КТО, ЕСЛИ НЕ ТЫ!

"... И сказал Господь: что ты сделал? Голос крови брата твоего вопиет ко мне от земли. И ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои, кровь брата твоего от руки твоей. Когда ты будешь возделывать, она не станет более давать силы своей для тебя: ты будешь и скитальцем на земле".

"Ветхий Завет". Кн. # 1. "Исход"

Глава I.

В кабаке было шумно и накурено, но посетителей с каждой минутой становилось все меньше и меньше и поэтому шум и клубы дыма становились не такими назойливыми. С гамом, веселыми шутками и смехом ушли матросы с брига "Веач" (это было написано на каждом головном уборе), отпущенные капитаном на берег до 22-х часов, бородатые и немного захмелевшие, в круглых шапочках с помпонами на макушках, в забрызганных вином белых робах. За последним с грохотом захлопнулась дверь, стало почти тихо и синий дым стал уплывать в верхнее окно, предусмотрительно открытое хозяином. Нарушал тишину только пьяный голландец, который лежал бородой на столе и пытался время от времени затянуть песни, стучи пустой пивной кружкой об липкую поверхность.

Двое человек в темной углу кабака, куда время от времени залетали блики от багрово-красных углей, тлеющих в маленьком камине около стойки (кабак был сделан на манер английского трактира), сидели уже давно, вели тихий разговор и лениво тянули пиво из больших кружек. Они оба были в темных треуголках и широких коричневых плащах, одежду закрывающих, но человек, взглянувши под стол, увидел бы довольно много. Высокие коричневые ботфорты и синие рейтузы высокого костлявого человека, старательно закрывавшего треуголкой лицо, и оттягивающая плащ шпага могли бы принадлежать офицеру драгунского полка, однако человек не имел никакого отношения к этому полку. Другой, потолще и пониже, время от времени передвигав под столом толстые икры ног в белоснежных чулках и обутые в серые ботинки на толстой свиной подошве с тусклой пряжкой, затянутые в серые панталоны, мог быть кем угодно, начиная от капитана корабля и кончая приказчиком в магазине на Малой Невке, но этот человек имел более высокий пост в российском государстве. Лицо у него было бледно-розового цвета с красноватым крупным носом, вялыми губами, слабым подбородком, окаймленным жирными складками шеи. Глаза его, глубоко запрятанные в узких глазницах и к тому же затененные кустистыми седыми бровями, внимательно вглядывались в лицо собеседника, иногда перекатывались в уголки глаз, косясь на входную дверь. Лицо его собеседника за время разговора оставалось бесстрастным, лишь рыжие колкие усы под маленьким носом шевелились, да зеленый разбойничий глаз сверкал из-под тени треуголки, сверкая кошачьим диким блеском, другой - неподвижный, затянутый бельмом, уперся в лицо толстяка. Если бы он сдвинул пышный рыжий парик, То обнаружил бы в левом ухе сверкающую серьгу и абсолютное отсутствие правого уха. Пышный ворот камзола и галстук из тонкого полотна скрывали длинный багровый рубец на шее - след сабельного удара. На руках у него было девять пальцев - мизинца на левой руке не хватало. Видно было, что этот человек бывал в переделках. Иногда он отставлял кружку и брал в зубы короткую пеньковую трубочку и тогда клубы дыма закрывали его хищное лицо. Разговор велся по-английски.

- Ты как всегда прав, Иви, - сказал человек толстяку, - мы с тобой дивно знаем друг друга и нам не надо хитрить. Я все понял: этот парень нужен тебе живой и мы доставим его тебе живым. Ты знаешь меня!

- Знаю, Френк, знаю. Тать ты известный, а поелику слова своего пока не нарушал, - сказал толстяк, - давай свою цену.

- Ха, - усмехнулся в усы Френк, - это я скажу тебе, когда увижу этого парня. Я думаю цена и так высока, после того, что ты о нем рассказал.

- Может сделаешь скидку кик старому другу, - усмехнулся толстяк, - а то я тебя знаю, запросишь столько... А у меня не казна как знаешь.

- Не казна, но берешь-то из казны. Старому мяснику вряд ли откажет господин...

- Ш-ш, - испуганно прошипел толстяк, - не надо имен и званий, здесь везде уши.

- А я думал, что уши-то все твои. Даже кабацкие девки на тебя работают, - усы Френка поднялись кверху, обнажив ровные желтоватые зубы.

- Зубы у тебя хорошие и, главное, свои все, ни одного выбитого. Это при твоей-то опасной профессии.

- Это потому, что я умный, - Френк отложил в сторону трубку и взялся за пиво, - и умею хорошо драться. Поэтому ты разговариваем со мной, а не с Карлом, к примеру.

- Да, у того половины зубов нет, да и ума немного.

- Верно, но человек он незаменимый, первая шпага Австрии, немногие с ним сравнятся в стрельбе, тараканов из пистолета со стен сшибает запросто.

- Ребята у тебя хорошие, слов нет. Поэтому тебе и поручаю. Человек этот не обычный, он двух моих людей раскусил, опасный человек, чернокнижник, с чернью путается, чую мятеж готовит, изменой тут пахнет.

- Почему же ты здесь сидишь и тянешь пиво? Почему не кричишь "слово и дело" у государыни?

- Не все так просто, Френк, не все так просто. Доказательств у меня нет, а рода он дворянского, с известными людьми общается. Очень осторожен, аки зверь лесной, помощников выбирает верных, за него в огонь и в воду готовы. Мы тут одного взяли к нам, в тайную, ну допросили как следует: на дыбу подвесили, кнутом приласкали, железом погрели беднягу. Так ведь молчит, псовая порода!

- Ты, видно, палачей разучился подбирать, а, Иви?

- Бог миловал, этих в нашем государстве в достатке, но с нашим мужиком кашу не сваришь: то он тебе сам все расскажет, припугни только, то хоть по жилочке тяни, рта не разожмет. Темнота!

- Этот? - хитро усмехнулся толстяк, - заговорит, это же дворянин, не мужик лапотный, тело-то нежное, душа темная, сам того не ведает, что творит.

- А ты ведаешь? - кошачий глаз уперся в лицо собеседника.

- Я государыне служу, - сурово ответил тот, - государству российскому, измены не потерплю.

- Видно, тебе нужен этот парень, - задумчиво сказал Френк, поглаживая длинными сильными пальцами гладко выбритый подбородок.

- Ты меньше думай, твое дело маленькое. Цену положу как скажешь. Ну, как там твои головорезы, все живы? Слыхал я, Кривой Макс стал к мужней женке захаживать, гляди, прибьет его мужик. Хе, хе...

- Год дем! - ругнулся Френк, - старая каналья! Везде твои шпики нюхают.

- Так ведь служа такая, милок. Все знать должен, все должен видеть, а сам не показываться.

- Какое тебе дело до мох ребят, за них я отвечав! Мог бы и сам этого парня выследить, пустил бы за ним человека.

- Небось он без моего глаза не ходит. Этот человек не должен из Санкт-Петербурга уехать, а помешать ему не могу, поэтому тебя и прошу, и так жиреешь здесь у нас.

- Работы хватает, Иви, ее даже очень много. Ваши бояре, хоть и постриг их ваш царь Питер, остались такими же спесивыми, кик и при вашем Грозном Иване. У них куча обидчиков и среди других придворных. Это круг, Иви, замкнутый круг и моя профессия будет нужна всегда.

- Не подозревал, Френк, что ты так много говоришь. Очевидно, ты этим и покорил сердце очаровательной дочки Лопухина... Френк, вот он, это он, смотри.

Френк вскинул треуголку, сверкнул глазами на входную дверь. По крутым, зеленим от сырости, ступенькам вниз погребка спускался худощавый поручик семеновского полка, на ходу стягивая перчатки. Высокого роста, с чисто выбритым лицом, он казался в грязноватом кабаке вышедшим с бала, такой чистенький, башмаки сверкают, на чулках не грязинки, а на улице грязь по колено, недавно дождь прошел, колеса по спицы проваливаются, булыжник привозной тонет.

- Он что, всегда такой франт? - поинтересовался Френк.

- Сколько его знак, всегда. Он тратит кучу денег на одежду. Щеголь первый в Санкт-Петербурге.

- Как же его мужики терпят, эта грязь российская? На чем они сошлись?

Толстяк усмехнулся, пожал плечами, внимательно наблюдая за вошедшим, - а вот это я и выясни, когда ты его ко мне привезешь.

Поручик подошел к стойке, кинул монету перед дремавшим хозяином - толстым, грузным мужчиной в грязной рубахе, остального не было видно из-за стойки. Тот пододвинул ему латунный маленький стаканчик, достал с полки пузатую бутылку с ямайским ромом и наполнил его доверху. Офицер зябко передернул плечами, лихо опрокинул стакан в рот, ощерился в ухмылке, что-то сказал хозяину; тот хихикнул и оба захохотали. Хохот разбудил пьяного голландца. Он поднял рыжую бороду от стола, икнул, отбросил в сторону пивную кружку и, шатаясь, пошел к стойке, бормоча что-то в бороду. Пошел он как-то кругами: то в сторону лестницы, ведущей на второй этаж направил свои стопы, но в конце концов очутился он перед смеющимся офицером, и все больше трезвея от смелой своей речи, сказал на ломанном русском!

- Ты почему есть смеяться? Над кем есть смеялься? Ты смеялься над Гогеном Тодт, отец пяти деть, уважаем гражданин Амстердам? Ты есть грязный русский свин, ты будешь порости извенений Гоген Тодт!

Улыбка медленно сошла с лица поручика, небольшие усики ощетинились, глаза недобро заблестели.

- Офицер семеновского полка никогда не извиняется перед кабацкой рванью, - процедил он сквозь зубы.

Дальше все произошло очень быстро: казалось, кривой матросский нож вырос из руки голландца и он ударил им в живот офицеру. Испуганно вскрикнул кабатчик, завизжали притихшие было девки. Нож глубоко вонзился в деревянную стояку, а офицер, изогнувшись как кошка, пропустил рядом с собой смертоносное жало, коротко замахнулся и мазнул ладонью чуть ниже бороды голландца. Подавшийся было вперед голландец бодро ринулся назад, сшибая стулья, со страшным грохотом в стол и перевернулся вместе с ним, гулко бухнулась об пол чугунная голова, со стуком раскатились пивные кружки.

- Бьютифул, - зашипел в восторге Френк, - ай да парень! Слушай, Иви. Моя цену - нас семеро: если цену разделить на семь, то получится как раз круглая сумма - 30 золотых гульденов на брата.

- Что? - у толстяка отвалилась челюсть. - Двести десять золотых гульденов, - нос его сморщился; казалось, он сейчас заплачет. - Нет, Френк, ты не просто тать, ты, наверное, и детишек малых режешь по ночам!

- Не трогая их души, Иви! А то я тебе кое-что напомню о маленьких ангелочках с перерезанными горлышками, - заклекотал ему в лицо Френк, - да ладно, старая ты крыса. Сорок гульденов мне, по десятке остальным - и по рукам!

- Все равно ты грабитель! Старый больной человек где возьмет такие деньги.

- И половину вперед, да шевелись побыстрее, шевелись, а то он уйдет.

Его собеседник вздохнул, долго копался под плащом, наконец, достал кожаный мешочек и сунул его Френку в руку.

- Здесь ровно тридцать, можешь посчитать. И не волнуйся, этот человек уезжает из соседней ямы, его уже и ямщик ждет не дождется. Кстати мой человечишко. Но ты его, Френк, не жалей, бей насмерть, для дела не жалко...

Когда обитый серой кожей возок миновал последний полосатый шлагбаум, как символ граничной черты столицы, уже вечерело. Возница ехать не хотел на ночь, дескать мол, озоруют тут людишки по лесам, и не смотри, что столица, но получив монету, без разговоров стегнул лошаденку.

И вот уже с четверть часа убегают назад лохматые, в шапках талого снега елки, под ними - ноздреватый снег, и текут ручейки на дорогу, превращая ее в лужу; а по обочинам еще кое-где подмытые серые сугробы на последнем издыхании. Да к тому же дождь прошел по полудню. Зиме конец, это ясно, но до сухой земли далеко, одним словом, балтийская весна - то дождь, то снег, то солнышко. Укачавшийся было возчик вдруг услышал за спиной будто стук, а потом и крик: "Стой! Стой!", - да какой-то нерусский выговор, будто буквы глотает. Возница истово заколотил рукой в стенку возки, заорал:

- Эх, говорил я вам, зачем на ночь глядя поехали. Вот и дождались, ну че останавливать?

- Гони, дубина, может уйдем! - Офицер выругался длинно, с загибом. Возница щелкнул кнутом, лошаденка пошла быстрее, а возница все грел и грел ее по крупу. Но всадники уже приближались и с каждой минутой все ближе и ближе.

Вот один из них совсем рядом с возницей, кричит ломано: "Стой, сволочь!". Но тот лишь хлещет лошадь, да грозит кнутом: "Не пужай!" Проснулась храбрость вдруг в забитой душонке мужика, доносчика, шпиона тайной канцелярии, как не было прошлой жизни, темной и подлой. Думается ему сейчас:

- Эх, уйдем если, брошу к черту службу иудину, покаюсь перед поручиком, авось простит, ведь из страха предавал, не хотел жинку с малыми по миру пускать.

Да поздно жизнь решил переделывать; ловко прыгает Кривой Макс с коня на возок, в одной руке сабля блестит, в другой - пистолет. Поворачивается мужичок лицом к смерти, кнутом запахивается, да кнутом пулю не остановишь. Стреляет Макс в бородатое лицо и с размаху - "эх!" - по шапчонке саблей - и падает кулем с возка мужичонка с разрубленной головой. А офицер все не высовывается из возка, что-то возится в большой корзине, чем-то щелкает.

- Струсил! - усмехнулся Кривой Макс, берясь за вожжи, - в штаны напустил, золотишко прячет. Зря, найдем!

Напрасно ты, Макс успокоился, не ведаешь как лезет из возка поручик, ухватившись одной рукой за крышу, другой вцепляется в край плаща бандита, резко рвет на себя. А сбоку, на длинном ремешке, что-то болтается у него железное, тускло блестит, бьет по боку больно. Кривой макс, вскрикнув хрипло, валится с возка (вожжи выскользнули из его пальцев). Глухо падает ни дорогу и уже не шевелится. Все, отъездился! Офицер тем временем перекидывает тело на возок, садится на козлы и, дико свистнув и гикнув, хлещет вожжами притихшую было лошадь. Летит из-под полозьев грязь, забрызгав настигших возок бандитов. Теперь их осталось шестеро. Френк ругается, лошади уже загнаны, добыча уходит; достает из седельной сумки пистолет, и прицелясь в удаляющуюся фигуру, жмет на собачку курка. Выстрел! Мимо? Нет, попал, потом, что поручик хватается за плечо, пригибаясь к возку от боли.

- Виват, Френк, - орут пятеро и, пришпорив лошадей, догонят возок и берут его в кольцо. Тут офицер оборачивается, ветер выдувает плащ у него в сторону, резкий взмах здоровой рукой, щелчок - и забилось вдруг крохотное пламя у его плеча, застонал лес от грохота выстрелов. Длинный веер пуль раскрылся навстречу настигавшим, хлестнул в упор. Френк, скалясь, уже достиг возка, как вдруг что-то ударило в грудь. Замелькало небо перед глазами и все кончилось. Еще трое рухнули в грязь, в водянистый снег, застыли холмиками, а пятый зацепился за стремя и храпящий конь унес его назад, к столице, где и поймал его поутру инвалид у шлагбаума. Последний, шестой, остановился как вкопанный и покрывая себя крестный знамением, просил прощения у господа за грехи, за убиенные души и ждал смерти, той что плясала на возке смертную пляску, выставив поганую свою морду из под плаща этого поручика-дьявола, но погасли ее жадные глаза, смолк грохот и лишь стук копыт да шуршание грязи все дальне удалялись от него в сторону блестевшей огоньками деревушки. Он отер лоб от смертной испарины, перекрестился в последний раз и не став обшаривать трупы, что непременно сделал бы в другой раз, свернул лошадь в сторону столицы и поскакал назад. Не слышал он как скорчившийся на козлах поручик шипел от боли и повторял без конца, зажимая рану здоровой рукой:

- Хватит крови, хватит, не надо больше! Когда же это кончится, когда? Дайте же знать, дайте!

А кровь текла по пальцам, пропитывая мундир и не чем было перевязать. Он отбросил в сторону пустой, израсходованный магазин, хотел туда же бросить и автомат, но передумал и положил в ногах его.

- Скоро деревня, - шипел он, - там перевяжут, когда же это кончится!

Разбуженный выстрелами лагерь лесных бродяг-разбойников пробуждался. Сегодня они не вышли на промысел, так как вчера взяли много у проезжего купца, но самый непоседливый и жадный, Михей Воложанин, все же вышел из чащобы на тракт, обшарил убитых, удивляясь частоте пулевых отверстий в телах, и тоже перекрестился. У безухого на поясе нащупал мешочек, радостно вскрикнул, услышав звяканье монет и почуяв их тяжесть, обварил и других покойников, но ничего кроме оружия не наш. Поблагодарил и за эту удачу и вернулся в лагерь, утаив золото от товарищей, намереваясь, как кончит разбойную жизнь, открыть трактирчик. Но не принесли то золото ему счастья. Через неделю, уходя от настигших бродяг солдат, угодил он в размокшее от весеннего тепла болото, да и утоп там - золото на дно потянуло. И крикнуть не успел.

После его ухода стило тихо и лишь уже к утру вышел ни дорогу то ли волк, то ли собака и завыл тоскливым воем. Не слышал его метавшийся в горячке офицер семеновского полка Михайлов, а вернее, инженер ленинградского завода тонкой химии Михайлов, на постели у сердобольного мужика-лесовика от раны в плече, от английской пули, и только повторял в бреду: "Хватит крови, хватит! Ну когда, когда это все кончится!".

А мужик, накалив длинное и изогнутое шило, покопался в плече поручика и с молитвой выдернул кусок английского железа, перекрестился и сказал: "Везунчик ты, паря".

Продолжение следует