НЕСООБРАЗНОСТИ В ФАНТАСТИКЕ

Фантастика - трудный жанр. Он требует от автора не только богатого воображения," но и умения заставить читателя поверить в невероятное. Вместе с тем это жанр очень увлекательный и очень массовый; круг читателей фантастических произведений нельзя определить ни социальными, ни возрастными признаками. Для автора - это жанр больших возможностей, но еще больших требований. Авторов- "детективов" и авторов- "фантастов" подстерегает одинаковая опасность: не выручит ни лихо закрученный сюжет, ни неистощимая выдумка, если беден язык. Ведь язык фантастических произведений подчиняется условиям, специфичным для всей художественной литературы.

Разумеется, богатство языка не определяется многообразием существующих и несуществующих терминов. Напротив, обилие терминологии вообще вредно для любого художественного произведения. Злоупотребление словами непонятными, но отмеченными печатью "научности" в некоторых фантастических повестях пародируется А. и Б. Стругацкими: "Другой юноша нес свое: "Я нашел, как применить здесь нестирающиеся шины из полиструктурного волокна с вырожденными аминными связями и неполными кислородными группами. Но я не знаю пока, как использовать регенерирующий реактор на субтепловых нейтронах. Миша, Мишок! Как быть с реактором?". Присмотревшись к устройству, я без труда узнал велосипед" (Понедельник начинается в субботу).

Сами А. и Б. Стругацкие сравнительно редко используют слова, требующие обращения к технической энциклопедии. Это авторы социального направления в фантастике (в противоположность направлению техническому). Фантастическое в их произведениях обычно зависит от временной ситуации - действие переносится в будущее, а конфликты создаются столкновением людей разного мировоззрения. В этом смысле повести Стругацких современны; фантастика оборачивается не литературно-художественным жанром, но приемом, который в некоторых своих применениях можно расценить как иносказательный, эзоповский. Недаром сами авторы в предисловии к повести "Понедельник начинается в субботу" пишут: "сказка, как известно, ложь, да в ней намек".

Боясь быть скучными, Стругацкие стремятся максимально использовать такие средства языка, которые, по их мнению, отражают разговорную речь. Здесь, по-видимому, преследуется и другая цель: подчеркнуть реальность происходящего, сделать описываемое более достоверным. Такую речь, правда, редко услышишь в жизни, чаще всего она звучит в устах участников некоторых неудачных передач КВН, - бойкая, обильно уснащенная остротами, эта речь вызывает, скорее, не веселье, а скуку: " - Пауль Рудак! - заорал кто-то из тащивших. - Наша кладь тяжела! Где твои сильные руки? - О нерадивые! - воскликнул Рудак. - Мои сильные руки понесут заднюю ногу! - Давайте я понесу заднюю ногу, - сказал Женя. - Я ее оторвал, я ее и понесу" (Полдень, XXII век. Возвращение). Фраза "Я ее оторвал, я ее и понесу" строится по модели реплики Тараса Бульбы, ставшей крылатой, "Я тебя породил, я тебя и убью".

Видоизменение устойчивого оборота часто применяется в языке фельетона, но его неумеренное использование в художественной литературе, - если не преследуется сатирическая цель, а такая цель не стояла перед авторами "Полдня", - не является оправданным. Тяготение к этому приему можно подтвердить и другим примером из названного произведения: "Странник, новые анекдоты есть? - Есть, - сказал Поль. - Только неостроумные. - Мы сами неостроумные... - Пусть расскажет. Расскажи мне анекдот, и я скажу, кто ты". Фраза "Расскажи мне анекдот, и я скажу кто ты" явно перекликается с поговоркой "Скажи, кто твой друг, и я скажу, кто ты".

Но не всегда видоизменения устойчивого оборота осуществляются ради красного словца. Они несут несомненную идеологическую нагрузку и служат одним из активных средств создания образа. Иногда здесь происходит следующее: сочетание, широко употребительное в какой-то период (в прессе, языке радио и т. д., то есть в той сфере, которую обычно называют сферой массовой коммуникации) произносится отрицательным персонажем и является в его речи неким демагогическим приемом. Но ведь за этим сочетанием стоит и определенное содержание, а у читателя совершенно отчетливо возникает представление, что данное сочетание - только демагогия, и больше ничего, и что пользовались им люди, подобные Выбегалле (один из персонажей повести "Понедельник начинается в субботу"), о котором авторы пишут: "Был он циник и был он дурак". Приведем пример:

"...Конечно, товарищу Хунте, как бывшему иностранцу и работнику церкви, позволительно временами заблуждаться, но вы-то, товарищ Ойра-Ойра, и вы, Федор Симеонович, вы же простые русские люди! - П-прекратите д-демагогию! - взорвался наконец и Федор Симеонович. - К-как вам не с-совестно нести такую чушь? К-какой я вам п-простой человек? Это д-дубли у нас простые!.. - Я могу сказать только одно, - равнодушно сообщил Кристобаль Хозевич. - Я простой бывший Великий Инквизитор, и я закрою доступ к вашему автоклаву до тех пор, пока не получу гарантии, что эксперимент будет производиться на полигоне" (Понедельник начинается в субботу).

Обыгрывание прилагательного простой перекочевало и в повесть "Стажеры": " - Ну что вы! - сказал Юрковский благодушно. - Я всего лишь...э-э... простой ученый... - Были вы простым ученым! Теперь вы, извините за выражение, простой генеральный инспектор".

Образ персонажа создается не только речевой характеристикой. Выходя за рамки непосредственного языкового анализа, остановимся несколько подробнее на образе Выбегаллы. Надо отдать должное Стругацким: персонаж обрисован очень красочно. Профессор Выбегалло - жулик в науке. Но демагогия Выбегаллы связывается с такими, например, деталями, как чтение популярных лекций и контакты с прессой. И хотят того авторы или не хотят, но получается, что и чтение лекций, и публикация популярных статей по научной проблематике определяются одним - желанием стяжать дешевые лавры.

Думается, что А. и Б. Стругацкие глубоко заблуждаются, когда пишут (в том же "Понедельнике"): "Дело в том, что самые интересные и изящные научные результаты сплошь и рядом обладают свойством казаться непосвященным заумными и тоскливо-непонятными". Но свойство подлинных научных открытий состоит как раз в том, что они могут излагаться в самой разной форме, даже такой, какая доступна "непосвященным". Мнимое же открытие, напротив, требует только наукообразного изложения, ибо описание обычным литературным языком показало бы его несостоятельность. Односторонняя оценка отдельных явлений общественной жизни ведет к той самой демагогии, которую Стругацкие как будто стремятся разоблачить.

Герои Стругацких шутят в самых различных ситуациях и обстоятельствах. Даже когда проводится опасный и ответственный эксперимент, героя не покидает чувство сомнительного юмора. Но дадим слово самим авторам: "Было слышно, как кто-то кричал звонким веселым голосом: - Шестой! Сашка! Куда ты лезешь, безумный? Пожалей своих детей! Отойти на сто километров, ведь там опасно! Третий! Третий! Тебе ж русским языком было сказано! Держись в створе со мной! Шестой, не ворчи на начальство! Начальство проявило заботу, а ему уже нудно!.." (Стажеры). Но "нудно" становится не только "шестому", но и читателю, когда он знакомится с другими высказываниями и распоряжениями начальника Кости: "Только не говорите мне, что вы не поняли! - закричал Костя. - А то я в вас разочаруюсь.

Голубоглазый подплыл к нему [дело происходит в состоянии невесомости] и начал что-то шептать. Костя выслушал и заткнул ухо блестящим шариком. - Пусть ему от этого будет лучше, - сказал он и звонко закричал: - Наблюдатели, слушайте меня, я опять командую! Все сейчас стоят хорошо, как запорожцы на картине у Репина! Только не касайтесь больше управления!.." и т. д.

Именно в уста лихого Кости вкладывается неологизм, созданный по модели одесского жаргона: "...я скажу вам все коротко и ясно, как любимой девушке: эти дипломированные кое-какеры из нашего дорогого МУКСа всегда на что-нибудь жалуются". Чтобы слово не прошло как-нибудь мимо читательского внимания, авторы снова возвращаются к нему в конце главы: "Вот они, люди, Юра! - [это уже говорит Юрковский, "громовержец" и "Зевс", как его характеризует один из персонажей повести "Стажеры"] - Настоящие люди! Работники. Чистые. И никакие кое-какеры им не помешают".

Остроумие (или потуги на оное) - это обычно удел положительных персонажей. Но в общем они изъясняются языком литературным. Лишь в момент особо сильных волнений положительный рискнет сказать "дурак", а в самом уж крайнем случае - "сволочь". Но положительный герой может поддерживать разговор в тоне, выражаясь мягко, весьма игривом. При этом А. и Б. Стругацкие пользуются таким приемом: вводится персонаж, который участвует в какой-то отдельной сцене, отдельном эпизоде - ни до, ни после этот персонаж в произведении никак не фигурирует, а к сюжетной линии не имеет ни малейшего касательства. Его задача - подавать реплики герою и провоцировать его на такие высказывания, которые отнюдь не повышают художественных достоинств произведения. Оказавшись в двусмысленном положении, герой, при всех своих несомненных высоких качествах, поддерживая беседу, вполне остается на "соответствующем" уровне.

В повести "Хищные вещи века" передается разговор главного героя Ивана Жилина с некоей Илиной: "Она щелкнула зажигалкой и закурила... - Что вы здесь делаете? - Жду Римайера. - Да нет. Чего вас принесло к нам? От жены спасаетесь? - Я не женат, - сказал я скромно. - Я приехал написать книгу. - Книгу? Ну и знакомые же у этого Римайера... Книгу он приехал написать. Проблема пола у спортсменов-импотентов. Как у вас с проблемой пола? - Это для меня не проблема, - сказал я скромно. А для вас?". Здесь полупристойные высказывания облекаются в форму литературной лексики, зато в речи отрицательных персонажей попадаются слова и обороты, заведомо чуждые литературному языку: "Золотая молодежь вернулась к стойке бара, и скоро оттуда послышалось обычное: "Надоело... Скучища у нас тут. Марсиане? Ерунда, плешь... Чего бы нам отколоть, орлы?"" (Второе нашествие марсиан).

Если по части острот в произведениях Стругацких наблюдается некоторое однообразие, то по части ругательств авторы более изобретательны. Ругаются опять-таки персонажи отрицательные или с отсталым мировоззрением: "Обломать этим вонючкам рога, - гремел он. - Дать этому дерьму копоти и отполировать сволочам мослы" (Второе нашествие марсиан); " - Гниды бесстыжие, - рычал он, - пр-р-роститутки... собаки свинячьи... По живым людям! Гиены вонючие, дряни поганые... Слегачи образованные, гады..." (Хищные вещи века. Поясним, что слово слегачи (слегач) вполне соответствует всей основной отборной лексике в приведенном отрывке и является самым страшным ругательством в стране, описанной в указанной повести).

Конечно, браниться в художественном произведении позволительно не только отрицательным персонажам, но и положительным. И шутить тоже. Но всякий прием в художественной литературе должен оцениваться как со стороны функциональной оправданности (насколько он уместен в речи данного персонажа, при данных обстоятельствах), так и со стороны "соразмерности и сообразности" во всей структуре произведения. Писатель не может оправдаться и тем, что "так говорят в жизни". Разговорная речь - это лишь материал, из которого автор создает диалоги и монологи.

В настоящей статье не ставилась задача детального освещения всего творчества А. и Б. Стругацких. Как видно из приведенных примеров, мы касались в основном произведений, написанных (или переработанных) в конце 60-х годов. Оставлены в стороне, например, и "Отель "У погибшего альпиниста"", где содержится много общего в стиле с произведениями уже упомянутыми, и повесть "Улитка на склоне", в которой тема "трудно быть богом", сквозная для творчества Стругацких, перенесена в новые обстоятельства и которая является, скорее, неудачей авторов в попытке освоения новой стилистической манеры. Возможно, что корни последних неудач писателей следует искать именно в слабых сторонах их предыдущих произведений.

Критика неоднократно указывала на новаторство Стругацких в жанре фантастики. Что касается языка, то это новаторство состоит не столько в создании новых приемов художественного изображения, сколько в усвоении приемов, уже существующих в советской художественной литературе. Во многих текстах и контекстах их повестей угадывается и стиль А. Н. Толстого (в особенности синтаксиса), и стиль И. Ильфа и Е. Петрова (в почти дословном использовании некоторых сочетаний с определенной экспрессивно-эмоциональной окрашенностью, сравним: "абсолютно не на чем со вкусом посидеть" у И. Ильфа и Е. Петрова - "абсолютно не на что со вкусом поглядеть" у А. и Б. Стругацких), и стиль А. Шварца (в частности речевая характеристика глуповатого Арканарского короля в повести "Трудно быть богом" очень близка репликам "голого короля" в пьесе А. Шварца "Голый король").

Многим повестям А. и Б. Стругацких свойственны и острота сюжета, и гибкость стиля, есть у них и удачные образы. Но популярность жанра ко многому обязывает писателя-фантаста: о его произведении судят и по языку, и по содержанию, и по тем идеям, которые заключены в произведении. Академик В. В. Виноградов писал, что в художественных произведениях "сказывается степень речевой культуры и уровень художественного вкуса той социальной среды, к которой принадлежит автор и которую он стремится обслуживать своим творчеством" ("Вопросы языкознания", 1955, № 4). Это положение следует помнить не только языковедам, но и писателям.

Н. М.