окруженный роговым наростом в виде широкого и короткого клюва с крючковатым выступом в середине".

Американец Клиффорд Д. Саймак пошел дальше многих: он изобрел живые существа, способные принимать любые формы, в том числе и форму человека.

А советский фантаст В. Савченко во "Второй экспедиции на странную планету" обнаружил на ней живые космические ракеты (за двадцать лет до того они были самолетами и превратились в ракеты в процессе эволюции).

Но все-таки, по-видимому, за относительно редкими исключениями, гораздо интереснее и писать и читать про существа, похожие на людей и по внешности и по своей психологии.

Вот поэтому-то, мне кажется, человекоподобные инопланетчики, для которых фантасты предложили специальный термин - гуманоиды, - господствуют на страницах рассказов, повестей и романов. И, главное, потому, что человеческие проблемы удобнее решать, показывая конфликты среди людей же.

Неизбежно ли появление разума? Сейчас этот вопрос задают на симпозиумах и конгрессах. Фантасты первыми поставили его в книгах, которые с научной точки зрения, увы, не были научными. И все же такой приоритет чего-то стоит.

Обычаи и правила жизни несуществующих народов. Казалось бы, они могут быть интересны в литературе лишь как антураж, нужны лишь в виде острой приправы к блюду, роль которого играет приключенческий сюжет или фантастическая, научная, этическая идея. Но тогда почему столь многие детали из быта выдуманных людей прочно оседают в памяти?

Даже ученый-этнограф, если он специально не занимается малайцами, вряд ли сразу припомнит правила, которых они придерживаются при еде. И, наоборот, не всегда признает народ по описанию его способа готовить мясо.

Но достаточно почти что кому угодно услышать: "Установлено, что за это время не меньше одиннадцати тысяч человек пошли на казнь, лишь бы не подчиниться повелению разбивать яйца с острого конца", - чтобы понять, о ком идет речь.

Это же о гулливеровских лилипутах.

Верно. Гулливеровских. Лилипутах. Но разве это только о них? Там, где наука описывает, исследует, пытается объяснить происхождение явления, увидать тенденции его развития, там фантастика подхватывает и продолжает эти тенденции, порой превращает рисунок в карикатуру, порою возносит на месте дома дворец, чаще - надстраивает одну из стен дома, чтобы мы яснее увидели прекрасные узоры или, наоборот, трещины на ней.

Аркадий и Борис Стругацкие создали в своей повести "Трудно быть богом" научно-исследовательский институт экспериментальной истории. Его посланцы на чужих планетах живут среди их обитателей, приняв их внешний облик, освоив одежду и традиции, пробуют - очень осторожно - корректировать историю. Есть среди этих научных сотрудников по крайней мере один этнограф - Шуштулетидоводус, "специалист по истории первобытных культур, который сейчас работает шаманом-эпилептиком у вождя с сорокапятисложным именем".

Не знаем мы пока иных заселенных планет, и этнографам хватает дел на Земле, но институт экспериментальной истории существует. Функции его выполняет научная фантастика. Пока это мысленные эксперименты; но ведь в практике человечества они всегда предшествуют просто экспериментам. Впрочем, здесь и в принципе возможны только мысленные эксперименты - не поставишь же опыты на людях. А в распоряжении фантастов миллионы, миллиарды, триллионы людей плюс парсеки пространства и тысячелетия времени. Лабораторией и полем становится Вселенная.

Писатель сильнее, чем любые мифические боги, которые, по точному определению древних греков, все-таки не могут сделать бывшее небывшим.

ТЕМ не менее есть правила игры, обязательные для фантаста, особенно научного, конечно, но и "ненаучного" - тоже. Фантастика - только часть художественной литературы, не больше. Но и не меньше. Выдуманный мир - это знали Апулей, Данте, Пушкин и Диккенс - подчиняется, как ни странно, более строгим законам, чем мир реальный. Кто-то из писателей приводил такой пример. Каждый год гибнет несколько человек оттого, что им срывалась на головы печная труба. Но герой фантастического произведения так умереть не может. Неправдоподобно. А запрет неправдоподобного - лишь один из многих запретов, действительных для самой фантастической литературы.

Книги пишут для людей, и книги должны быть интересны, должны волновать читателей, иначе эти книги не нужны. А чтобы в читателе проснулось волнение, произведение искусства обязано так или иначе отражать жизнь, воспроизводить действительность. И в самых фантастических по масштабам космических конфликтах мы узнаем земные беды и страсти. А если не узнаем, то эти конфликты оказываются нам уже неинтересными. И фантасты уходят в глубины океанов и на чужие планеты лишь для того, чтобы на новой сцене новыми гранями заиграли старые драмы человеческой жизни. В том числе и те, которые изучает этнография.

На Земле встречались представители разных народов, отличающихся друг от друга, по существу, мелочами. В космосе могут встретиться два человечества, чуждые друг другу в бесконечно большей степени, разделенные не только расстояниями, но и химическим составом, средой обитания, размерами, бог знает чем еще. Фантаст поставил над иксом в земном уравнении показатель высокой степени, очистил эксперимент от мелочей.

И над этой пропастью существа, каждое прикосновение которых друг к другу чревато смертельной опасностью для обоих, соединяют в дружеском пожатии руки в тяжелых перчатках скафандров. Это у Ефремова. И то же, в другой форме, у десятков других писателей, советских, польских, американских, японских.

На Земле проблема контакта между культурами сама по себе достаточно остра. Человечество должно ведь удержать в своей коллективной памяти богатства, накопленные всеми народами. Этому учит историко-материалистическая нравственность, подлинный гуманизм, выступающий за поддержание прочного мира на Земле.

На Земле оно возможно. Ну, а в космосе? В одном из американских фантастических рассказов представители разных планет сходятся на общем интересе к пикантным анекдотам. Во множестве других произведений ключом к взаимопониманию служит общий интерес к науке. В рассказах, повестях и романах третьего рода люди разных планет объединяются для общей борьбы за справедливость и счастье.

Аркадий и Борис Стругацкие написали, по существу, цикл повестей на тему о контакте миров в разных его формах и о возможности вмешательства в чужую жизнь. В "Трудно быть богом" они ограничивали это право, оставляя за сотрудниками института экспериментальной истории возможности наблюдения и - изредка - спасения от гибели отдельных лиц. "Обитаемый остров" стал гимном праву на вмешательство, праву на борьбу за "чужих".

Но вслед за тем мы прочли "Малыша", в котором "закрытая цивилизация" далекой планеты отказывалась вступить в какой-либо контакт с людьми. И мы читали - еще раньше - "Улитку на склоне", в которой две культуры разделены бездной непонимания. В последней повести Стругацких о контакте - повести "Пикник на обочине"- рассматривается ситуация, когда понимание невозможно в принципе.

От контакта, согласно этой повести, может быть польза, может быть вред, - это зависит от социального устройства контактирующих миров. Не может быть только взаимопонимания...

Что же это, отступление писателей, отречение от прежней идеи? Нет. Смысл "Пикника на обочине" в обращении к людям. Нам даже не показали тех, с кем не получился контакт. Это не люди. Не о них речь. Понять друг друга - и себя - должны земляне. Понять и осудить идеологию старого социального мира, буржуазный индивидуализм.

Иные фантасты пишут о приходе на Землю новой, поистине машинной цивилизации на смену человеческой, их подстрекают иные ученые-кибернетики, всерьез говорящие о такой возможности. Но тут мы сталкиваемся с фантастикой, в которой этнографии нечего делать - какое уж народоописание, если исчезают народы...

Фантасты открыли новые типы семьи - на планетах, население которых делится не на два пола, а на три, четыре, пять и так далее. Но им не удалось сконструировать незнакомые нашей планете образцы семьи для двуполого человечества. Человечество, по-видимому, проверило все возможные в принципе формы семьи, отбирая из них наиболее подходящие к данным условиям, и история не оставила фантастам неиспользованных вариантов.

Рисуя варианты социального устройства общества, фантасты тоже, в общем, недалеко уходят от структур. знакомых по истории нашей планеты или по произведениям научной философии. Правда, с помощью юмора писателям удается иногда добиться и большего эффекта новизны.

Любопытное общество нарисовал Р. Шекли в повести "Билет на планету Транай". Власть президента и министров ограничивается правом любого из граждан в любой момент уничтожить кого угодно из правителей, доходы граждан перераспределяются путем грабежа, государственный сборщик налогов действует тем же методом, преступлений нет, поскольку они таковыми не считаются. Впрочем, транайца, убившего слишком много своих сограждан, ждет смерть от руки одного из членов правительства, но без всяких судебных процедур.

Разумеется, здесь (как часто в фантастике) перед нами своего рода сатирическая утопия, это, с одной стороны, карикатурное изображение отдельных черт американского общества, с другой - ироническая проекция в реальность прекраснодушных мечтаний некоторых анархиствующих идеалистов.

В "Четырех четырках" Н. Разговоров описал марсианское общество, сложившееся, увы, после истребительной войны "физиков" против "лириков". Войны, в ходе которой "лирики" были побеждены, а из культуры планеты исключили всякие следы их деятельности. Эта повесть не стала всего лишь остроумным откликом на нашумевшую дискуссию. Н. Разговоров сумел тонко показать реванш, взятый эмоциями в душах марсиан, с точным юмором продемонстрировать, что человек не может существовать без поэтического элемента в жизни.

Не случайно учебник нормативной грамматики на Марсе начинается со слов: "Все окружающее нас можно подразделить на одушевленное и неодушевленное, к одушевленному относим мы и подарки. Подарком называется вещь, задуманная вами и сделанная вами для другого". На изготовление подарков тратится большая часть свободного времени марсиан.

Человеческое тепло согревает их. И, наконец, происходит и внешнее возрождение "лирики".

МОЖНО особо поговорить о том, как представляют себе фантасты изменения в будущем нравов и обычаев землян, изменения, вызванные переменами в самых разных обстоятельствах человеческого существования. Вот один пример. Удлиняется реальный срок человеческой жизни. Над последствиями этого задумываются экономисты и министры, социологи и историки. И этнографы тоже.

А писатели начали примеряться к этой проблеме уже давно. Бернард Шоу написал пьесу "Назад, к Мафусаилу"-по имени библейского персонажа, прожившего якобы несколько сот лет. Чапек написал пьесу "Средство Макрополиса", которая кончается отказом героев от возможности жить по триста лет. Советские фантасты обратились к этой теме в самые последние годы. Один из героев Владимира Михайлова в силу сцепления случайностей остается вечно молодым. И его самого и всех вокруг волнует мысль: как это отразилось на его психологии? Стал ли он дороже ценить свою жизнь, не превратился ли, грубо говоря, в труса - ведь теперь, погибнув, он потеряет бессмертие, сотни и тысячи лет, а не годы.

Но бессмертный гибнет, спасая пытающегося покончить с собой старика, гибнет, отдавая не только свои бесконечные жизнь и молодость, но и секрет бессмертия, который должны были найти при исследовании его организма.

Человек победил смерть тем, что принял ее.

Очень важная способность фантастики состоит в том, что она не просто переносит земные конфликты в другие условия, но резко заостряет сами обстоятельства этих конфликтов.

Мы сталкиваемся с проблемами скученности городского населения, обеднения и уничтожения природы. И Ф. Пол и С. М. Корнблат (роман "Операция "Венера") рисуют нам мир, в котором ступеньки лестниц превращаются на ночь в спальни для рабочих, процветающие чиновники еле поворачиваются в крохотных комнатках, двухминутный душ из пресной воды - явная роскошь, а "настоящее дубовое кольцо" ценится больше золотого. Ну, а за исчерпанием запасов нефти ездят в педальных автомобилях. Менее пародийные, но не менее грустные черты придают этому миру американского будущего во многих своих рассказах Бредбери, Шекли, Азимов. Стандартизация еды, строгая карточная система, деление всех граждан на разряды, имеющие строго заданные права и обязанности... Перед нами мир, где трудно дышать н в переносном и в буквальном смысле этого слова, недаром герои Пола и Корнблата выходят на улицу, сунув в нос фильтры. Для героев "Стальных пещер" Азимова сама мысль о том, что из одного города в другой можно пройти пешком, под открытым небом, кажется абсурдной. Ньюйоркцы описанного Азимовым будущего никогда не видят солнца, их пугает пейзаж, открывающийся за окном самолета. Азимов уверенно рисует целый комплекс связанных с новым образом жизни привычек, незнакомых нашим современникам.

Нелегкое дело - написать этнографию будущего, но, по-видимому, и сами авторы этих пессимистических романов не слишком верят в свои прогнозы. И Рей Бредбери, автор "451° по Фаренгейту", книги о времени, когда жгут книги, все книги - и порою вместе с их хозяевами, - заканчивает свою печальную повесть гибелью американского общества, дошедшего до крайней степени ущемления личности. Зато в живых остаются герои повести, посвятившие себя сохранению культуры. Герои романа Пола и Корнблата улетают на Венеру. Работают над совместным решением проблем перенаселенной Земли и недозаселенных планет люди и роботы Азимова.

Самое же, пожалуй, пессимистическое из всех произведений об обществе и быте американского будущего- маленький, всего на половину печатного листа, рассказ Уильяма Тэнна "Нулевой потенциал". Рассказ об обществе, которое сделало идеалом человека - посредственность, идеалом жизни - покой и привело к вырождению человечества.

Этот рассказ - ответ на воспевание в США посредственности в противовес "интеллектуализму", культ простого американского парня, который был особенно силен в недавнем прошлом, но и сейчас сохранил кое-какие позиции.

НЕКОТОРЫЕ советские фантасты пытаются предсказать хотя бы отдельные черты быта в будущем коммунистическом обществе. И. А. Ефремов в "Туманности Андромеды* показывает новые взаимоотношения между мужчиной и женщиной, новые разновидности искусства. Е. Войскунский и И. Лукодьянов в "Плеске звездных морей" демонстрируют, в частности, спортивные игры будущего, где стрельба из лука и полет на маховых крыльях сочетается с сочинением стихов и пением в своеобразное интеллектуально-физическое многоборье. В "Попытке к бегству" А. и Б. Стругацких для людей будущего невозможен отказ в помощи, хотя бы они не понимали мотивы того, кто этой помощи просит.

Многое странно, смешно, неожиданно в конкретных деталях придуманного фантастического мира... Но сопоставление удачных и неудачных фантастических произведений ясно показывает, что нельзя выдумывать что угодно, и вымысел подчиняется строгим законам реальности, иначе он становится неинтересен.

Приведенные в статье примеры взяты часто наудачу из разных областей фантастики, но они в равной степени демонстрируют эту истину.

Фантасты - мастера выдумывать, тут, как говорится, положение обязывает. И все таки, повторяю, предложенные ими новые типы организации общества, удивительные обычаи и странные нравы не так уж удивительны и странны, если вспомнить, какой диапазон обычаев и нравов существует и существовал на Земле.

Если фантасты придумывают "закрытые цивилизации", то аналогия им были на Земле. Достаточно вспомнить Китай или Японию, которые по воле своих правителей на целые столетия были закрыты для иностранцев.

И необычайные искусства, предназначенные для осязания и обоняния, тоже не такая уж диковинка. Тонкости парфюмерии Переднего Востока на рубеже нашей эры вполне могли бы быть приняты "пришельцами" за признаки изощренного искусства. А скульптура предков нынешних эскимосов создана для того, чтобы ее воспринимали, не только разглядывая, но и ощупывая. Впрочем, бесполезно и безнадежно ожидать от фантастов, чтобы они сумели по-настоящему оторваться от почвы земных фактов. По-видимому, это невозможно с философской точки зрения. Но на этой почве они строят из земных кирпичиков новое здание. Здание, имеющее собственную ценность. Здание, с планами и деталями которого стоит знакомиться без пренебрежения и предвзятости. Я позволю себе напомнить слова Аристотеля о разнице между поэтом и историком: "...первый говорит о случившемся, второй - о том, что могло случиться; поэзия более говорит об общем, история - об единичном". Свифт, пожалуй, лучше всех показал, что это определение поэзии иногда годится и для фантастики.

Малая часть контактов научной фантастики с антропологией и этнографией прошла перед нами. Ничтожная часть, но по ней можно все-таки судить о целом.

Ну, а что дает фантастика антропологии и этнографии? Можно ли вообще науке чего-то ждать от области, которая в конце концов всего лишь часть литературы?

На этот счет давно и упорно спорят. Одни видят в фантастах пророков и провозвестников всего нового, что несет с собой научно-техническая революция. Другие оставляют за ними роль регистраторов научных гипотез, подбирающих крохи с чужого стола.

Кто же они в своем отношении к научной истине? Нет, не они стоят у руля идущего к ней корабля. Большинство пророчеств не так уж удачно, и сбываются чаще всего наименее конкретные предсказания, а их-то легче всего сделать. Но у этих литераторов есть удивительное чутье на еще не развившиеся, не выявленные тенденции развития общества, направления науки. Там, куда они привлекают ваше внимание, стоит поискать. И часто стоит бояться того, чем они пугают. Фантасты могут порою первыми почувствовать опасность какого-то явления, как канарейка, которую брали в шахты из-за особой чувствительности к рудничному газу. Или первыми, как петухи, приветствовать солнце. Пусть даже как петухи, без которых солнце все равно взойдет.